для остальных гостей они так и остались неизвестными. Герцог признался, что совершил там легкомысленный поступок, но сказал, что не смог воспротивиться желанию вытворить что-нибудь такое, на что при дворе его считают неспособным. К счастью, никто так и не узнал об этом, насколько я мог потом убедиться, хотя в то время огласка казалась мне почти неизбежной…» .
Эта свобода, позволявшая молодому герцогу с легкостью ускользать из дворца и шататься по притонам, может показаться странной. Некоторые историки видят в этом один из основных элементов задуманного Меттернихом макиавеллического замысла. Они полагают, что австрийский министр, зная о хрупком здоровье принца, подталкивал его к распутству, чтобы ускорить конец.
Существует свидетельство современника о разгульной жизни герцога:
«Он жадно искал шумных удовольствий балов, мог ночи напролет отдаваться вихрю вальса, более утомительного, нежели сладострастного, предпочитал немецким танцам скачки и прыжки английского галопа. Не без удивления было подмечено, что этот некогда степенный молодой человек, склонный к спокойным занятиям, стал возвращаться под утро, бледный и измученный бурно проведенной ночью на каком-нибудь балу».
Видя, что загулы и бессонные ночи не приводят к достаточно скорым результатам, Меттерних толкнул Орленка на самое худшее из чувственных излишеств. Такие люди, как граф Эстергази и Густав Непперг, сын второго мужа императрицы Марии-Луизы, взяли на себя роль сводников и подыскивали герцогу молодых доступных женщин, безудержных в изнурительных любовных играх.
И вот тут Меттерних особенно преуспел, если верить автору «Истории Наполеона II»:
«Казалось, герцог готов был предаваться всем излишествам одновременно и держал убийственное пари против собственного существования. Он открыл свое сердце впечатлениям, которые могли бы стать источником сладостных и нежных утешений, а на деле были лишь следствием бурных страстей, неразличимых и бесцельных, ускорявших полное разрушение молодого, но уже изношенного физической и моральной усталостью тела, превышавшей человеческие силы».
И как бы ни была велика доля ответственности Меттерниха, следует признать, что у Орленка в Вене было несколько любовных историй. Помимо графини де Кауниц, известна его связь с эрцгерцогиней Фредерикой-Софией и даже с певицей м-ль Пеш.
Ну а если, говорят историки, Орленок мог стать любовником певицы, почему нельзя предположить, что он был любовником и балерины? Опираясь на тот факт, что Фанни Эльслер благодаря своему любовнику барону Генцу бывала на приемах у Меттерниха и что к тому же лучший друг молодого герцога, граф Прокеш-Остен, имел свою комнату у танцовщицы, историки заключают, что Фанни, выбранная австрийским правительством «в помощницы в деле избавления Европы от неудобного наследника», вполне могла быть любовницей Орленка….
Противники этого утверждения — антифаннисты — черпают свои аргументы отнюдь не из сплетен венских горничных. Они ограничиваются приведением двух вполне определенных и бесспорных свидетельств. Первое из них исходит от графа Прокеш-Остена. Когда однажды Наполеон III спросил у него, какова же правда в этом деле, молодой венец написал своему другу:
«Я доказал ему всю лживость утверждений о якобы существовавших отношениях герцога с Фанни Эльслер».
В своих «Мемуарах» он добавляет следующее:
«Поводом для подобных сплетен послужил тот факт, что несколько раз герцогского егеря видели входящим в дом, где жила Фанни Эльслер; но егерь приходил туда, потому что у нас с г-ном Генцем была комната в доме танцовщицы. Эта комната служила нам рабочим кабинетом или читальней, и слуга, знавший, что чаще всего найдет меня именно там, приносил мне туда короткие послания герцога или передавал мне приглашение зайти к герцогу».
Второе свидетельство принадлежит г-ну де Мирбелю. В письме к своей кузине он пишет:
«М-ль Фанни Эльслер — знаменитая танцовщица и очень приятная особа, чей портрет м-м де Мирбель только что заказала. Про нее говорят, что в последние годы своей жизни в нее был влюблен сын Наполеона, но она уверяет, что все это неправда. Приходится верить…»
Сразу же возникает вопрос: почему Фанни Эльслер ждала так долго, прежде чем начать решительно отрицать свою связь с Орленком? В июне 1834 года она вполне могла послать опровержение Шарлю Морису и Жюлю Жанену и потребовать его опубликования в их газетах. Фанни, однако, этого не сделала. Более того, она продолжала оставаться в наилучших отношениях с одним из этих журналистов и даже написала ему очень дружескую записку, текст которой, вполне возможно, заключает в себе разрешение обсуждаемого дела:
«Очень просим вас, месье, продолжать оказывать нам покровительство, как вы это делали до сих пор. Вы так добры! Своей доброжелательностью вы делаете артистов счастливыми. Вы всегда найдете в нас двух преданнейших вам людей.
