Но в этом чехле опять что-то было не так. Я механически потер лоб, с трудом осознавая, что теперь в гнездах по периметру светится уже не один, а два индикатора. Получалось, что, пока я летел, датчики зафиксировали еще одну передачу. И на этот раз она велась не на УКВ, а в каком-то другом диапазоне.
"Забеспокоились, гниды, – удовлетворенно подумал я. – Паленым запахло!"
"Постой-ка! – удивленно сказал кто-то внутри меня. – Так это же база. Что с тобой?! Это же база! Это же база, черт побери!!!"
Словно зачарованный, я глядел на индикатор, на котором светились координаты передатчика, и медленно постигал, что вижу теперь другие цифры – совсем непохожие на те, которые были сняты на каймагирской дороге. Неловкими, суетливыми движениями я выдернул из сумки карту и уставился на район Драного Угла. Да! На этот раз передача велась отсюда. Дома я, несомненно, сумею определить точнее, но, судя по всему, перекрестье воображаемых линий ложилось на Чекуртан.
Чекуртан!
Вот, значит, где они свили себе гнездо! Безусловно, это была победа. Такая долгожданная, выстраданная, с боем вырванная у судьбы. Выходит, не зря я обдирал ладони, кольцуя периметр, ставил ретрансляторы с камерами и не спал ночами, летая их проверять. Я нашел рой! Я знал теперь, где он сидит. И конечно же, мог торжествовать и даже праздновать свой триумф.
Если бы не то, что случилось у меня с Таш.
Таш предала меня. Все, что она делала после того, как пришла ко мне второй раз, было предательством. Если бы я не поверил ей, предательства б не было. Даже если б она не знала, что я поверил, это тоже не было бы еще предательством. Но я поверил. И она это знала.
Я летел домой, а в горле вместо хмельной браги победы стоял горький ком поражения. И лежала на сердце свинцовая тяжесть, грозя раздавить его в кривушечий блин.
"От судьбы не уйдешь, – сказал я себе. – Это твоя карма. Смирись. Ты же знаешь, что жизнь – это цепь потерь, а предают всегда именно любимые. Мы ведь и любим сильнее, когда боимся, что нас могут предать".
Истина была банальной, но, будучи пронизана горьким трагизмом случившегося, она воспринималась как откровение.
"Мужества! – взывал я. – Где оно у тебя? Ну-ка собери все, что осталось!"
Я вспомнил главную заповедь Завета: "Улыбайся!" – и растянул непослушные губы. Глаза под очками нестерпимо жгло, а во рту чувствовался привкус крови.
Улыбайся!
И несмотря на встречный ветер, отчаянно не хватало воздуха.
Улыбайся же!
Но улыбаться не было сил. Каждое движение головой вызывало взрыв боли под черепом, и время от времени не ведающая жалости ладонь стискивала и отпускала сердце.
– Послушай, парень! – обратился я в скрывающееся за облаками небо. – Освободи меня. Я так больше не хочу.
Кусая губы и стараясь не обращать внимания на все учащающиеся спазмы в груди, я тянул к городу, как подбитый флаер, оставляя за собой шлейф жирного дыма. Я уже плохо воспринимал окружающее. Сейчас я думал только о том, что должен добраться до кибердоктора и что сделать это следует как можно быстрей.
Я опять сел на краю парка, поближе к дому, но в сложившейся ситуации мне было наплевать на следаков. Если бы я сел, как положено, я бы просто не добрался до гостиницы. Я и сейчас не совсем был уверен, что дойду.
Однако я дошел. Преодолевая одышку, я ввалился в холл и постоял немного, привыкая к свету. Туман, который окружал меня на улице, почему-то просочился в гостиницу, и холл теперь был виден, словно сквозь сильно исцарапанный пластик гермошлема. Мне понадобилось не меньше пяти минут, прежде чем я понял, что это не туман… Что-то случилось с моими глазами, такое, чего с ними до сих пор никогда еще не происходило. На сетчатке в огромном количестве появились слепые сектора. Я видел окружающее фрагментами, словно мозаику, и это было достаточно неприятно. Зато по краям зрительного поля все сверкало и лучилось, словно перламутр. Насколько я помнил Наставление по первой помощи, поразившая меня слепота была связана с резким скачком давления. Вот только в какую сторону оно скакнуло, я не знал.
Почти вслепую я добрался до своих апартаментов и, найдя в шкафу кибердоктор, рухнул в кресло перед компьютером. Что бы со мной ни случилось, я должен был подготовить информацию для констабулария. Укрепив кибердоктор на груди, я запустил процессор. Теперь, когда каждое движение давалось мне с трудом, у меня ушло около десяти минут на подключение накопителя и сброс нужных записей. Сделав это, я почувствовал, что не могу даже пошевелиться. Меня охватила такая слабость, что я сейчас не смог бы поднять и руку. В груди пекло, словно там медленно разогревался булыжник. Пытаясь понять, что со мной происходит, я нажал на кибердокторе кнопку "Диагноз".
