Она подняла голову. Он смотрел на нее сверху вниз. Потом их губы слились в долгом поцелуе.
— Ничего не будет… — снова прошептала она.
Потом она ничего не говорила — ни тогда, когда его правая рука ласкала ее спину, ни тогда, когда его левая рука расстегнула последние пуговицы шубки и сбросила ее с плеч на пол. Он расстегнул ее вязаную кофточку, потом стянул с ее плеч рубашку, опустился на колени и погрузил лицо между ее грудями. Наконец он почувствовал, как ее рука гладит его по волосам, и сказал себе, что был бы готов сто раз вытерпеть дорогу до Кенигсберга, если бы каждый раз в ее конце его ждали объятия этой женщины. Он вдыхал аромат ее тела и ласкал его. Он никогда больше не отпустит ее, никогда. Тем временем она тоже опустилась на колени и нашла своими губами его губы. Одновременно она начала снимать с него панталоны и ласкала его такими же прикосновениями, как тогда, в пристройке. Она снова начала произносить молитву. Но была ли это действительно молитва? Нет, для него это сейчас была настоящая поэзия. Она снова говорила о духовных потоках, которые текут через их тела, говорила о разделенных душах, которые ищут свой путь в безбрежном море и там сливаются друг с другом.
Когда они позже лежали рядом под одеялом, он спросил ее, откуда эти слова. Она ответила, что это медитация мадам де Гийон, французского мистика, которая переняла свое учение у убитого римскими сатанистами Мигеля Молиноса и принесла его во Францию.
— И о чем это учение?
— Оно учит, что истинная молитва должна быть безмолвной.
— И за это его преследовали?
— Он проповедовал, что Бог не вне нас, а в нас.
— И это все?
— Да, его преследовали, в 1685 году арестовали, а два года спустя осудили. В наказание его замуровали в монастырской келье живым. Он умер в 1696 году.
У Николая расширились глаза.
— Десять лет прожить замурованным в монастырской келье? Должно быть, он действительно совершил что-то плохое.
— Да. Он настаивал на безмолвной молитве. Такая молитва ненавистна церкви. Человек не должен лично общаться с Богом, но только через латинскую болтовню Гансов-Колбасников и поглощение идолов.
— Но почему он так упорствовал с молчаливой молитвой?
— Для того, чтобы слышать Бога, требуется тройное молчание.
— И что это значит? — спросил он.
Она приложила палец к его губам и сказала:
— Первое молчание — это молчание слова. Оно делает тебя скромным.
Николай поцеловал кончик ее пальца.
— А второе?
Она тихо рассмеялась. Легонько провела пальцем по его щеке, по шее, по груди, все ниже и ниже, до самого лона.
— Второе молчание, — шепотом произнесла она, — это молчание вожделения.
Он закрыл глаза, наслаждаясь ее прикосновением. Но она тотчас убрала свою руку и строго произнесла:
— Тебе еще предстоит очень далекий путь.
Он открыл глаза и ласково провел рукой по ее волосам.
— А третье? В чем заключается третье молчание?
— Это самое сокровенное и самое важное из всех молчаний. Оно касается места, где все начинается и все заканчивается. Молчание слова совершенно. Молчание вожделения совершеннее. Но третье молчание самое совершенное, ибо только оно может все исцелить.
— И, — спросил Николай, — в чем же заключается это молчание?
Она снова скользнула рукой по его телу и на мгновение задержала ее на его сердце. Он вопрошающе посмотрел на нее и хотел что-то сказать, но она в ответ покачала головой. Она провела ладонью по его плечам, по щеке, по бровям, по ушам, и наконец ее ладонь остановилась на его темени.
— Это молчание мысли, — сказала она.
Николай, ничего не понимая, поглядел на Магдалену.
— Потому что это самое опасное, что есть в нас.
— Но и самое чудесное, — возразил он.
— Да. Но чтобы познать истинную природу мысли, ты должен сначала пройти сквозь нее. Ты должен увидеть ее в свете благодати, но не в свете разума.
— Как это?
— Это учение Молиноса. Ты должен научиться видеть ее сущность, ее оборотную сторону, если хочешь. Именно ту ее часть, которую видит только Бог, ее молчащую, немую сторону. Как иначе сможешь ты решить что-то относительно мысли?
Николай задумался.
— Тем, что высказываю ее. Тем, что делюсь ею с другими людьми, выпускаю ее в мир?
Глаза ее застыли от ужаса. Она отдернула руку от его головы и села.
— В мир? — ошеломленно вскричала она. — Но знаешь ли ты, что может она в нем натворить?
Николай вскинул руки в умиротворяющем жесте.
— Нет, этого я не могу знать наперед, — сказал он. — Но человек не может проверить мысли и идеи через них самих. Надо воплотить их в действительность, тогда только можно судить о них, каковы они. Их нельзя контролировать. Они просто приходят нам на ум. Они вдруг появляются, и все.
Она энергично затрясла головой.
— Все идеи от Бога, — сказала она.
— Даже плохие?
— Мысли не могут быть ни хорошими, ни плохими. Хорошими или плохими могут быть решения.
Николай наморщил лоб.
— Что за решения?
— Решения о том, какой род мира мы хотим иметь.
— Но есть еще верные и неверные мысли?
— Нет, есть только мысли. Различные мысли порождают различные миры, в которых и существуют истины, порожденные мыслями. Есть одна абсолютная истина, но она существует в Боге. Для человека она недоступна.
— Значит, совершенно безразлично, какие мысли я для себя избираю?
— Нет, потому что они порождают разные миры. Некоторые из них близки Богу, но некоторые очень далеки от него.
— Но как я могу отличить первое от второго?
— Молитвой. Молчанием. Ты должен пройти сквозь мысль. Другого пути нет. Вот почему так важно тщательно выдержать в молчании все мысли, прежде чем выпустить их в мир.
— И как долго надо молчать?
— Это зависит от мысли. Один год. Десять лет. Триста лет. О некоторых мыслях надо молчать вечно. Они никогда не должны появиться в мире.
— Магдалена, — возразил Николай. — Должен ли я десять лет молчать об идее, с помощью которой я, возможно, смог бы исцелять какую-нибудь болезнь?
— Ты вообще не можешь исцелять болезни. Это может только Бог.
— Хорошо, согласен. Но, возможно, я смог бы помочь в этом Богу. Может быть, это именно Бог послал мне мысль о том, что растение, на которое я не обращал внимания, может вылечить какую-нибудь болезнь. Должен ли я ждать десять лет, прежде чем выпустить на волю эту идею?
— Нет, это вообще не мысль, это открытие. Ты все перепутал. Кто говорит о времени? Время ничего не значит. В счет идет только молчаливая сторона твоей мысли. Только после того, как ты достиг уверенности в том, что ты увидел оборотную сторону мысли, можешь ты заговорить. До этого — нет.
— Но если я услышу суждения других людей о моей мысли, то смогу скорее удостовериться в том, является она верной или нет, не так ли?
— Зачем?
— Чтобы совместно проверить правильность мысли и доказать ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107