Вполне вероятно, что Де Рец услышал, как я вышел из дома и бросился на этот шум, подумал я, однако в звуке, который я слышал, не было ни гнева, ни тревоги, а, скорее, лишь нотки удовлетворения. В следующее мгновение я собрался вновь открыть дверь и, конечно, обнаружил бы тем самым свое присутствие; но что-то зашевелилось в дальнем конце дорожки и удержало меня там, где я стоял.
Стебли густорастущих малиновых кустов дрожали так, словно Де Рец и в самом деле ломился сквозь них. Но густая собачья шерсть, сверкая даже всеми осевшими на нее каплями воды, никогда не смогла бы создать среди увядших стеблей то слабое сияние, которое бросилось мне в глаза. Кусты раздвинулись и мосье де Сен-Лауп бесшумно выскользнул на тропинку — мосье де Сен-Лауп, совершенно голый, если не считать плохо различимую на таком расстоянии серую полоску, обвивающую его вокруг талии. Он остановился, его руки свисали от плеч так, что кисти почти касались земли. Между ними можно было видеть кривой изгиб его маленького круглого живота, подергивающегося в лад с быстрыми и мелкими, словно качающимися, шажками его ног. Он останавливался через каждые два или три ярда, спину он держал почти горизонтально, и в этом положении вскидывал голову вверх движением чисто звериным, фыркал, принюхивался, вдыхал неподвижный воздух и слушал. Я могу описать выражение его лица лишь настолько, насколько я запомнил его: ум, мерцающий в скотских торжествующих глазах, широко распахивающиеся ноздри и слюнявый рот, в котором багровел высунутый язык и сверкали белизной длинные клыки.
Глава 17
АРХАНГЕЛ МИХАИЛ ПРОТИВ ДЬЯВОЛА
То, что я сделал потом, несло в себе не больше смысла, чем инстинктивное шараханье в сторону человека, пробирающегося сквозь густые заросли и неожиданно наталкивающегося на яму со смердящими отбросами или груду разлагающейся падали. Закрыв дверь, без лишнего звука я быстро достиг малой гостиной, подхватил свое пальто и шляпу и выскочил на небольшую веранду с парадной стороны дома. У ворот стояла запряженная карета, форейтор в промокшей шляпе сутулился на козлах. Я, кажется, сказал ему, что его хозяин скоро будет готов, или, возможно, что-то похожее. Сейчас я этого уже не помню. Чувство глубокого омерзения целиком завладело мной, превосходя по своей силе власть здравого смысла. В моем сознании это звериное припадание к земле, эта обнаженная фигура, мелькающая среди кустов малины, вызвали длинную вереницу ассоциаций, в какой-то мере объяснявших эти мерзости. Передававшиеся шепотом обрывки рассказов путешественников, посетивших высокогорные Анды и страны Востока, эхом отозвались в моих ушах, а из глубин сознания всплыли слова пророка Моисея, начертанные в третьей книге Ветхого завета:
Он обязательно будет убивать,
И вас убьет этот зверь.
Только потому что я уже подошел к самому краю разгадки, я смог понять то, что увидел.
В том месте, где крутая дорога, вьющаяся вокруг Холма Повешенных, делает один из самых резких своих поворотов, я притаился за невысоким барьером и, положив свои пистолеты в нишу меж двух камней и спрятав от сырости в носовой платок запалы к ним, стал дожидаться первых звуков колес или шагов. Ибо в этом месте Сен-Лауп приблизился бы ко мне на расстояние в дюжину ярдов, с которого я не мог промахнуться. Пусть даже он будет ехать в карете, все равно на этом крутом изгибе дороги экипаж замедлит свою скорость почти до остановки. И вот тут-то я поднимусь и убью его выстрелом через окно его кареты. , Я совершенно продрог. По крайней мере, я не испытывал ни малейшего волнения и не чувствовал за собой никакой вины. В своих собственных глазах я был палачом, выбранным Провидением и освобождающим землю от того, кто поставил себя настолько вне закона и обычаев, что лишь преступив закон и обычаи, можно было подвергнуть его заслуженной каре. Я не собирался избегать ответа за свой поступок. Я ясно понимал, что для того, чтобы смягчить свою вину, я вынужден буду выступить против своей жертвы с такими отвратительными обвинениями, что Фелицию из-за такой веской причины, как ее помолвка с ним — долгие годы будут преследовать грязные перешептывания. Но это меня нисколько не занимало, более того, не имея достаточных оправданий своему поступку, я пошел бы на смерть, оставшись трусом и убийцей в глазах людей, отвергнутым поклонником, которому недостало мужества смело сойтись со своим противником в открытом и честном поединке.
