Что-что, а держаться красиво и с благородным достоинством приор умел.
В ворота легкой иноходью въехал белоснежный мул, на спине которого неуклюже сидел Хериберт, — невысокий, пухленький, добросердечный старик непритязательной наружности, в запыленной и заляпанной грязью одежде, смертельно уставший от долгого путешествия. С первого взгляда на него стало ясно, что Хериберт более не аббат, но вид у старика, тем не менее, был довольный. Он выглядел как человек, который только что сбросил тяжелую ношу и наконец распрямился, чтобы вдохнуть полной грудью.
По натуре Хериберт был кроток и незлобив, но сломить его было не так-то просто. Писец и два конюха следовали за Херибертом, почтительно поотстав на пару ярдов, а бок о бок с ним ехал высокий, худощавый, жилистый бенедиктинец с обветренным лицом и проницательными голубыми глазами. Время от времени незнакомец сдержанно, но, как показалось Кадфаэлю, любовно поглядывал на Хериберта. Видать, в обители будет одним братом больше.
Приор Роберт грациозно проплыл сквозь толчею и сутолоку, двигаясь, словно корабль среди бурунов, и лишь только Хериберт коснулся ногой земли, протянул руки ему навстречу.
— Отче! С радостью в сердце приветствую я тебя, и нет среди братии нашей ни единого, чья душа не исполнилась бы ликования, ибо мы вновь видим тебя среди нас и не сомневаемся, что с благословения святой церкви ты, как и прежде, останешься нашим пастырем.
Да, подумал Кадфаэль, надо отдать ему должное. Не часто Роберту удавалось притворяться столь вдохновенно, и сейчас он поди и сам не осознает, что притворяется. Хотя, честно говоря, ничего другого ему и не остается. Как бы алчно ни домогался приор аббатского сана, как бы ни мечтал видеть себя во главе обители, не мог же он заявить в лицо старому начальнику, что тому давным-давно пора на покой, ибо кое-кто ждет не дождется, когда наконец освободится вожделенное место.
— И я счастлив вновь оказаться среди возлюбленных братьев, — отвечал Хериберт с лучезарной улыбкой. — Однако должен сообщить всем, что я более не аббат, а такой же смиренный брат, как и остальные. Высшие власти сочли за благо поручить руководство аббатством иному пастырю, я же, приняв это решение с подобающим повиновением, вернулся в обитель, дабы служить Господу под твоим, брат Роберт, началом.
— О нет! — прошептал потрясенный Марк. — Кадфаэль, глянь-ка на приора: он же растет прямо на глазах!
Украшенная серебряными сединами голова приора и впрямь как будто вознеслась еще выше, словно ее уже увенчала митра. Но неожиданно рядом показалась другая голова. Незнакомец, на которого в суматохе почти никто не обратил внимания, неторопливо спешился, и теперь стоял близ Хериберта. Роста он был такого же, как и приор, да и годами, видимо, не моложе, хотя седина едва тронула его густые темные волосы, окружавшие тонзуру. Узкое, с резкими чертами лицо монаха, если и не было таким благообразным, как у Роберта, то казалось не менее проницательным.
— Ныне, братья, — едва ли не любовно промолвил Хериберт, — я представляю вам отца Радульфуса, которому волею легатского совета с сегодняшнего дня вверено управление нашей обителью. Примите же нового аббата с любовью и почтением, как это уже сделал я, смиренный брат Хериберт.
Над монастырским двором повисла тишина, затем по толпе пробежало волнение, послышались вздохи, на лицах монахов показались улыбки. Брат Марк стиснул руку Кадфаэля и уткнулся в его плечо, чтобы не закричать от восторга. Вдруг откуда-то сзади донесся ликующий возглас, весьма смахивавший на победное пение бойцового петуха. Кричавший тут же осекся, так что его никто не успел заметить. Не исключено, что таким образом выразил свою радость брат Петр. Повара подмывало со всех ног пуститься на кухню, чтобы поскорее подготовить свои горшки и сковороды для истового служения человеку, благодаря которому приор остался с носом.
