Это одна из тех примечательных историй о смертях в том семействе, которые так и не нашли удовлетворительного объяснения. Фердинанд, его брат Франческо и жена брата Бьянка находились все вместе в загородной резиденции. В течение нескольких часов оба последних умирают от неизвестной болезни. Каждый понимал, насколько мало любил Фердинанд интриганку Бьянку, и подозрение о том, что одновременно с нелюбимой невесткой он убрал и брата, никогда не теряло силу. Герцог Тосканский был опытным отравителем.
— Но разве нельзя объяснить симптомы Габриэль какой-либо болезнью, связанной с беременностью?
— Об этом надо спросить судебных медиков. Но неужели вы полагаете, что в те времена можно было четко диагностировать отравление? Какие средства лечения были в то время в распоряжении хирургов, вы уже читали, надо думать, что и с диагностикой дела обстояли не лучше. Кроме того, в рукописи рассказан совершенно замечательный анекдот о событии в Риме. Вспомните, как в конце первой главы описано, как Папа Климент VIII внезапно уединяется в своей часовне утром в субботу десятого апреля и спустя некоторое время возвещает, что все проблемы разрешились попечением Господа. Грешным делом, я поначалу думал, что это вымысел Морштадта. Оказалось, что нет, это исторический факт. Я нашел документальные подтверждения. Об этом происшествии упоминают многие современники. В то время для того, чтобы доставить из Парижа в Рим даже самое срочное донесение, требовалось не меньше пяти дней. Даже почтовый голубь не мог бы вылететь из комнаты, где умирала Габриэль, на рассвете, а к обеду доставить сообщение в Рим Папе. Тем не менее очень легко рассчитать, когда подействует известный яд, данный человеку в определенное время.
Рассуждения Кошинского выбили почву из-под моих ног. При таком рассмотрении вся история приобрела внутреннюю логику. Нити заговора против Габриэль тянутся из Флоренции. Кроме того, в этом деле участвовал и Папа Климент VIII. Папа ни за что не хотел давать Генриху разрешение на развод с Маргаритой, если следствием такого разрешения станет бракосочетание с Габриэль. Так как король крепко стоял на своем, в Париже развернули ожесточенную пропаганду против Габриэль. Герцогине нанесли публичное оскорбление, ее дети были во всеуслышание названы бастардами. Листовки, смешные карикатуры и издевательские стихи облетели город. Наконец, с помощью картины Виньяка была сделана попытка поставить самого короля в неловкое положение, чтобы сделать явным скандал по поводу его любовных дел. И где теперь находится эта картина? Во Флоренции, в Палаццо Веккио! Превосходное воспоминание о великолепно задуманной и блестяще проведенной интриге Фердинанда. Но король проявил неслыханное упрямство. Да, он объявил о предстоящей свадьбе и даже назвал ее точный срок. Более того, в Лувре было выставлено подвенечное платье Габриэль. Однако существовало еще одно последнее средство, и герцогиню отправляют в дом Дзаметты. Знал об этом король или нет, фактом остается то, что он даже не думал этому препятствовать. Потеря возлюбленной была для него тем легче, чем более сложные политические проблемы она позволила разрешить.
Было ли все так? Но если целью Морштадта было такое изображение всей истории, то почему он не сделал это прямо? Он собрал в своем рассказе все элементы заговора против герцогини с целью покушения на ее жизнь. Но некоторые пассажи рукописи не укладываются, однако, в такое объяснение. В заключительной части вся история вообще делает весьма неожиданный поворот. Разве врач не утверждал, что король никогда не женится на Габриэль? И разве не ясно было из этих объяснений, что король никогда не подчинит своим чувствам интересы королевства? И разве в рукописи не повторяется мысль о том, что непомерная гордыня Габриэль угрожала ввергнуть Францию в череду новых несчастий?
Я поделился с Кошинским своими мыслями. Однако он остался при своем мнении.
— Все это, конечно, правильно, — сказал он. — Именно в этих противоречиях и запутался автор рукописи. Он потерял контроль над материалом. Но надо сказать, что сюжет с инсценированным заказом и скрытым смыслом картины оказался весьма оригинальным…
— …но не законченным, — вставил я.
— Да, — подтвердил Кошинский, — форма не смогла соответствовать содержанию.
— Нет, — воскликнул я. — В истории не хватает одной детали.