Несколько ребят протопали мимо моего укрытия по дороге в школу. Появившаяся карета Сен-Лаупа подтолкнула меня к активным действиям, но… она прогремела вниз по холму — пустая. После этого случая никто так и не появился на этой утренней дождливой дороге. В течение, может быть, часа я лежал в своем укрытии, припав к земле, как и мой мозг, подчиненные одной задаче выполнить задуманное, медленно цепенели. Звук шагов по осыпающемуся склону пробудил меня столь внезапно, что я, как пружина, вспрыгнул с пистолетом в руке, даже не удосужившись заметить направление, откуда они шли. Бархатистый голос м-ра Сэквила, поднимающегося на холм, окликнул меня.
— Боб Фарриер! Я искал вас. Что…? При этих словах пастора что-то, казалось, лопнуло в моей груди и я, почувствовав головокружение, покачнулся, успев все же ухватиться искалеченной рукой за каменный барьер. Пастор сделал полдюжины стремительных шагов, энергично взялся за верхний край стены и легко, без каких-либо усилий перепрыгнул ко мне.
— Мой бедный мальчик! Мы едва не дошли до убийства.
С мягкой решительностью он забрал пистолет из моих рук, подобрал другой и опустил их в карман своего плаща, в то время как я мог только стоять, кусая губы и сдерживая рыдания, рвущиеся из моего горла. Не имея сил противиться пастору, я позволил ему свести меня вниз с холма и по заросшей тропинке подвести к задней калитке его сада. Он обнял меня за плечи, а я ухватился за него своей здоровой рукой и долго стоял так, словно ребенок, пробудившийся от ночного кошмара и льнущий к своей доброй старой няньке.
В кабинете, заперев за нами дверь, он налил мне стакан крепкого бренди и стоял надо мной до тех пор, пока я с трудом не проглотил его. Затем, храня молчание и наполняя комнату клубами табачного дыма, он ждал, пока наконец я не поднял лежащую между рук голову. После этого он сел рядом со мной.
— Я полагаю, вы знаете, что Далримпл мертв, — заметил он небрежным тоном; и в ответ на мое восклицание, полное крайнего удивления и недоверия, добавил:
— Да, убит, убит сегодня на рассвете, после того как покинул таверну и отправился на встречу с Сен-Лаупом.
— Но как?
— Огромный волк прыгнул на него и разодрал его горло одним единственным движением челюстей, сказал Дженкинз, и исчез раньше, чем кто-либо успел поднять руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Стебли густорастущих малиновых кустов дрожали так, словно Де Рец и в самом деле ломился сквозь них. Но густая собачья шерсть, сверкая даже всеми осевшими на нее каплями воды, никогда не смогла бы создать среди увядших стеблей то слабое сияние, которое бросилось мне в глаза. Кусты раздвинулись и мосье де Сен-Лауп бесшумно выскользнул на тропинку — мосье де Сен-Лауп, совершенно голый, если не считать плохо различимую на таком расстоянии серую полоску, обвивающую его вокруг талии. Он остановился, его руки свисали от плеч так, что кисти почти касались земли. Между ними можно было видеть кривой изгиб его маленького круглого живота, подергивающегося в лад с быстрыми и мелкими, словно качающимися, шажками его ног. Он останавливался через каждые два или три ярда, спину он держал почти горизонтально, и в этом положении вскидывал голову вверх движением чисто звериным, фыркал, принюхивался, вдыхал неподвижный воздух и слушал. Я могу описать выражение его лица лишь настолько, насколько я запомнил его: ум, мерцающий в скотских торжествующих глазах, широко распахивающиеся ноздри и слюнявый рот, в котором багровел высунутый язык и сверкали белизной длинные клыки.
Глава 17
АРХАНГЕЛ МИХАИЛ ПРОТИВ ДЬЯВОЛА
То, что я сделал потом, несло в себе не больше смысла, чем инстинктивное шараханье в сторону человека, пробирающегося сквозь густые заросли и неожиданно наталкивающегося на яму со смердящими отбросами или груду разлагающейся падали. Закрыв дверь, без лишнего звука я быстро достиг малой гостиной, подхватил свое пальто и шляпу и выскочил на небольшую веранду с парадной стороны дома. У ворот стояла запряженная карета, форейтор в промокшей шляпе сутулился на козлах. Я, кажется, сказал ему, что его хозяин скоро будет готов, или, возможно, что-то похожее. Сейчас я этого уже не помню. Чувство глубокого омерзения целиком завладело мной, превосходя по своей силе власть здравого смысла. В моем сознании это звериное припадание к земле, эта обнаженная фигура, мелькающая среди кустов малины, вызвали длинную вереницу ассоциаций, в какой-то мере объяснявших эти мерзости. Передававшиеся шепотом обрывки рассказов путешественников, посетивших высокогорные Анды и страны Востока, эхом отозвались в моих ушах, а из глубин сознания всплыли слова пророка Моисея, начертанные в третьей книге Ветхого завета:
Он обязательно будет убивать,
И вас убьет этот зверь.
