— Я знаю, что вы достигнете цели, — говорила она ему. — Вы поистине человек провиденциальный. Именно такого человека ждет Франция…
Мисс Говард по-прежнему была безумно влюблена в своего принца. Да и принц, несмотря на свои многочисленные измены, был все так же нежно привязан к ней. Растратив в течение дня свое драгоценное династическое семя на девиц, ни имени, ни возраста, ни происхождения которых сплошь и рядом не знал, он вечерами отправлялся насладиться атмосферой покоя в маленький особнячок на Цирковой улице.
Херриэт усаживала его у камина, где вовсю пылал огонь, сама опускалась на пол у его ног и на какой-то забавной смеси английского и французского принималась рассказывать все, что ей удалось услышать за день о государственном перевороте.
В один из таких вечеров она рассказала Луи-Наполеону забавную историю;
— Все об этом говорят, — сказала она, — но никто в это не верит. Вчера у г-жи Ле Он я услышала, как г-жа Дон произнесла фразу, свидетельствовавшую, до какой степени далеки ваши политические противники от того, чтобы заподозрить вас в каком-то умысле. Когда генерал Эстанслен высказал некоторые опасения, теща г-на Тьера оборвала его словами: «Господин Эстанслен, не следует говорить подобные вещи… Никто не желает диктатуры, даже если бы это была диктатура моего зятя…»
— Ох уж эта милая г-жа Дон, — сказал, улыбаясь, принц-президент, — любовь слепа…
И все же один момент беспокоил мисс Говард:
— Каким образом накануне решающего дня вы собираетесь скрыть подготовительные мероприятия?
Луи-Наполеон подмигнул ей:
— Успокойтесь, моя милая, я устрою грандиозный прием в Елисейском дворце, чтобы никто ничего не заподозрил…
И действительно, вечером 1 декабря во всех гостиных президентского дворца танцевали. Не выказав ни малейших признаков беспокойства, принц переходил от одной группы к другой и болтал о женских модах.
Но в какой-то момент он незаметно покинул гостей и вернулся к себе в кабинет, где его ждали Мокар и Персиньи. Совершенно спокойно он достал из кармана ключ, отпер ящик своего письменного стола, вынул оттуда объемистую папку и написал на обложке крупными буквами: «Рубикон». После чего протянул ее Друзьям:
— Все здесь, в этой папке, господа. Передайте тексты воззваний в государственную типографию. Все отпечатанные тексты должны быть расклеены по городу до наступления рассвета. Вас, г-н Мокар, я попрошу распорядиться, чтобы этот циркуляр был переписан начисто и этой же ночью доведен до сведения всех министров. Здесь, во дворце, никто ни о чем не подозревает…
После этого, продолжая улыбаться, он вновь появился в гостиных, где гости продолжали веселиться. Там, перекинувшись шуткой с принцессой Матильдой и доктором Вероном, он подошел к полковнику Виера, начальнику штаба Национальной гвардии, стоявшему в этот момент у камина. Не переставая улыбаться, Луи-Наполеон сказал ему тихо:
— Этой ночью вы должны лечь спать в штабе… Только этой ночью.
Потом, сделав несколько комплиментов двум самозабвенно болтавшим молодым женщинам, он вернулся в свой кабинет. Туда же пришел Морни с г-ми де Мопа, де Сент-Арно и де Бевилем. Принц-президент быстро перечислил те обязанности, которые каждый из них будет выполнять в новом правительстве, и снова вернулся, чтобы закончить вечер вместе с гостями.
К полуночи гости покинули дворец, а Луи-Наполеон возвратился в кабинет.
К этому времени все уже было готово: воззвание к народу, прокламация, обращенная к армии, декрет о.роспуске Учредительного собрания и постановление, объявляющее Париж на осадном положении. Кроме того, было подписано шестьдесят приказов на арест военных и политических деятелей, известных своими антибонапартистскими взглядами.
Теперь оставалось только ждать…
— Пойдемте спать, господа, и пусть меня разбудят в пять утра…
Морни пожал ему руку и с улыбкой сказал:
— Что бы там ни случилось, но утром у вашей двери будет стоять часовой…
Луи-Наполеон ровным шагом отправился к себе в спальню, разделся догола, сделал по обыкновению несколько гимнастических упражнений, стоя перед зеркальным шкафом, потом надел ночную рубашку, ночной колпак, залез в кровать, задул свечу и, зарывшись головой в громадную подушку, заснул сном ребенка.
Пока ему снились волшебные сны, Пале-Бурбон был занят 42-м полком, а полиция приступила к арестам людей, высказывавшихся против диктатуры.
Генерал Кавеньяк, генерал Бедо, генерал Лефло, генерал Шангарнье и человек десять депутатов, взятые прямо дома, находились уже в тюрьме Маза, когда комиссар Юбо-старший явился на площадь Сен-Жорж к Тьеру.
Водевильный арест маленького человечка заслуживает хотя бы короткого рассказа:
Было часов около пяти утра, когда комиссар в сопровождении заспанного слуги вошел в спальню будущего освободителя страны. Он раздвинул полог из пурпурного дамассе, подбитого белым муслином, и тронул за плечо г-на Тьера, мирно спавшего в своем хлопчатом колпаке.
— Г-н Тьер, проснитесь… Я господин Юбо-старший, комиссар полиции.
Депутат открыл один глаз, почувствовал испуг и, дрожа, сел на постели.
— В чем дело?
Комиссар объяснил все предельно доходчиво:
— В том, что вы арестованы, — произнес он учтиво. Тогда, как записано в полицейском отчете, г-на Тьера охватил настоящий ужас. «Его слова были бессвязны». Не делая пауз, он кричал, что не хочет умирать, что он не преступник, клялся, что никогда не будет участвовать в заговорах, что никогда не будет заниматься политикой, и даже уверял, что уедет за границу…
Наконец комиссару удалось вставить слово:
— Успокойтесь, никто не посягает на вашу жизнь… Эти слова как будто немного успокоили г-на Тьера, и он сменил тон. Все еще сидя на постели, он обратился к комиссару так, как если бы находился на трибуне в Палате депутатов:
— Что вы намереваетесь делать, месье? Знаете ли вы, что я народный представитель?
— Я должен выполнить полученный приказ.
— Но ведь именно так совершается государственный переворот. Знаете ли вы, что это может привести вас на эшафот? И вообще, арестован ли кто-нибудь еще?
— Я этого не знаю. Соблаговолите встать, месье, прошу вас.
Г-н Тьер откинул покрывало, спустился с кровати, подошел к камину, в котором горел яркий огонь, и снял ночную рубашку. Изумленным полицейским пришлось лицезреть его совершенно голым. Поворачиваясь к огню то передом, то задом, он произнес еще одну коротенькую политическую речь, обращаясь к комиссару, потом уложил на грудь широкий и плотный кусок фланели, привязав его ленточкой к шее, надел рубашку и кальсоны.
В этом виде, достойном сцены в Пале-Рояле, он вдруг подбежал к шкафчику так, будто собирался выхватить оттуда пистолеты:
— А если я вам сейчас прострелю голову, месье?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68