— Я много думал о вас, — сказал он, глядя на воду. — Вы кокетливы и инфантильны, но я ни капли не обманывался, говоря вам, что люблю вас такой, какая вы есть. Я не мыслю без вас себя. Весь мой день наполнен мыслями о вас, в каждом движении я вижу вас. Вы всюду. И в ваших глазах постоянно видится мне какой-то тревожный зов. Если я не прав, простите великодушно. Я поступаю дурно, предлагая вам уехать со мной. Но не вижу другого выхода, — он криво усмехнулся. — Соглашайтесь, Анна Николаевна, пока не закончилось лето.
— И вы бы взяли меня? — откликнулась я, приближаясь к нему совсем близко. — Вот так: от мужа, со всеми моими глупостями и причудами?
— И стал бы счастливейшим из смертных!
— Не говорите мне этого… — сердце отчаянно колотилось, во рту было солоно, мне не хватало воздуха.
— Представьте, — продолжил мои мучения Вадим Александрович, — мы бы поселились в маленькой парижской гостинице, жили бы при закрытых дверях, а вечерами гуляли по улицам и наслаждались тем, что мы вместе — на всю долгую жизнь. По утрам бы нас будило воркование голубей, сидящих на подоконниках, и потом вы в домашнем светлом платье сидели бы у зеркала и перебирали свои локоны. А потом мы… Впрочем, я даже не знаю, как вы относитесь ко мне, а предлагаю вам оставить мужа и уехать со мною. Простите, — и тут он перевел взгляд с воды на меня. — Почему вы плачете?
Поспешно вытерев слезы и злясь на себя за собственную слабость, я ответила:
— Нет, что вы! Это ветер с реки. И кажется, пыль… Пожалуйста, не обращайте внимания. Вы говорили… Ах нет! Не надо! Иначе… Иначе я соглашусь. Я… безнравственна! Как я могу говорить вам такое!..
И я поспешила уйти, но долго поднималась по крутой дорожке, а узкая юбка мешала мне идти быстро. Любомирский быстро догнал меня.
— Анна Николаевна, постойте же. Прошу вас, не нервничайте! Давайте поговорим спокойно! Я люблю вас! Но почему вы говорите, что почти готовы ехать со мною, и все-таки уходите?
— Оставьте! — попросила я. — Наш разговор не приведет ни к чему хорошему!
— Анна Николаевна!..
Мне казалось, что в каждое мгновение я могу упасть в обморок, но я взяла себя в руки и сказала ровным голосом, не выдавая ни волнения, ни страха:
— Вадим Александрович, я буду предельно серьезна… Нам нельзя видеться. Я, кажется, уже говорила вам. Оставьте меня. Не приходите ко мне ни завтра, ни в какой другой день. Я не желаю вас видеть. Наши отношения могут… Нет! Что я говорю! Просто оставьте меня. Я не буду ничего вам объяснять.
На следующий вечер я ждала его. Он не шел. Наверно, решил последовать моим словам: «Нам нельзя видеться…» Но, боже мой, как же я ждала его. Волновалась… Сто раз подходила к зеркалу оглядеть себя в новом шелковом белом платье. И каждый раз оставалась недовольна собою.
Он все-таки пришел.
— Анна, — улыбнулся он, увидев меня, открывающую ему дверь. — Девочка моя… Чистая…
— Вадим, — я закусила губы. — Вадим, — как взывает к спасению молящийся, повторила я.
В сладком ужасе закрыла глаза и почувствовала, как мой пылающий лоб остужают его губы. Во мне бились страх, гордость и влечение к Вадиму огромными птицами. Птицы разрывали мне душу своими крыльями, кричали и впивались в меня острыми хищными когтями. Дыхание у меня прекратилось. А он, обнимая меня, подошел к камину, на котором стоял старинный канделябр, и гасил пальцами одну задругой свечи.
В темноте он осторожно и нежно поцеловал меня в губы.
— Вадим…
— Не говорите ничего, — зашептал он. — Идемте к окну. Мы будем стоять за задернутой шторой и смотреть в сад.
Он перецеловал кончики моих пальцев.
— Не бойтесь меня, — едва слышно прошептал он. Я боялась не его, а себя.
— Вадим, не уезжайте, — неожиданно сказала я. И сама удивилась своим смелым словам.
— Не могу, душа моя. Поверьте мне, я с нескрываемым удовольствием остался бы навсегда у ваших ног, чтобы читать вам книги, чистить ваши туфли, приносить перчатки, но обстоятельства выше меня.
— Я вам не верю, — сказала я. — Вы просто, как и все мужчины, стремитесь к подвигам, к славе, считаете своим долгом бежать куда-то, что-то делать! Вам до женщин нет никакого дела! Вы объясняетесь в любви, а потом исчезаете! Совсем как мой муж! — и тут я поняла, что сказала совершенно лишнее и ненужное постороннему человеку.
— Значит, — сделал свои выводы Вадим, — вы предпочтете, чтобы я все бросил и стал вашей нянькой?
— Совершенно верно! — ответила я без тени улыбки.
Он опустил голову.
— Вы мне дадите две недели на размышления?
— Два дня! — ответила я. Дарья принесла горячий кофе. Мы молчали, пока она расставляла перед нами чашечки.
— Нет, жизнь моя, двух дней мне будет недостаточно.
— Тогда забудьте меня, — серьезно сказала я.
— Не будьте капризным ребенком, Анна! Я отмахнулась от него, потом отвернулась, чтобы скрыть слезы.
— Вы невероятно жестоки, — пробормотал он. — Сколько вы еще будете жить на даче?
— Поинтересуйтесь у моего мужа.
Александр Михайлович был не в духе. Его все раздражало: что кухарка пересолила суп, что в комнатах слишком много света, что наступила ужасная жара, что Таня слишком громко ходит; а Таня снова была на даче. Я молча выслушивала его претензии ко всему на свете и думала о Вадиме.
— Удивляюсь, Анна Николаевна, как вы могли отпустить от себя Таню, слишком подозрительно, что она не при вас. Мы приехали вместе. Надеюсь, не будете недовольны тем, что я привез Таню сюда… Где вы? — спросил, наконец, Александр Михайлович, понимая, что я давно потеряла нить разговора.
— Мне скучно, — призналась я, листая книгу, которую не дочитал мне Вадим.
Муж, естественно, не забыл упомянуть о нем.
— Куда же исчез ваш новый почитатель? Даже более того — читатель!
Я подняла на Александра Михайловича глаза и сказала подчеркнуто спокойно:
— Он уехал сдавать переводы, что-то ужасно срочное и безотлагательное, — ответила я.
Муж мой заметно побледнел. Расстегнул верхнюю пуговицу сорочки.
— Так это правда? Правда — то, что все сейчас болтают?
— Не понимаю, о чем вы! — беспечно ответила я. — В конце концов, объяснитесь, почему вы хватаетесь за сердце! Таня, принеси… Таня! Принеси Александру Михайловичу капель!
Я закрыла книгу и положила ее себе на колени. Александр Михайлович медленно приходил в себя после капель и моих слов.
— Почему вы разволновались? — равнодушно поинтересовалась я. — Только не говорите, что высшее общество заинтересовалось Шиллером или Гете!
— При чем здесь Шиллер или Гете? — спросил Александр Михайлович.
— Вы сами сейчас мне сказали… Постойте, я запуталась! Вадим Александрович сказал мне, что переводит немецкую классику.
Александр Михайлович слабо улыбнулся.
— Как это похоже на Вадима Александровича! Немецкая классика! Бесподобно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47