— Именно это я и намереваюсь сделать, — ответил негодяй, — поэтому и решился во что бы то ни стало наложить лапу на кубышку.
И, сказав это, Пьер Мана порылся, ухмыляясь, в кармане своих штанов; но, без сомнения, он не нашел там того, что искал, поскольку, застыв в неподвижной позе, он стал судорожно шарить руками по всей одежде; потом из уст его вырвалось ужасное богохульство.
— Я потерял это! — воскликнул он. Затем он схватил Мариуса за горло:
— Ты украл это у меня! Признайся, что ты это сделал, негодяй и лицемер ты эдакий!
Молодой человек вовсе не отбивался от него и даже не пытался избавиться от его мертвой хватки, несмотря на боль, которую причиняли ему впившиеся в горло ногти убийцы.
— Обыщите меня, — сказал он бандиту сдавленным голосом.
Спокойствие, с каким это было сказано, заставило Пьера Мана понять, что он ошибался насчет Мариуса и что деньги не украдены, а потеряны им самим.
Тогда он стал вновь посылать проклятия судьбе, но перестал обвинять молодого человека в потере своей добычи.
Мариус же, оставаясь в горестном спокойствии, предоставил нищему возможность излить свое отчаяние.
Затем он произнес:
— Все еще можно поправить. Я не богат, но кое-какие сбережения у меня есть; я передам вам их завтра с тем, чтобы облегчить вам возможность покинуть Францию.
— Черт побери! — воскликнул Пьер Мана. — Какой все-таки счастливый у меня сегодня вечер! А что, эти ваши сбережения значительные?
— Когда отдают последнее, то у того, кто берет, нет права требовать еще больше, — ответил Мариус, чувствовавший, вопреки связи, соединявшей его с этим человеком, непреодолимое отвращение к нему.
— Да, ты прав, голубок. Но все же, ответь мне, что за причина побуждает тебя быть столь заинтересованным в моей судьбе? Будь ты женщиной, я бы решил, что нахожусь еще в том возрасте, когда способен вызвать страсть у представительниц слабого пола, — продолжал он, гнусно ухмыляясь.
— Какое вам дело до причины, побуждающей меня действовать, если я делаю все для вашей пользы? Завтра у вас будут деньги, разве это не все, что вам нужно?
— Так здорово сказано, что это стоило бы даже записать. Затем, словно пораженный неожиданной догадкой, бандит внезапно спросил, пристально глядя на Мариуса:
— А сколько вам лет?
Молодой человек понял, на что был направлен этот вопрос, и вздрогнул от неожиданности.
— Двадцать шесть, — ответил он.
У Мариуса было такое мужественное лицо, что он вполне мог прибавить себе несколько лет, и названный им возраст не показался бандиту невероятным.
— Двадцать шесть лет… Тогда это не может быть то, что я подумал, — совсем тихо прошептал Пьер Мана, однако не так тихо, чтобы Мариус не расслышал его слов.
Несколько минут старый бандит пребывал в задумчивости.
Во время этих размышлений нищего душа молодого человека испытывала муки ада.
Он спрашивал самого себя, имел ли он право, каким бы ни был опустившимся негодяем и преступником его отец, отрекаться от него, отказываться от его ласк и, наконец, хранить молчание; быть может, обретя вновь жену и сына, Пьер Мана раскрыл бы свою душу новым чувствам? Поведение бандита, когда он, несомненно, сопоставил возраст того, с кем вел разговор, с возрастом, какого должен был достичь к этому времени брошенный им сын, доказывало, что еще не все отцовские инстинкты угасли в нем; используя этот рычаг, разве было не дозволено поверить в возможность облагородить эту падшую душу? На мгновение Мариус испытал искушение броситься ему в ноги с криком «Отец мой!».
Но тут к нему пришло воспоминание о Милетте. Он смутно ощутил, какие последствия могло иметь такое его признание для нее; он охотно согласился бы пожертвовать собой, но никак не мог пойти на то, чтобы принести в жертву, быть может совершенно напрасно, собственную мать.
— О чем вы думаете? — почти нежно спросил он Пьера Мана, видя, что тот продолжает хранить молчание.
— Ах, черт побери! — грубо отвечал бандит. — О чем я думаю, голубок? Я размышляю над тем, к каким средствам ты сможешь прибегнуть, чтобы доставить мне эти деньги, поскольку их у тебя нет при себе, как я полагаю.
При этих словах все иллюзии молодого человека насчет нравственного возрождения закоренелого злодея исчезли как дым.
— Да, их нет, — ответил он сухо, — но вам стоит только назначить мне на завтра встречу среди скал, и я сам принесу вам эти деньги.
— Ха-ха, я прямо сейчас вижу, как ты туда идешь, хитрец ты эдакий, — произнес Пьер Мана, — ты хочешь меня сцапать, не так ли? Признавайся тотчас же!
— Если бы мои намерения были такими, несчастный вы человек, — сказал Мариус, — то разве так бы я себя повел? Вы же признаете, что я сильнее вас. Я бы тогда схватил вас за горло и держал так до тех пор, пока бы не подошли вызванные мною таможенники.
— Это верно, черт побери! Но какого дьявола вам хочется сделать для меня столько добра?
— Дело совсем не в этом… В котором часу я найду вас завтра среди скал?
— О, только не там. После сегодняшнего вечернего дельца здешние прибрежные скалы превратились в заповедник диких кроликов, где будут обшаривать все норы; я предпочитаю попробовать встретиться в Марселе: итак, если вы желаете исправить совершенную вами ошибку, вынудившую меня чуток убить этого шельмеца, который явился помешать моей работе у вашей доброй подружки, то вы найдете меня завтра между полуднем и часом дня на Новой площади.
— На Новой площади, в порту! — воскликнул Мариус, удивленный тем, что Пьер Мана помышляет показаться в наиболее людном месте Марселя.
— Без сомнения, там, — ответил Пьер Мана, — в этот час площадь заполнена грузчиками и матросами: ведь только когда рыбка плавает одна, ее легко поймать на крючок.
— Пусть будет так, — ответил Мариус, — завтра между полуднем и часом дня.
— У вас с собой есть какая-нибудь мелочь? — спросил Пьер Мана с тягучей и гнусавой интонацией нищего. — Дайте ее мне, голубок, это несколько вдохновит мое терпение.
Мариус вытащил кошелек из кармана и бросил к ногам убийцы.
Тот поднял его и взвесил на руке.
— Эх, черт побери! — со вздохом сказал он. — Этот кошелек далеко не так тяжел, как кошелек мадемуазель. Да, определенно, знакомство с ней приятнее, чем с тобой, голубок; теперь же необходимо, чтобы ты первым убрался отсюда.
— Прощайте, — бросил Мариус, не в силах отыскать какие-то другие слова в своей душе, приходящей во все большее отчаяние.
— Нет, не «прощайте», черт побери, а «до свидания», и до завтра. И не продавайте меня; вы видели, как славно я владею ножом, и если вы попытаетесь меня предать, то убегайте хоть на тридцать шагов, спасайтесь бегством хоть за спинами десяти жандармов, — я клянусь сделать дырку в вашем сердце.
Глубоко опечаленный, Мариус столь быстро удалялся от этого места, что он не услышал половины угроз, которые нищий адресовал ему вместо благодарности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66