Она снова выгнулась, побуждая его сделать то, чего она хотела, но он не уступал ее мольбам, продолжая возбуждать еще больше. Она шептала его имя, моля и побуждая, но он не давал ей того, чего она хотела.
– Трогайте меня, – отчаянно просила она, не в силах больше выдерживать сладкую муку. – Трогайте меня.
– Я трогаю вас.
Она покачала головой, словно обезумев.
– Вы знаете, что я имею в виду. – Она задыхалась, все ее тело горело в огне. – Трогайте меня, как раньше.
– Нет. – Он отнял руку, и у нее вырвался вздох разочарования, который сменился стоном, когда его горячие влажные губы впились в ее живот. – У меня есть для вас кое-что получше, моя опьяневшая девочка.
Она не могла вообразить, что могло быть лучше того, что он проделал с ней в поезде, но он раздвинул ей ноги и припал губами к тому особенному местечку, которое трогал утром.
Она вскрикнула, вздрагивая от потрясающего ощущения, вызванного этим чувственным поцелуем, и он остановился, приподнял голову:
– Вы меня любите?
– Да, – выдохнула она, выгибаясь к нему. – Да.
Он легко провел языком там, где, казалось, сосредоточилось все ее наслаждение.
– Скажите это. Я хочу услышать, как вы скажете это.
– Я люблю вас, Рис. – Ее пальцы теребили его волосы. – Я люблю вас.
Он начал ласкать ее языком, и неописуемое наслаждение вернулось, еще более сильное, чем раньше. Волны наслаждения следовали одна за другой, пока ей не стало казаться, что она вот-вот умрет.
Рис слышал слова любви вперемешку с бессвязными криками страсти, вырывающимися у нее, и эти смешанные звуки наполняли его удовлетворением. Боже, она была сладкой. Невыразимо сладкой.
Он не знал, что заставило его так настойчиво требовать слова любви, потому что не очень-то верил в любовь и, будучи циником, подозревал, что ее чувства вызваны блаженством первого сексуального опыта.
Но даже если ее любовь не была искренней, ему нужно было слышать эти слова, здесь, в этом месте, где не было любви, а только пресыщенная и извращенная ее имитация. Он хотел слышать слова любви от нее, потому что она была чистой и милой и совсем ничего не знала о темных безднах его детства. Потому что она пахла сладкой свежестью и безмятежностью, как лаванда, потому что в ее доброте и искренности он, может быть, нашел убежище гораздо надежнее, чем то место, в котором прятался в детстве.
Тело его требовало освобождения, но он не спешил, хотел снова услышать от нее слова любви, и когда она скажет, он будет упиваться этими словами и ее наслаждением, как утопающий упивается глотком воздуха.
Но он уже не мог сдерживаться дольше, поднялся и торопливо стал расстегивать брюки. Он слишком сильно возбудился, слишком хотел ее и боялся, что слишком быстро наступит разрядка, чего с ним не случалось с тех пор, когда он пятнадцатилетним костлявым юнцом переспал со своей первой любовницей.
Рис уложил ее на стол и лег на нее всем телом, стараясь перенести вес на руки. «Пруденс», – сказал он, напоминая себе, что она девственница, желая предупредить ее, чего ей ждать, собираясь не спешить, но она была такая бархатная и влажная, а его ощущения были такими сладострастными, что он понял: для предупреждения и осторожности не осталось времени. Он вошел в нее одним сильным ударом.
Она снова вскрикнула, на этот раз, он знал, не от наслаждения. Проклиная себя, он целовал ее, губами вбирая звуки ее боли, ненавидя себя за то, что стал причиной этой боли, даже когда наслаждался ее девственной упругостью.
Она повернула голову, с рыданием уткнулась в его шею, обхватив руками. Он покрывал поцелуями ее лицо, шею, ухо, волосы, словно это могло компенсировать ей потерю девственности. А когда ее ноги обхватили его и она начала выгибаться под ним, притягивая его, побуждая глубже входить в себя, вожделение воспламенило его и унесло чувство вины.
Он начал двигаться, стараясь не спешить, но ощущения были такими роскошными, что он не смог сдержать себя. Он потерялся в ее мягкости, его удары были глубокими и сильными, даже когда он пытался сказать ей, насколько она хороша. Он трогал ее грудь, целовал лицо, шептал возбуждающие и подбадривающие слова, но сам не понимал, что говорит, потому что совсем потерял самообладание. А когда он, наконец, достиг пика наслаждения, оно было настолько сильным, что походило на боль и раскололо его на тысячи бесконечно малых частиц.
Когда все закончилось и он упал на нее в блаженном изнеможении, ему по-прежнему хотелось слышать от нее те же слова.