11 августа 1835 Фанни и Тереза Эльслер».
Что же сделал Шарль Морис, чтобы сестры Эльслер видели в нем «доброжелательного покровителя»? Что мог он написать, чтобы стать объектом такой любезности и признательности двух артисток? Не выдумал ли он сам роман Фанни с Орленком в рекламных целях в духе нашей сегодняшней скандальной прессы? Вещь очень вероятная, и то, что Жюль Жанен высмеял его, нимало не опровергает наше предположение. Мы ведь каждый день читаем газеты, которые тщатся произвести впечатление очень сведущих, набить цену информации, сочиненной каким-нибудь собратом по перу…
Так что связь Фанни с сыном Наполеона может быть легендой, выдуманной журналистом с богатым воображением.
Но легенда эта была слишком красивой, чтобы исчезнуть из-за какого-то опровержения. Простой народ всегда обожал сказки фей и потому продолжал верить в тайную и страстную любовь самой изысканной балерины той эпохи и прекраснейшего принца всех времен.
Для самой Фанни легенда подтвердилась довольно странной историей.
Как-то раз к ней явился молодой англичанин и предложил ей чуть ли не состояние за согласие любить себя. Танцовщица, как мы уже отмечали, не была корыстной. Она отказалась. Англичанин утроил предлагаемую сумму. Общеизвестно, что после определенной цифры у женщин исчезает ощущение, что они продаются. Вместо этого появляется убежденность, что сумма служит выражением признания их красоты. Фанни согласилась одарить его своими милостями. Она разделась, легла в постель и стала ждать.
Англичанин, оставаясь одетым, неожиданно резким движением отдернул покрывало, вставил в глаз монокль и долго всматривался в изысканную наготу балерины.
Затем он снова прикрыл ее, вынул из глаза монокль и сказал:
— Благодарю! Теперь я увьидель могила герцог Рейхштадский!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Эта свобода, позволявшая молодому герцогу с легкостью ускользать из дворца и шататься по притонам, может показаться странной. Некоторые историки видят в этом один из основных элементов задуманного Меттернихом макиавеллического замысла. Они полагают, что австрийский министр, зная о хрупком здоровье принца, подталкивал его к распутству, чтобы ускорить конец.
Существует свидетельство современника о разгульной жизни герцога:
«Он жадно искал шумных удовольствий балов, мог ночи напролет отдаваться вихрю вальса, более утомительного, нежели сладострастного, предпочитал немецким танцам скачки и прыжки английского галопа. Не без удивления было подмечено, что этот некогда степенный молодой человек, склонный к спокойным занятиям, стал возвращаться под утро, бледный и измученный бурно проведенной ночью на каком-нибудь балу».
Видя, что загулы и бессонные ночи не приводят к достаточно скорым результатам, Меттерних толкнул Орленка на самое худшее из чувственных излишеств. Такие люди, как граф Эстергази и Густав Непперг, сын второго мужа императрицы Марии-Луизы, взяли на себя роль сводников и подыскивали герцогу молодых доступных женщин, безудержных в изнурительных любовных играх.
И вот тут Меттерних особенно преуспел, если верить автору «Истории Наполеона II»:
«Казалось, герцог готов был предаваться всем излишествам одновременно и держал убийственное пари против собственного существования. Он открыл свое сердце впечатлениям, которые могли бы стать источником сладостных и нежных утешений, а на деле были лишь следствием бурных страстей, неразличимых и бесцельных, ускорявших полное разрушение молодого, но уже изношенного физической и моральной усталостью тела, превышавшей человеческие силы».
И как бы ни была велика доля ответственности Меттерниха, следует признать, что у Орленка в Вене было несколько любовных историй. Помимо графини де Кауниц, известна его связь с эрцгерцогиней Фредерикой-Софией и даже с певицей м-ль Пеш.