Кошинский насторожился.
— Так. Чего же именно?
— Картины из Лувра!
Он хотел что-то возразить, но вместо этого лишь вопросительно взглянул на меня. Я же сам не понял, откуда явилась мне эта мысль. Естественно. Так и должно было быть. Рассказ был не закончен, потому что художник не закончил свою работу. Документы об этом умалчивают, но должен быть еще один след, ведущий к той последней картине.
— Может быть, вы не нашли все документы. Быть может, они находились в других ящиках?
Кошинский озабоченно нахмурился.
— Да, может быть. Возможно также, что они уже давно уничтожены.
Он ненадолго замолчал, а потом добавил:
— Это было бы слишком глупо, не правда ли?
Я почти не слушал его. Мне в голову в это время пришла совершенно иная мысль, приведшая меня в состояние необыкновенного волнения. Я внезапно снова представил себе ту картину, четко увидев обеих дам в ванне, пальцы, державшие сосок, кольцо, камеристку на заднем плане и видимый только наполовину камин. Меня поразила не вполне понятная догадка. Действительно, рассказ должен был оборваться на этом месте. Не существует никаких документов, в которых содержались бы факты, достаточные для того, чтобы протянуть нить повествования к той последней картине. Морштадт, видимо, пришел к тому же. Я буквально физически почувствовал это. Он остановился весьма близко от цели, но художник оборвал последний след. В той картине, вывешенной в Лувре, скрытый где-то в жестах обеих дам, рассказ был продолжен. Но в каком направлении?
ДВА
Во второй половине того же дня я вернулся во Фрейбург, чтобы снять фотокопии с документов. Прощание с Кошинским было в высшей степени сердечным.
— Дайте мне знать, если найдете что-нибудь новое, — попросил он, — а оригиналы пришлите мне прямо в Штутгарт.
Я направился сразу в гостиницу преподавателей, чтобы забрать свои вещи, и на всякий случая осведомился, нельзя ли на несколько дней снять там комнату, на что получил вежливый, но твердый отказ. Я сел в машину и в нескольких шагах от фирмы проката автомобилей нашел гостиницу. На следующее утро я отдал документы на копирование и в переплет. Потом я отправился в университетскую библиотеку, где провел остаток дня в поисках источников, на которые опирался Морштадт. Улов оказался весьма скудным. За исключением дневников некоего Пьера де Л'Этуаля, о котором упоминал Кошинский, в библиотеке не оказалось ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Но разве нельзя объяснить симптомы Габриэль какой-либо болезнью, связанной с беременностью?
— Об этом надо спросить судебных медиков. Но неужели вы полагаете, что в те времена можно было четко диагностировать отравление? Какие средства лечения были в то время в распоряжении хирургов, вы уже читали, надо думать, что и с диагностикой дела обстояли не лучше. Кроме того, в рукописи рассказан совершенно замечательный анекдот о событии в Риме. Вспомните, как в конце первой главы описано, как Папа Климент VIII внезапно уединяется в своей часовне утром в субботу десятого апреля и спустя некоторое время возвещает, что все проблемы разрешились попечением Господа. Грешным делом, я поначалу думал, что это вымысел Морштадта. Оказалось, что нет, это исторический факт. Я нашел документальные подтверждения. Об этом происшествии упоминают многие современники. В то время для того, чтобы доставить из Парижа в Рим даже самое срочное донесение, требовалось не меньше пяти дней. Даже почтовый голубь не мог бы вылететь из комнаты, где умирала Габриэль, на рассвете, а к обеду доставить сообщение в Рим Папе. Тем не менее очень легко рассчитать, когда подействует известный яд, данный человеку в определенное время.
