Ветер восстания внезапно задул из Шарона в Пас-си. Поэтому, когда 24 февраля войска начали стрелять в толпу, собравшуюся на бульваре Капуцинов, демонстрация недовольства мгновенно переросла в революцию.
В четыре часа пополудни Луи-Филипп подписал отречение. В пять часов вечера, в сюртуке и круглой шляпе, он бегом промчался по дворцу Тюильри, к которому уже подступала восставшая толпа, добрался до площади Согласия, вскочил вместе с королевой в фиакр и покинул Париж, точно вор, с пятнадцатью франками в кармане.
Ночь беглецы провели в Дре. На следующий день они были уже в Эвре, затем в Трувиле. Оттуда, погрузившись на корабль и, несмотря на ужасную погоду, королевское семейство отплыло в Англию.
А в это время парижане праздновали рождение новой Республики и громко пели, передразнивая тяжелую походку своего теперь уже бывшего суверена, насмешливые куплеты на мотив знаменитой песни «Быки».
И вряд ли этому надо удивляться, потому что французы, привыкшие любое дело заканчивать песнями, на этот раз с огромной радостью хоронили тысячелетнюю монархию, которая внезапно исчезла самым непредвиденным образом, из-за нескольких чересчур доступных дам…
OX УЖ ЭТИ ПОЛИТИКИ 1848 ГОДА, КОТОРЫХ ЖЕНЩИНАМ ПРЕДСТОЯЛО ЛЮБИТЬ…
Часто женщины обожают мужчин за самое смешное, что в них есть…
Кребильон младший
Луи-Филипп покинул Францию, оставив в мятежной столице свою невестку, герцогиню Орлеанскую, и своего внука, графа Парижского, в пользу которых он подписал отречение.
— Прощайте, — сказал он ей перед отъездом, — и будьте мужественны!
Молодая женщина побледнела:
— Как? Вы оставляете меня здесь одну, без родных, без друзей…
Луи-Филипп, чей огромный живот колыхался от жира, хотя многие уверяли, что он «трясся от страха», сказал ей полным лицемерия голосом:
— Моя дорогая Элен, речь ведь идет о спасении династии и о сохранении короны для вашего сына. Останьтесь ради него…
После чего, придерживая шляпу одной рукой и плохо застегнутые панталоны другой, торопливо направился в тюильрийский парк, сопровождаемый королевой Марией-Амелией.
— Благодаря своему положению, Луи-Филипп, чей отец Филипп Эгалите проголосовал за смертный приговор Людовика XVI, прекрасно знал, что делают революционеры с королями, попавшими им в руки.
Час спустя герцогиня Орлеанская, обретя вновь спокойствие, смело направилась вместе с двумя своими сыновьями в Палату депутатов.
Сначала все шло очень гладко. Учредительное собрание, которое все еще не принимало революцию всерьез, встретило ее одобрительными возгласами, а председатель Дюпен отвесил ей почтительный поклон. Он решил немедленно провозгласить графа Парижского королем французов при «регентстве его августейшей матери» и потому воскликнул:
— Господа, мне кажется, что Палата своими единодушными…
Но в тот момент, когда депутаты, судя по всему, были готовы поддержать председателя, в Палату внезапно ворвалась группа революционеров.
Толпа этих людей во главе с молодым человеком, вооруженным мясницким ножом, ринулась к трибунам с требованиями смертной казни и истошными криками:
— Долой Регентство! Долой Регентство! Да здравствует Революция!
В зале начался немыслимый переполох. Вот что писал об этом очевидец: «Какой-то бешеный схватил графа Парижского за горло, пытаясь задушить его. К счастью, национальной гвардии удалось вырвать ребенка из рук негодяя и передать его матери, которую толпа народа отделила от детей».
Пока герцогиня под защитой друзей спасалась бегством, г-н де Ламартин, выступив с речью столь же лирической, сколь и смутной, потребовал назначения временного правительства…
После него на трибуну поднялся Ледрю-Роллен и, тряся своей огромной головой и маленьким клоунским хохолком, на коленях довольно долго объяснялся в своей любви к Республике.
Два часа спустя, пока народ мародерствовал в Тюильри и грабил Пале-Рояль, было создано временное правительство, которое возглавил бесцветный Дюпон де л'Эр.
На следующий день, 26 февраля Республика была провозглашена, а 6 марта невероятно возбужденная происходящими событиями Рашель мечтала, по ее собственному выражению, «отдаться кому-нибудь, лежа на теле гильотинированного», и в трансе распевала «Марсельезу» во Французском театре.
Второй сын герцогини Орлеанской, Роберт, герцог Шартрский, родился в 1840 году. Именно он был дедом нынешнего графа Парижского.