Ну а если, говорят историки, Орленок мог стать любовником певицы, почему нельзя предположить, что он был любовником и балерины? Опираясь на тот факт, что Фанни Эльслер благодаря своему любовнику барону Генцу бывала на приемах у Меттерниха и что к тому же лучший друг молодого герцога, граф Прокеш-Остен, имел свою комнату у танцовщицы, историки заключают, что Фанни, выбранная австрийским правительством «в помощницы в деле избавления Европы от неудобного наследника», вполне могла быть любовницей Орленка….
Противники этого утверждения — антифаннисты — черпают свои аргументы отнюдь не из сплетен венских горничных. Они ограничиваются приведением двух вполне определенных и бесспорных свидетельств. Первое из них исходит от графа Прокеш-Остена. Когда однажды Наполеон III спросил у него, какова же правда в этом деле, молодой венец написал своему другу:
«Я доказал ему всю лживость утверждений о якобы существовавших отношениях герцога с Фанни Эльслер».
В своих «Мемуарах» он добавляет следующее:
«Поводом для подобных сплетен послужил тот факт, что несколько раз герцогского егеря видели входящим в дом, где жила Фанни Эльслер; но егерь приходил туда, потому что у нас с г-ном Генцем была комната в доме танцовщицы. Эта комната служила нам рабочим кабинетом или читальней, и слуга, знавший, что чаще всего найдет меня именно там, приносил мне туда короткие послания герцога или передавал мне приглашение зайти к герцогу».
Второе свидетельство принадлежит г-ну де Мирбелю. В письме к своей кузине он пишет:
«М-ль Фанни Эльслер — знаменитая танцовщица и очень приятная особа, чей портрет м-м де Мирбель только что заказала. Про нее говорят, что в последние годы своей жизни в нее был влюблен сын Наполеона, но она уверяет, что все это неправда. Приходится верить…»
Сразу же возникает вопрос: почему Фанни Эльслер ждала так долго, прежде чем начать решительно отрицать свою связь с Орленком? В июне 1834 года она вполне могла послать опровержение Шарлю Морису и Жюлю Жанену и потребовать его опубликования в их газетах. Фанни, однако, этого не сделала. Более того, она продолжала оставаться в наилучших отношениях с одним из этих журналистов и даже написала ему очень дружескую записку, текст которой, вполне возможно, заключает в себе разрешение обсуждаемого дела:
«Очень просим вас, месье, продолжать оказывать нам покровительство, как вы это делали до сих пор. Вы так добры! Своей доброжелательностью вы делаете артистов счастливыми. Вы всегда найдете в нас двух преданнейших вам людей.
11 августа 1835 Фанни и Тереза Эльслер».
Что же сделал Шарль Морис, чтобы сестры Эльслер видели в нем «доброжелательного покровителя»? Что мог он написать, чтобы стать объектом такой любезности и признательности двух артисток? Не выдумал ли он сам роман Фанни с Орленком в рекламных целях в духе нашей сегодняшней скандальной прессы? Вещь очень вероятная, и то, что Жюль Жанен высмеял его, нимало не опровергает наше предположение. Мы ведь каждый день читаем газеты, которые тщатся произвести впечатление очень сведущих, набить цену информации, сочиненной каким-нибудь собратом по перу…
Так что связь Фанни с сыном Наполеона может быть легендой, выдуманной журналистом с богатым воображением.
Но легенда эта была слишком красивой, чтобы исчезнуть из-за какого-то опровержения. Простой народ всегда обожал сказки фей и потому продолжал верить в тайную и страстную любовь самой изысканной балерины той эпохи и прекраснейшего принца всех времен.
Для самой Фанни легенда подтвердилась довольно странной историей.
Как-то раз к ней явился молодой англичанин и предложил ей чуть ли не состояние за согласие любить себя. Танцовщица, как мы уже отмечали, не была корыстной. Она отказалась. Англичанин утроил предлагаемую сумму. Общеизвестно, что после определенной цифры у женщин исчезает ощущение, что они продаются. Вместо этого появляется убежденность, что сумма служит выражением признания их красоты. Фанни согласилась одарить его своими милостями. Она разделась, легла в постель и стала ждать.
Англичанин, оставаясь одетым, неожиданно резким движением отдернул покрывало, вставил в глаз монокль и долго всматривался в изысканную наготу балерины.
Затем он снова прикрыл ее, вынул из глаза монокль и сказал:
— Благодарю! Теперь я увьидель могила герцог Рейхштадский!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68