Брат Жером осунулся и опал, словно проткнутый бурдюк, и даже физиономия его посерела и сморщилась. Иное дело приор — он держался по-прежнему прямо, и никто не мог сказать, что он побледнел, ибо лицо его было бледным от природы. Впоследствии среди братьев ходили разные толки о том, как воспринял Роберт нежданную весть. Брат Дэнис, попечитель странноприимного дома, утверждал, что приор так отшатнулся, что едва не повалился на спину. Привратник рассказывал, что Роберт сначала яростно заморгал, а потом вытаращил глаза, да так и остался с остекленевшим взглядом. Послушники, обсудив случившееся, пришли к заключению, что если бы можно было убивать взглядом, то на монастырском дворе не обошлось бы без покойника, причем жертвой неистовства приора пал бы не новый аббат, а прежний. Ведь это он бесхитростно заявил, что отныне будет служить под началом Роберта, побудив того воспылать надеждой, которая в следующее мгновение была разбита вдребезги. Правда, брат Марк, старавшийся сохранить непредвзятость, признал, что о чувствах, которые испытывал приор, можно было догадаться разве что по тому, как застыло на миг его мраморное лицо, да по судорожным движениям кадыка — видать, желчь сглатывал. И то сказать, ему пришлось предпринять героические усилия, чтобы сохранить самообладание, поскольку Хериберт благодушно продолжал:
— А тебе, отец аббат, позволь представить брата Роберта Пеннанта, приора этой обители, на помощь и поддержку которого я всегда опирался. Уверен, что и под твоим началом он будет служить с той же бескорыстной преданностью.
Позднее, когда Кадфаэль и Марк уединились в сарайчике и молодой монах застенчиво поведал наставнику о том, как управлялся в его отсутствие, а в ответ с удовольствием выслушал похвалы старшего друга, юноша вновь припомнил незабываемую сцену на монастырском дворе.
— Здорово получилось, ничего не скажешь! Но все-таки мне чуточку неловко. Грешно ведь, наверное, так радоваться посрамлению ближнего?
— Да будет тебе, — растерянно отозвался Кадфаэль, занятый тем, что распаковывал дорожную суму и расставлял по местам привезенные обратно бутылочки и склянки. — Тебе, как я погляжу, не терпится обзавестись нимбом. Чуток ехидства — не велик грех. Не торопись, малый, — успеешь еще выйти в святые — всему свое время. Это и впрямь здорово получилось, и порадовало, почитай, каждую душу в нашей обители. К чему лукавить?
Брат Марк оставил свои терзания и далее позволил себе ухмыльнуться, хотя и попробовал возразить:
— Но мы же видели, как тепло и сердечно, безо всякой задней мысли, обратился к приору отец Хериберт...
— Не забывай, он нынче — брат Хериберт! А ты, похоже, совсем еще несмышленыш, — ласково улыбнулся Кадфаэль. — Неужто ты думаешь, что все эти прекрасно подобранные слова были произнесены случайно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
В ворота легкой иноходью въехал белоснежный мул, на спине которого неуклюже сидел Хериберт, — невысокий, пухленький, добросердечный старик непритязательной наружности, в запыленной и заляпанной грязью одежде, смертельно уставший от долгого путешествия. С первого взгляда на него стало ясно, что Хериберт более не аббат, но вид у старика, тем не менее, был довольный. Он выглядел как человек, который только что сбросил тяжелую ношу и наконец распрямился, чтобы вдохнуть полной грудью.
По натуре Хериберт был кроток и незлобив, но сломить его было не так-то просто. Писец и два конюха следовали за Херибертом, почтительно поотстав на пару ярдов, а бок о бок с ним ехал высокий, худощавый, жилистый бенедиктинец с обветренным лицом и проницательными голубыми глазами. Время от времени незнакомец сдержанно, но, как показалось Кадфаэлю, любовно поглядывал на Хериберта. Видать, в обители будет одним братом больше.
Приор Роберт грациозно проплыл сквозь толчею и сутолоку, двигаясь, словно корабль среди бурунов, и лишь только Хериберт коснулся ногой земли, протянул руки ему навстречу.
— Отче! С радостью в сердце приветствую я тебя, и нет среди братии нашей ни единого, чья душа не исполнилась бы ликования, ибо мы вновь видим тебя среди нас и не сомневаемся, что с благословения святой церкви ты, как и прежде, останешься нашим пастырем.
Да, подумал Кадфаэль, надо отдать ему должное. Не часто Роберту удавалось притворяться столь вдохновенно, и сейчас он поди и сам не осознает, что притворяется. Хотя, честно говоря, ничего другого ему и не остается. Как бы алчно ни домогался приор аббатского сана, как бы ни мечтал видеть себя во главе обители, не мог же он заявить в лицо старому начальнику, что тому давным-давно пора на покой, ибо кое-кто ждет не дождется, когда наконец освободится вожделенное место.
— И я счастлив вновь оказаться среди возлюбленных братьев, — отвечал Хериберт с лучезарной улыбкой. — Однако должен сообщить всем, что я более не аббат, а такой же смиренный брат, как и остальные. Высшие власти сочли за благо поручить руководство аббатством иному пастырю, я же, приняв это решение с подобающим повиновением, вернулся в обитель, дабы служить Господу под твоим, брат Роберт, началом.