Только потому что я уже подошел к самому краю разгадки, я смог понять то, что увидел.
В том месте, где крутая дорога, вьющаяся вокруг Холма Повешенных, делает один из самых резких своих поворотов, я притаился за невысоким барьером и, положив свои пистолеты в нишу меж двух камней и спрятав от сырости в носовой платок запалы к ним, стал дожидаться первых звуков колес или шагов. Ибо в этом месте Сен-Лауп приблизился бы ко мне на расстояние в дюжину ярдов, с которого я не мог промахнуться. Пусть даже он будет ехать в карете, все равно на этом крутом изгибе дороги экипаж замедлит свою скорость почти до остановки. И вот тут-то я поднимусь и убью его выстрелом через окно его кареты. , Я совершенно продрог. По крайней мере, я не испытывал ни малейшего волнения и не чувствовал за собой никакой вины. В своих собственных глазах я был палачом, выбранным Провидением и освобождающим землю от того, кто поставил себя настолько вне закона и обычаев, что лишь преступив закон и обычаи, можно было подвергнуть его заслуженной каре. Я не собирался избегать ответа за свой поступок. Я ясно понимал, что для того, чтобы смягчить свою вину, я вынужден буду выступить против своей жертвы с такими отвратительными обвинениями, что Фелицию из-за такой веской причины, как ее помолвка с ним — долгие годы будут преследовать грязные перешептывания. Но это меня нисколько не занимало, более того, не имея достаточных оправданий своему поступку, я пошел бы на смерть, оставшись трусом и убийцей в глазах людей, отвергнутым поклонником, которому недостало мужества смело сойтись со своим противником в открытом и честном поединке.
Несколько ребят протопали мимо моего укрытия по дороге в школу. Появившаяся карета Сен-Лаупа подтолкнула меня к активным действиям, но… она прогремела вниз по холму — пустая. После этого случая никто так и не появился на этой утренней дождливой дороге. В течение, может быть, часа я лежал в своем укрытии, припав к земле, как и мой мозг, подчиненные одной задаче выполнить задуманное, медленно цепенели. Звук шагов по осыпающемуся склону пробудил меня столь внезапно, что я, как пружина, вспрыгнул с пистолетом в руке, даже не удосужившись заметить направление, откуда они шли. Бархатистый голос м-ра Сэквила, поднимающегося на холм, окликнул меня.
— Боб Фарриер! Я искал вас. Что…? При этих словах пастора что-то, казалось, лопнуло в моей груди и я, почувствовав головокружение, покачнулся, успев все же ухватиться искалеченной рукой за каменный барьер. Пастор сделал полдюжины стремительных шагов, энергично взялся за верхний край стены и легко, без каких-либо усилий перепрыгнул ко мне.
— Мой бедный мальчик! Мы едва не дошли до убийства.
С мягкой решительностью он забрал пистолет из моих рук, подобрал другой и опустил их в карман своего плаща, в то время как я мог только стоять, кусая губы и сдерживая рыдания, рвущиеся из моего горла. Не имея сил противиться пастору, я позволил ему свести меня вниз с холма и по заросшей тропинке подвести к задней калитке его сада. Он обнял меня за плечи, а я ухватился за него своей здоровой рукой и долго стоял так, словно ребенок, пробудившийся от ночного кошмара и льнущий к своей доброй старой няньке.
В кабинете, заперев за нами дверь, он налил мне стакан крепкого бренди и стоял надо мной до тех пор, пока я с трудом не проглотил его. Затем, храня молчание и наполняя комнату клубами табачного дыма, он ждал, пока наконец я не поднял лежащую между рук голову. После этого он сел рядом со мной.
— Я полагаю, вы знаете, что Далримпл мертв, — заметил он небрежным тоном; и в ответ на мое восклицание, полное крайнего удивления и недоверия, добавил:
— Да, убит, убит сегодня на рассвете, после того как покинул таверну и отправился на встречу с Сен-Лаупом.
— Но как?
— Огромный волк прыгнул на него и разодрал его горло одним единственным движением челюстей, сказал Дженкинз, и исчез раньше, чем кто-либо успел поднять руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59