Рассуждения Кошинского выбили почву из-под моих ног. При таком рассмотрении вся история приобрела внутреннюю логику. Нити заговора против Габриэль тянутся из Флоренции. Кроме того, в этом деле участвовал и Папа Климент VIII. Папа ни за что не хотел давать Генриху разрешение на развод с Маргаритой, если следствием такого разрешения станет бракосочетание с Габриэль. Так как король крепко стоял на своем, в Париже развернули ожесточенную пропаганду против Габриэль. Герцогине нанесли публичное оскорбление, ее дети были во всеуслышание названы бастардами. Листовки, смешные карикатуры и издевательские стихи облетели город. Наконец, с помощью картины Виньяка была сделана попытка поставить самого короля в неловкое положение, чтобы сделать явным скандал по поводу его любовных дел. И где теперь находится эта картина? Во Флоренции, в Палаццо Веккио! Превосходное воспоминание о великолепно задуманной и блестяще проведенной интриге Фердинанда. Но король проявил неслыханное упрямство. Да, он объявил о предстоящей свадьбе и даже назвал ее точный срок. Более того, в Лувре было выставлено подвенечное платье Габриэль. Однако существовало еще одно последнее средство, и герцогиню отправляют в дом Дзаметты. Знал об этом король или нет, фактом остается то, что он даже не думал этому препятствовать. Потеря возлюбленной была для него тем легче, чем более сложные политические проблемы она позволила разрешить.
Было ли все так? Но если целью Морштадта было такое изображение всей истории, то почему он не сделал это прямо? Он собрал в своем рассказе все элементы заговора против герцогини с целью покушения на ее жизнь. Но некоторые пассажи рукописи не укладываются, однако, в такое объяснение. В заключительной части вся история вообще делает весьма неожиданный поворот. Разве врач не утверждал, что король никогда не женится на Габриэль? И разве не ясно было из этих объяснений, что король никогда не подчинит своим чувствам интересы королевства? И разве в рукописи не повторяется мысль о том, что непомерная гордыня Габриэль угрожала ввергнуть Францию в череду новых несчастий?
Я поделился с Кошинским своими мыслями. Однако он остался при своем мнении.
— Все это, конечно, правильно, — сказал он. — Именно в этих противоречиях и запутался автор рукописи. Он потерял контроль над материалом. Но надо сказать, что сюжет с инсценированным заказом и скрытым смыслом картины оказался весьма оригинальным…
— …но не законченным, — вставил я.
— Да, — подтвердил Кошинский, — форма не смогла соответствовать содержанию.
— Нет, — воскликнул я. — В истории не хватает одной детали.
Кошинский насторожился.
— Так. Чего же именно?
— Картины из Лувра!
Он хотел что-то возразить, но вместо этого лишь вопросительно взглянул на меня. Я же сам не понял, откуда явилась мне эта мысль. Естественно. Так и должно было быть. Рассказ был не закончен, потому что художник не закончил свою работу. Документы об этом умалчивают, но должен быть еще один след, ведущий к той последней картине.
— Может быть, вы не нашли все документы. Быть может, они находились в других ящиках?
Кошинский озабоченно нахмурился.
— Да, может быть. Возможно также, что они уже давно уничтожены.
Он ненадолго замолчал, а потом добавил:
— Это было бы слишком глупо, не правда ли?
Я почти не слушал его. Мне в голову в это время пришла совершенно иная мысль, приведшая меня в состояние необыкновенного волнения. Я внезапно снова представил себе ту картину, четко увидев обеих дам в ванне, пальцы, державшие сосок, кольцо, камеристку на заднем плане и видимый только наполовину камин. Меня поразила не вполне понятная догадка. Действительно, рассказ должен был оборваться на этом месте. Не существует никаких документов, в которых содержались бы факты, достаточные для того, чтобы протянуть нить повествования к той последней картине. Морштадт, видимо, пришел к тому же. Я буквально физически почувствовал это. Он остановился весьма близко от цели, но художник оборвал последний след. В той картине, вывешенной в Лувре, скрытый где-то в жестах обеих дам, рассказ был продолжен. Но в каком направлении?
ДВА
Во второй половине того же дня я вернулся во Фрейбург, чтобы снять фотокопии с документов. Прощание с Кошинским было в высшей степени сердечным.
— Дайте мне знать, если найдете что-нибудь новое, — попросил он, — а оригиналы пришлите мне прямо в Штутгарт.
Я направился сразу в гостиницу преподавателей, чтобы забрать свои вещи, и на всякий случая осведомился, нельзя ли на несколько дней снять там комнату, на что получил вежливый, но твердый отказ. Я сел в машину и в нескольких шагах от фирмы проката автомобилей нашел гостиницу. На следующее утро я отдал документы на копирование и в переплет. Потом я отправился в университетскую библиотеку, где провел остаток дня в поисках источников, на которые опирался Морштадт. Улов оказался весьма скудным. За исключением дневников некоего Пьера де Л'Этуаля, о котором упоминал Кошинский, в библиотеке не оказалось ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113