Надпись на экранчике пропадала и выплывала снова, но, постоянно меняя ракурс, я в конце концов сумел прочитать почти все. "Повышение содержания катехоламинов в крови. Адренергический сдвиг. Развитие коронарной недостаточности. Истончение миокарда по границам рубца – на отдельных участках до 50 мкм".
Я понимал, что кибердоктору может не хватить мощности, чтобы развернуть восстановительные процессы достаточно быстро. Пока что все разматывалось по самому худшему варианту. Стараясь не нагружать сердце лишним, я откинул кресло и застыл в нем, чувствуя, как темнеет в глазах и усиливаются жжение за грудиной и боль под лопаткой. Я ощутил, как накатывает на меня муторная одурь – предвестник потери сознания, и сжал зубы, пытаясь удержать себя от отключки.
Кибердоктор тонко запищал, привлекая мое внимание. Я через силу приподнял голову и скосил глаза. На панели рядом с экраном напряженно пульсировала багровая лампочка, означающая, что кибердоктор не справляется с задачей. Похоже, я финишировал. В констабуларии меня бы в два счета поставили на ноги. Но до констабулария сейчас было дальше, чем до информационного континуума. Даже если я вдруг сумею дождаться спасателей, я накроюсь прямо на старте от перегрузки.
На мгновение я ощутил острую жалость к самому себе. Я вдруг осознал, что, несмотря на полученный нынешней ночью нокдаун, я совсем не готов отчалить отсюда навсегда. Это было бы величайшей несправедливостью. Именно сейчас, когда я только-только снова захотел жить.
"Зачем я ввязался в эти разборки? – думал я, закусив от боли губу. – Сидел бы себе тихо…, Обещал же Егоров десять лет…"
Лежать было неудобно, голова оказалась слишком низко, и я осторожно заворочался, пытаясь, не поднимая рук, выгнуть кресло поудобнее. Манипуляции с креслом давались мне с трудом, и, главное, при каждом движении я испытывал страх, который мне теперь уже не удавалось гасить. Я ощущал себя хрупким сосудом, в любую минуту способным расколоться вдребезги. Еще неделю назад я плевать хотел на то, что со мной будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
"Забеспокоились, гниды, – удовлетворенно подумал я. – Паленым запахло!"
"Постой-ка! – удивленно сказал кто-то внутри меня. – Так это же база. Что с тобой?! Это же база! Это же база, черт побери!!!"
Словно зачарованный, я глядел на индикатор, на котором светились координаты передатчика, и медленно постигал, что вижу теперь другие цифры – совсем непохожие на те, которые были сняты на каймагирской дороге. Неловкими, суетливыми движениями я выдернул из сумки карту и уставился на район Драного Угла. Да! На этот раз передача велась отсюда. Дома я, несомненно, сумею определить точнее, но, судя по всему, перекрестье воображаемых линий ложилось на Чекуртан.
Чекуртан!
Вот, значит, где они свили себе гнездо! Безусловно, это была победа. Такая долгожданная, выстраданная, с боем вырванная у судьбы. Выходит, не зря я обдирал ладони, кольцуя периметр, ставил ретрансляторы с камерами и не спал ночами, летая их проверять. Я нашел рой! Я знал теперь, где он сидит. И конечно же, мог торжествовать и даже праздновать свой триумф.
Если бы не то, что случилось у меня с Таш.
Таш предала меня. Все, что она делала после того, как пришла ко мне второй раз, было предательством. Если бы я не поверил ей, предательства б не было. Даже если б она не знала, что я поверил, это тоже не было бы еще предательством. Но я поверил. И она это знала.
Я летел домой, а в горле вместо хмельной браги победы стоял горький ком поражения. И лежала на сердце свинцовая тяжесть, грозя раздавить его в кривушечий блин.
"От судьбы не уйдешь, – сказал я себе. – Это твоя карма. Смирись. Ты же знаешь, что жизнь – это цепь потерь, а предают всегда именно любимые. Мы ведь и любим сильнее, когда боимся, что нас могут предать".
Истина была банальной, но, будучи пронизана горьким трагизмом случившегося, она воспринималась как откровение.
"Мужества! – взывал я. – Где оно у тебя? Ну-ка собери все, что осталось!"
Я вспомнил главную заповедь Завета: "Улыбайся!" – и растянул непослушные губы. Глаза под очками нестерпимо жгло, а во рту чувствовался привкус крови.