– Любишь? – шепнул он, прижимаясь лицом к ее шее.
– Да, – прошептала она, проводя пальцами по его лицу.
Он приподнялся над ней, целуя, сжимая губами ее нижнюю губу:
– Скажи это снова.
Она засмеялась:
– Я люблю тебя.
Он тоже засмеялся, Боже, он смеялся там, где никогда не смеялся за всю свою жизнь.
Волна удовлетворения поднялась внутри его, такая мощная, что стеснило грудь. Он целовал ее снова, крепче и крепче, просунул под нее руки и крепко прижал к себе, уже не беспокоясь, означают ли ее слова простодушную страсть или что-то другое. Его больше не волновало, что он давным-давно перестал верить в любовь, что даже если это любовь, то он не заслуживает ее. Его волновали только эти слова, срывающиеся с ее губ, заставившие замолчать призраков, охотящихся за ним. По крайней мере, сейчас.
Глава 14
По слухам, герцог Сент-Сайрес и его невеста после свадьбы сделают своим домом замок Сент-Сайрес. Американским миллионам мисс Абернати, несомненно, придется пройти долгий путь, прежде чем эта цель будет достигнута.
«Все знаменитости», 1894 год
Когда он проснулся, ее уже не было. Он не знал, сколько времени проспал, но не меньше нескольких часов, потому что за окном было почти темно. Он, морщась, перевернулся на спину – тело у него затекло от долгого лежания на твердом столе.
Он уставился на балки. Они были голые, с них не свисали, как раньше, пучки лаванды. Но ведь стоял май, а они с Томасом приехали сюда в июне, после окончания школьных занятий.
Ивлин не выносил запах лаванды и никогда не приходил сюда, поэтому лавандовый домик стал своего рода убежищем. Но мальчики не могли оставаться в нем на ночь. После ужина с чаем и игр с дядей Ивлином они отправлялись спать в детскую.
Воспоминания о проведенном здесь лете поднимались из глубин памяти, куда он давным-давно запрятал их, воспоминания о стуке каблуков по лестнице, ведущей в детскую, об ужинах с чаем и играх в краба.
Лучше не думать о таких вещах. Каждый раз, чтобы сохранять душевное равновесие, Рису требовалось выбросить из головы ужас того лета. Он закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Чтобы отрешиться от всех гнусностей прошлого, он стал думать о Пруденс.
Она была так мила. Он живо представил ее хорошенькое круглое личико с большими темными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Трогайте меня, – отчаянно просила она, не в силах больше выдерживать сладкую муку. – Трогайте меня.
– Я трогаю вас.
Она покачала головой, словно обезумев.
– Вы знаете, что я имею в виду. – Она задыхалась, все ее тело горело в огне. – Трогайте меня, как раньше.
– Нет. – Он отнял руку, и у нее вырвался вздох разочарования, который сменился стоном, когда его горячие влажные губы впились в ее живот. – У меня есть для вас кое-что получше, моя опьяневшая девочка.
Она не могла вообразить, что могло быть лучше того, что он проделал с ней в поезде, но он раздвинул ей ноги и припал губами к тому особенному местечку, которое трогал утром.
Она вскрикнула, вздрагивая от потрясающего ощущения, вызванного этим чувственным поцелуем, и он остановился, приподнял голову:
– Вы меня любите?
– Да, – выдохнула она, выгибаясь к нему. – Да.
Он легко провел языком там, где, казалось, сосредоточилось все ее наслаждение.
– Скажите это. Я хочу услышать, как вы скажете это.
– Я люблю вас, Рис. – Ее пальцы теребили его волосы. – Я люблю вас.
Он начал ласкать ее языком, и неописуемое наслаждение вернулось, еще более сильное, чем раньше. Волны наслаждения следовали одна за другой, пока ей не стало казаться, что она вот-вот умрет.
Рис слышал слова любви вперемешку с бессвязными криками страсти, вырывающимися у нее, и эти смешанные звуки наполняли его удовлетворением. Боже, она была сладкой. Невыразимо сладкой.
Он не знал, что заставило его так настойчиво требовать слова любви, потому что не очень-то верил в любовь и, будучи циником, подозревал, что ее чувства вызваны блаженством первого сексуального опыта.
Но даже если ее любовь не была искренней, ему нужно было слышать эти слова, здесь, в этом месте, где не было любви, а только пресыщенная и извращенная ее имитация. Он хотел слышать слова любви от нее, потому что она была чистой и милой и совсем ничего не знала о темных безднах его детства. Потому что она пахла сладкой свежестью и безмятежностью, как лаванда, потому что в ее доброте и искренности он, может быть, нашел убежище гораздо надежнее, чем то место, в котором прятался в детстве.