— О нет! — прошептал потрясенный Марк. — Кадфаэль, глянь-ка на приора: он же растет прямо на глазах!
Украшенная серебряными сединами голова приора и впрямь как будто вознеслась еще выше, словно ее уже увенчала митра. Но неожиданно рядом показалась другая голова. Незнакомец, на которого в суматохе почти никто не обратил внимания, неторопливо спешился, и теперь стоял близ Хериберта. Роста он был такого же, как и приор, да и годами, видимо, не моложе, хотя седина едва тронула его густые темные волосы, окружавшие тонзуру. Узкое, с резкими чертами лицо монаха, если и не было таким благообразным, как у Роберта, то казалось не менее проницательным.
— Ныне, братья, — едва ли не любовно промолвил Хериберт, — я представляю вам отца Радульфуса, которому волею легатского совета с сегодняшнего дня вверено управление нашей обителью. Примите же нового аббата с любовью и почтением, как это уже сделал я, смиренный брат Хериберт.
Над монастырским двором повисла тишина, затем по толпе пробежало волнение, послышались вздохи, на лицах монахов показались улыбки. Брат Марк стиснул руку Кадфаэля и уткнулся в его плечо, чтобы не закричать от восторга. Вдруг откуда-то сзади донесся ликующий возглас, весьма смахивавший на победное пение бойцового петуха. Кричавший тут же осекся, так что его никто не успел заметить. Не исключено, что таким образом выразил свою радость брат Петр. Повара подмывало со всех ног пуститься на кухню, чтобы поскорее подготовить свои горшки и сковороды для истового служения человеку, благодаря которому приор остался с носом.
Брат Жером осунулся и опал, словно проткнутый бурдюк, и даже физиономия его посерела и сморщилась. Иное дело приор — он держался по-прежнему прямо, и никто не мог сказать, что он побледнел, ибо лицо его было бледным от природы. Впоследствии среди братьев ходили разные толки о том, как воспринял Роберт нежданную весть. Брат Дэнис, попечитель странноприимного дома, утверждал, что приор так отшатнулся, что едва не повалился на спину. Привратник рассказывал, что Роберт сначала яростно заморгал, а потом вытаращил глаза, да так и остался с остекленевшим взглядом. Послушники, обсудив случившееся, пришли к заключению, что если бы можно было убивать взглядом, то на монастырском дворе не обошлось бы без покойника, причем жертвой неистовства приора пал бы не новый аббат, а прежний. Ведь это он бесхитростно заявил, что отныне будет служить под началом Роберта, побудив того воспылать надеждой, которая в следующее мгновение была разбита вдребезги. Правда, брат Марк, старавшийся сохранить непредвзятость, признал, что о чувствах, которые испытывал приор, можно было догадаться разве что по тому, как застыло на миг его мраморное лицо, да по судорожным движениям кадыка — видать, желчь сглатывал. И то сказать, ему пришлось предпринять героические усилия, чтобы сохранить самообладание, поскольку Хериберт благодушно продолжал:
— А тебе, отец аббат, позволь представить брата Роберта Пеннанта, приора этой обители, на помощь и поддержку которого я всегда опирался. Уверен, что и под твоим началом он будет служить с той же бескорыстной преданностью.
Позднее, когда Кадфаэль и Марк уединились в сарайчике и молодой монах застенчиво поведал наставнику о том, как управлялся в его отсутствие, а в ответ с удовольствием выслушал похвалы старшего друга, юноша вновь припомнил незабываемую сцену на монастырском дворе.
— Здорово получилось, ничего не скажешь! Но все-таки мне чуточку неловко. Грешно ведь, наверное, так радоваться посрамлению ближнего?
— Да будет тебе, — растерянно отозвался Кадфаэль, занятый тем, что распаковывал дорожную суму и расставлял по местам привезенные обратно бутылочки и склянки. — Тебе, как я погляжу, не терпится обзавестись нимбом. Чуток ехидства — не велик грех. Не торопись, малый, — успеешь еще выйти в святые — всему свое время. Это и впрямь здорово получилось, и порадовало, почитай, каждую душу в нашей обители. К чему лукавить?
Брат Марк оставил свои терзания и далее позволил себе ухмыльнуться, хотя и попробовал возразить:
— Но мы же видели, как тепло и сердечно, безо всякой задней мысли, обратился к приору отец Хериберт...
— Не забывай, он нынче — брат Хериберт! А ты, похоже, совсем еще несмышленыш, — ласково улыбнулся Кадфаэль. — Неужто ты думаешь, что все эти прекрасно подобранные слова были произнесены случайно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64