Улыбайся!
И несмотря на встречный ветер, отчаянно не хватало воздуха.
Улыбайся же!
Но улыбаться не было сил. Каждое движение головой вызывало взрыв боли под черепом, и время от времени не ведающая жалости ладонь стискивала и отпускала сердце.
– Послушай, парень! – обратился я в скрывающееся за облаками небо. – Освободи меня. Я так больше не хочу.
Кусая губы и стараясь не обращать внимания на все учащающиеся спазмы в груди, я тянул к городу, как подбитый флаер, оставляя за собой шлейф жирного дыма. Я уже плохо воспринимал окружающее. Сейчас я думал только о том, что должен добраться до кибердоктора и что сделать это следует как можно быстрей.
Я опять сел на краю парка, поближе к дому, но в сложившейся ситуации мне было наплевать на следаков. Если бы я сел, как положено, я бы просто не добрался до гостиницы. Я и сейчас не совсем был уверен, что дойду.
Однако я дошел. Преодолевая одышку, я ввалился в холл и постоял немного, привыкая к свету. Туман, который окружал меня на улице, почему-то просочился в гостиницу, и холл теперь был виден, словно сквозь сильно исцарапанный пластик гермошлема. Мне понадобилось не меньше пяти минут, прежде чем я понял, что это не туман… Что-то случилось с моими глазами, такое, чего с ними до сих пор никогда еще не происходило. На сетчатке в огромном количестве появились слепые сектора. Я видел окружающее фрагментами, словно мозаику, и это было достаточно неприятно. Зато по краям зрительного поля все сверкало и лучилось, словно перламутр. Насколько я помнил Наставление по первой помощи, поразившая меня слепота была связана с резким скачком давления. Вот только в какую сторону оно скакнуло, я не знал.
Почти вслепую я добрался до своих апартаментов и, найдя в шкафу кибердоктор, рухнул в кресло перед компьютером. Что бы со мной ни случилось, я должен был подготовить информацию для констабулария. Укрепив кибердоктор на груди, я запустил процессор. Теперь, когда каждое движение давалось мне с трудом, у меня ушло около десяти минут на подключение накопителя и сброс нужных записей. Сделав это, я почувствовал, что не могу даже пошевелиться. Меня охватила такая слабость, что я сейчас не смог бы поднять и руку. В груди пекло, словно там медленно разогревался булыжник. Пытаясь понять, что со мной происходит, я нажал на кибердокторе кнопку "Диагноз".
Надпись на экранчике пропадала и выплывала снова, но, постоянно меняя ракурс, я в конце концов сумел прочитать почти все. "Повышение содержания катехоламинов в крови. Адренергический сдвиг. Развитие коронарной недостаточности. Истончение миокарда по границам рубца – на отдельных участках до 50 мкм".
Я понимал, что кибердоктору может не хватить мощности, чтобы развернуть восстановительные процессы достаточно быстро. Пока что все разматывалось по самому худшему варианту. Стараясь не нагружать сердце лишним, я откинул кресло и застыл в нем, чувствуя, как темнеет в глазах и усиливаются жжение за грудиной и боль под лопаткой. Я ощутил, как накатывает на меня муторная одурь – предвестник потери сознания, и сжал зубы, пытаясь удержать себя от отключки.
Кибердоктор тонко запищал, привлекая мое внимание. Я через силу приподнял голову и скосил глаза. На панели рядом с экраном напряженно пульсировала багровая лампочка, означающая, что кибердоктор не справляется с задачей. Похоже, я финишировал. В констабуларии меня бы в два счета поставили на ноги. Но до констабулария сейчас было дальше, чем до информационного континуума. Даже если я вдруг сумею дождаться спасателей, я накроюсь прямо на старте от перегрузки.
На мгновение я ощутил острую жалость к самому себе. Я вдруг осознал, что, несмотря на полученный нынешней ночью нокдаун, я совсем не готов отчалить отсюда навсегда. Это было бы величайшей несправедливостью. Именно сейчас, когда я только-только снова захотел жить.
"Зачем я ввязался в эти разборки? – думал я, закусив от боли губу. – Сидел бы себе тихо…, Обещал же Егоров десять лет…"
Лежать было неудобно, голова оказалась слишком низко, и я осторожно заворочался, пытаясь, не поднимая рук, выгнуть кресло поудобнее. Манипуляции с креслом давались мне с трудом, и, главное, при каждом движении я испытывал страх, который мне теперь уже не удавалось гасить. Я ощущал себя хрупким сосудом, в любую минуту способным расколоться вдребезги. Еще неделю назад я плевать хотел на то, что со мной будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93