Временное правительство, желая польстить народу, тут же наделило каждого гражданина титулом магистрата и узаконило то, чего ни Робеспьер, ни Сен-Жюст, из осторожности, в силу глубокого знания толпы, не сделали: а именно всеобщее избирательное право.
С этого момента наступила новая эра. Это легко было заметить во время выборов, которые начались в конце марта. Стены домов во Франции покрылись плакатами и листовками, написанными в стиле, который французам не предлагали ни Сюлли, ни Ришелье, ни Кольбер, ни Шуазель, ни Талейран, ни Шатобриан, ни Казимир Перье, ни Гизо. Тон, в котором высказывались кандидаты в депутаты, был на редкость шутовским. Я чувствую себя обязанным дать читателям образчики этого стиля, чтобы показать, с какими политиками женщинам, продолжавшим служить орудием судьбы, предстояло впредь иметь дело.
Вот несколько примеров этой эмфатической и претенциозной литературы, которая отныне определяла стиль и наших парламентариев, и наших рекламных агентов:
«Граждане!
Вдохновленный нашими искренними патриотами, я хочу предложить Отечеству свой ум, свое сердце и свою руку! Окажусь ли я достоин ваших голосов? Вам решать.
Но в любом случае знайте, что никогда из моих уст не вырвется ничего, кроме возгласа «Да здравствует Республика!»
Луи Лангоманзино.
Любопытно, какой была бы реакция этого смельчака, если бы ему наступили, например, на ногу. Был бы он и тогда избран…
Все способы годились для привлечения голосов избирателей. Некоторые кандидаты, желая разжалобить их, писали недрогнувшей рукой: «Граждане! Я внебрачный сын Отечества…» Или еще: «Я всей душой предан Революции, моей кормилице!»
Находились среди них и лжесмиренные:
«Я приму покорно и с крайним сомнением в самом себе этот беспокойный и высочайший мандат, которым вы меня удостоите…»
Что и говорить, таких людей ничто не останавливало. Чтобы обеспечить себе голоса верующих, чей республиканизм пока еще не окреп, кое-кто додумался объявить, что Республика 1848 года искупила первородный грех…
Были и такие, что самым необычным, но довольно решительным образом разрешали самые сложные теологические проблемы: «Франция! Будь достойна Парижа, отпусти народ на волю! Так угодно Богу, или Он не существует!..»
Все, кто принимал участие в тех февральских событиях хотя бы в роли зрителей, никогда этого не забудут;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
В четыре часа пополудни Луи-Филипп подписал отречение. В пять часов вечера, в сюртуке и круглой шляпе, он бегом промчался по дворцу Тюильри, к которому уже подступала восставшая толпа, добрался до площади Согласия, вскочил вместе с королевой в фиакр и покинул Париж, точно вор, с пятнадцатью франками в кармане.
Ночь беглецы провели в Дре. На следующий день они были уже в Эвре, затем в Трувиле. Оттуда, погрузившись на корабль и, несмотря на ужасную погоду, королевское семейство отплыло в Англию.
А в это время парижане праздновали рождение новой Республики и громко пели, передразнивая тяжелую походку своего теперь уже бывшего суверена, насмешливые куплеты на мотив знаменитой песни «Быки».
И вряд ли этому надо удивляться, потому что французы, привыкшие любое дело заканчивать песнями, на этот раз с огромной радостью хоронили тысячелетнюю монархию, которая внезапно исчезла самым непредвиденным образом, из-за нескольких чересчур доступных дам…
OX УЖ ЭТИ ПОЛИТИКИ 1848 ГОДА, КОТОРЫХ ЖЕНЩИНАМ ПРЕДСТОЯЛО ЛЮБИТЬ…
Часто женщины обожают мужчин за самое смешное, что в них есть…
Кребильон младший
Луи-Филипп покинул Францию, оставив в мятежной столице свою невестку, герцогиню Орлеанскую, и своего внука, графа Парижского, в пользу которых он подписал отречение.
— Прощайте, — сказал он ей перед отъездом, — и будьте мужественны!
Молодая женщина побледнела:
— Как? Вы оставляете меня здесь одну, без родных, без друзей…
Луи-Филипп, чей огромный живот колыхался от жира, хотя многие уверяли, что он «трясся от страха», сказал ей полным лицемерия голосом:
— Моя дорогая Элен, речь ведь идет о спасении династии и о сохранении короны для вашего сына. Останьтесь ради него…
После чего, придерживая шляпу одной рукой и плохо застегнутые панталоны другой, торопливо направился в тюильрийский парк, сопровождаемый королевой Марией-Амелией.