Тело его требовало освобождения, но он не спешил, хотел снова услышать от нее слова любви, и когда она скажет, он будет упиваться этими словами и ее наслаждением, как утопающий упивается глотком воздуха.
Но он уже не мог сдерживаться дольше, поднялся и торопливо стал расстегивать брюки. Он слишком сильно возбудился, слишком хотел ее и боялся, что слишком быстро наступит разрядка, чего с ним не случалось с тех пор, когда он пятнадцатилетним костлявым юнцом переспал со своей первой любовницей.
Рис уложил ее на стол и лег на нее всем телом, стараясь перенести вес на руки. «Пруденс», – сказал он, напоминая себе, что она девственница, желая предупредить ее, чего ей ждать, собираясь не спешить, но она была такая бархатная и влажная, а его ощущения были такими сладострастными, что он понял: для предупреждения и осторожности не осталось времени. Он вошел в нее одним сильным ударом.
Она снова вскрикнула, на этот раз, он знал, не от наслаждения. Проклиная себя, он целовал ее, губами вбирая звуки ее боли, ненавидя себя за то, что стал причиной этой боли, даже когда наслаждался ее девственной упругостью.
Она повернула голову, с рыданием уткнулась в его шею, обхватив руками. Он покрывал поцелуями ее лицо, шею, ухо, волосы, словно это могло компенсировать ей потерю девственности. А когда ее ноги обхватили его и она начала выгибаться под ним, притягивая его, побуждая глубже входить в себя, вожделение воспламенило его и унесло чувство вины.
Он начал двигаться, стараясь не спешить, но ощущения были такими роскошными, что он не смог сдержать себя. Он потерялся в ее мягкости, его удары были глубокими и сильными, даже когда он пытался сказать ей, насколько она хороша. Он трогал ее грудь, целовал лицо, шептал возбуждающие и подбадривающие слова, но сам не понимал, что говорит, потому что совсем потерял самообладание. А когда он, наконец, достиг пика наслаждения, оно было настолько сильным, что походило на боль и раскололо его на тысячи бесконечно малых частиц.
Когда все закончилось и он упал на нее в блаженном изнеможении, ему по-прежнему хотелось слышать от нее те же слова.
– Любишь? – шепнул он, прижимаясь лицом к ее шее.
– Да, – прошептала она, проводя пальцами по его лицу.
Он приподнялся над ней, целуя, сжимая губами ее нижнюю губу:
– Скажи это снова.
Она засмеялась:
– Я люблю тебя.
Он тоже засмеялся, Боже, он смеялся там, где никогда не смеялся за всю свою жизнь.
Волна удовлетворения поднялась внутри его, такая мощная, что стеснило грудь. Он целовал ее снова, крепче и крепче, просунул под нее руки и крепко прижал к себе, уже не беспокоясь, означают ли ее слова простодушную страсть или что-то другое. Его больше не волновало, что он давным-давно перестал верить в любовь, что даже если это любовь, то он не заслуживает ее. Его волновали только эти слова, срывающиеся с ее губ, заставившие замолчать призраков, охотящихся за ним. По крайней мере, сейчас.
Глава 14
По слухам, герцог Сент-Сайрес и его невеста после свадьбы сделают своим домом замок Сент-Сайрес. Американским миллионам мисс Абернати, несомненно, придется пройти долгий путь, прежде чем эта цель будет достигнута.
«Все знаменитости», 1894 год
Когда он проснулся, ее уже не было. Он не знал, сколько времени проспал, но не меньше нескольких часов, потому что за окном было почти темно. Он, морщась, перевернулся на спину – тело у него затекло от долгого лежания на твердом столе.
Он уставился на балки. Они были голые, с них не свисали, как раньше, пучки лаванды. Но ведь стоял май, а они с Томасом приехали сюда в июне, после окончания школьных занятий.
Ивлин не выносил запах лаванды и никогда не приходил сюда, поэтому лавандовый домик стал своего рода убежищем. Но мальчики не могли оставаться в нем на ночь. После ужина с чаем и игр с дядей Ивлином они отправлялись спать в детскую.
Воспоминания о проведенном здесь лете поднимались из глубин памяти, куда он давным-давно запрятал их, воспоминания о стуке каблуков по лестнице, ведущей в детскую, об ужинах с чаем и играх в краба.
Лучше не думать о таких вещах. Каждый раз, чтобы сохранять душевное равновесие, Рису требовалось выбросить из головы ужас того лета. Он закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Чтобы отрешиться от всех гнусностей прошлого, он стал думать о Пруденс.
Она была так мила. Он живо представил ее хорошенькое круглое личико с большими темными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67