— Благодаря своему положению, Луи-Филипп, чей отец Филипп Эгалите проголосовал за смертный приговор Людовика XVI, прекрасно знал, что делают революционеры с королями, попавшими им в руки.
Час спустя герцогиня Орлеанская, обретя вновь спокойствие, смело направилась вместе с двумя своими сыновьями в Палату депутатов.
Сначала все шло очень гладко. Учредительное собрание, которое все еще не принимало революцию всерьез, встретило ее одобрительными возгласами, а председатель Дюпен отвесил ей почтительный поклон. Он решил немедленно провозгласить графа Парижского королем французов при «регентстве его августейшей матери» и потому воскликнул:
— Господа, мне кажется, что Палата своими единодушными…
Но в тот момент, когда депутаты, судя по всему, были готовы поддержать председателя, в Палату внезапно ворвалась группа революционеров.
Толпа этих людей во главе с молодым человеком, вооруженным мясницким ножом, ринулась к трибунам с требованиями смертной казни и истошными криками:
— Долой Регентство! Долой Регентство! Да здравствует Революция!
В зале начался немыслимый переполох. Вот что писал об этом очевидец: «Какой-то бешеный схватил графа Парижского за горло, пытаясь задушить его. К счастью, национальной гвардии удалось вырвать ребенка из рук негодяя и передать его матери, которую толпа народа отделила от детей».
Пока герцогиня под защитой друзей спасалась бегством, г-н де Ламартин, выступив с речью столь же лирической, сколь и смутной, потребовал назначения временного правительства…
После него на трибуну поднялся Ледрю-Роллен и, тряся своей огромной головой и маленьким клоунским хохолком, на коленях довольно долго объяснялся в своей любви к Республике.
Два часа спустя, пока народ мародерствовал в Тюильри и грабил Пале-Рояль, было создано временное правительство, которое возглавил бесцветный Дюпон де л'Эр.
На следующий день, 26 февраля Республика была провозглашена, а 6 марта невероятно возбужденная происходящими событиями Рашель мечтала, по ее собственному выражению, «отдаться кому-нибудь, лежа на теле гильотинированного», и в трансе распевала «Марсельезу» во Французском театре.
Второй сын герцогини Орлеанской, Роберт, герцог Шартрский, родился в 1840 году. Именно он был дедом нынешнего графа Парижского.
Временное правительство, желая польстить народу, тут же наделило каждого гражданина титулом магистрата и узаконило то, чего ни Робеспьер, ни Сен-Жюст, из осторожности, в силу глубокого знания толпы, не сделали: а именно всеобщее избирательное право.
С этого момента наступила новая эра. Это легко было заметить во время выборов, которые начались в конце марта. Стены домов во Франции покрылись плакатами и листовками, написанными в стиле, который французам не предлагали ни Сюлли, ни Ришелье, ни Кольбер, ни Шуазель, ни Талейран, ни Шатобриан, ни Казимир Перье, ни Гизо. Тон, в котором высказывались кандидаты в депутаты, был на редкость шутовским. Я чувствую себя обязанным дать читателям образчики этого стиля, чтобы показать, с какими политиками женщинам, продолжавшим служить орудием судьбы, предстояло впредь иметь дело.
Вот несколько примеров этой эмфатической и претенциозной литературы, которая отныне определяла стиль и наших парламентариев, и наших рекламных агентов:
«Граждане!
Вдохновленный нашими искренними патриотами, я хочу предложить Отечеству свой ум, свое сердце и свою руку! Окажусь ли я достоин ваших голосов? Вам решать.
Но в любом случае знайте, что никогда из моих уст не вырвется ничего, кроме возгласа «Да здравствует Республика!»
Луи Лангоманзино.
Любопытно, какой была бы реакция этого смельчака, если бы ему наступили, например, на ногу. Был бы он и тогда избран…
Все способы годились для привлечения голосов избирателей. Некоторые кандидаты, желая разжалобить их, писали недрогнувшей рукой: «Граждане! Я внебрачный сын Отечества…» Или еще: «Я всей душой предан Революции, моей кормилице!»
Находились среди них и лжесмиренные:
«Я приму покорно и с крайним сомнением в самом себе этот беспокойный и высочайший мандат, которым вы меня удостоите…»
Что и говорить, таких людей ничто не останавливало. Чтобы обеспечить себе голоса верующих, чей республиканизм пока еще не окреп, кое-кто додумался объявить, что Республика 1848 года искупила первородный грех…
Были и такие, что самым необычным, но довольно решительным образом разрешали самые сложные теологические проблемы: «Франция! Будь достойна Парижа, отпусти народ на волю! Так угодно Богу, или Он не существует!..»
Все, кто принимал участие в тех февральских событиях хотя бы в роли зрителей, никогда этого не забудут;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68