Но я хочу добавить: и да будет господь милосерднее к душе его, чем были люди к его телу.
– Что вы говорите?! – вскричала Катрин, внезапно побледнев, и так и осталась стоять с полуоткрытым ртом, устремив глаза в одну точку. – Что вы говорите?! – повторила она более настойчиво. При этом стакан выскользнул из ее окостеневших пальцев и разбился вдребезги.
– Я говорю, – спокойно отвечал ей де Жиак, – что два часа назад герцог Бургундский был убит на мосту в Монтеро.
Катрин испустила страшный крик и, обессилев, упала в кресло, стоявшее позади.
– О, это неправда, это неправда… – твердила она в отчаянии.
– Сущая правда, – хладнокровно ответил де Жиак.
– Кто вам об этом сказал?..
– Я сам видел.
– Вы?..
– Я видел умирающего герцога у моих ног, вы слышите? Я видел, как он извивался в агонии, видел, как кровь его сочилась из пяти ран, как он умирал без утешающих слов священника. У меня на глазах он испустил последний вздох, и я нагнулся к нему, чтобы этот вздох услышать.
– О, и вы его не защитили!.. Вы не заслонили его своим телом!.. Вы не спасли его!..
– Вашего любовника, сударыня, не так ли? – прервал ее де Жиак страшным голосом, глядя ей прямо в лицо.
Катрин вскрикнула и, не в силах выдержать свирепого взгляда мужа, закрыла лицо руками.
– Однако неужели вы ни о чем не догадываетесь? – продолжал де Жиак. – Это что, глупость или бесстыдство, сударыня? Значит, вы не догадываетесь, что ваше письмо к нему, которое вы запечатали печатью, той самой, что косите вот на этом пальце, – он оторвал ее руку от лица, – письмо, в котором вы, нарушив супружескую верность, назначили ему свидание, попало в мои руки? Что я следил за герцогом, что в ту ночь, – де Жиак бросил взгляд на свою правую руку, – ночь блаженства для вас и адских мучений для меня, я продал дьяволу свою душу? Вы не догадываетесь, что, когда он вошел в замок Крей, я был уже там и, когда в объятиях друг друга вы проходили по темной галерее, я вас видел, я находился рядом, почти касался вас? О, вы, стало быть, ни о чем не догадываетесь? Значит, все надо вам рассказать?..
В ужасе Катрин упала на колени, умоляя: «Пощадите!.. Пощадите!..»
– Вы притворно скрывали свой стыд, а я мщение, – продолжал де Жиак, скрестив на груди руки и потрясая головою. – А теперь скажите, кто ж из нас преуспел в притворстве более, вы или я?.. О, этот герцог, этот высокомерный вассал, этот самодержавный принц, кого рабы в обширных его владениях на трех языках именовали герцогом Бургундским, графом Фландрским и Артуа, палатином Малинским и Саленским, одного слова которого было довольно, чтобы в шести его провинциях собрать пятьдесят тысяч воинов, он, этот принц, этот герцог, этот палатин, мнил себя достаточно сильным и могущественным, чтобы нанести мне оскорбление, мне, Пьеру де Жиаку, простому рыцарю! И он нанес его, безумец!.. Ну что ж! Я молчал, я не строчил указов, не сзывал моих воинов, моих вассалов, щитоносцев и пажей, нет: я запрятал месть глубоко в груди и позволил ей грызть мое сердце… А потом, когда пробил час, я схватил врага моего за руку, как беспомощного ребенка, я привел его к Танги Дюшателю, и я сказал: «Рази, Танги!» И теперь, – де Жиак судорожно расхохотался, – теперь, этот человек, державший под своей пятою столько провинций, что ими можно было бы покрыть половину французского королевства, теперь он, окровавленный, лежит в грязи, и для него не найдется, быть может, и шести футов земли, чтобы опочить в вечном покое!..
Катрин молила о пощаде, ползая у ног де Жиака по осколкам разбитого стакана, которые впивались ей в руки и колени.
– Вы слышите, сударыня, – продолжал де Жиак, – несмотря на его имя, его могущество, несмотря на его воинов, я ему отомстил. Судите же, в силах ли я отомстить его сообщнице, женщине, и притом одинокой, которую я могу изничтожить одним дуновением, которую могу задушить своими руками…
– Боже, что вы хотите сделать? – вскричала Катрин.
Де Жиак схватил ее за руку.
– Встаньте, сударыня, – приказал он и поставил ее перед собой.
Катрин взглянула на себя, ее белое платье было покрыто пятнами крови; при виде этого взор ее потупился, голос осекся, она протянула вперед руки и потеряла сознание.
Де Жиак ее поднял, взвалил себе на плечо, спустился по лестнице, прошел через сад и, взгромоздив свою ношу Ральфу на круп, сам уселся в седло, а ее привязал к себе шарфом и поясом шпаги. Несмотря на двойную тяжесть, Ральф пустился галопом, едва почувствовав шпоры своего господина.
Де Жиак направился полями: перед ним, на горизонте, простирались широкие равнины Шампани, и снег, начав падать крупными пушистыми хлопьями, устилал землю огромным покрывалом, придавая окружающему ландшафту суровый и дикий вид сибирских степей. Вдали не вырисовывалось ни единого холмика: равнина, сплошная равнина; лишь кое-где, словно призраки, закутанные в белый саван, раскачивались на ветру побелевшие тополя: ничто не нарушало безмолвия этих унылых пустынь; лошадь, ноги которой ступали по белому ковру, скакала широко и бесшумно, сам всадник сдерживал дыхание, ибо казалось, что среди этого всеобщего молчания все должно умолкнуть и замереть.
Немного погодя хлопья снега, падавшие Катрин на лицо, бег лошади, болью отзывавшийся в ее слабом теле, пронизывающий ночной холод возвратили ее к жизни. Опомнившись, она подумала, что находится во власти одного из тех кошмарных сновидений, когда человеку чудится, что его несет по воздуху какой то крылатый дракон. Но вскоре жгучая боль в груди, словно изнутри ее жег раскаленный уголь, вернула Катрин к действительности – страшной, кровавой и неумолимой. Все, что недавно произошло, возникло в ее памяти, она вспомнила угрозы мужа, и положение, в котором она находилась, повергло ее в трепет, ибо свои угрозы он мог привести в исполнение.
Внезапный приступ резкой боли, еще более жгучей и острой, заставил Катрин вскрикнуть: крик ее не вызвал даже эха и затерялся среди заснеженных просторов; только испуганная лошадь вздрогнула и вдвое быстрее побежала вперед.
– О, милостивый государь, мне очень дурно… – прошептала Катрин.
Де Жиак не отвечал.
– Дайте мне сойти с лошади, – умоляла она, – позвольте глотнуть немного снега, во рту у меня все пылает, грудь в огне…
Де Жиак упорно молчал.
– О, я молю вас, ради бога, помилосердствуйте, сжальтесь… Меня словно жгут раскаленным железом… Воды, воды…
Катрин корчилась в кожаных путах, которыми была привязана к всаднику; она пыталась соскользнуть на землю, но шарф удерживал ее. Она напоминала Ленору, скачущую с призраком; всадник был молчалив, как Вильгельм, а Ральф бежал подобно фантастической лошади Бюргера.
Потеряв надежду спуститься на землю, Катрин обратила мольбу свою к богу.
– Смилуйся надо мною, господи, пощади меня, – шептала она, – такие мучения испытывает только человек, отравленный ядом…
При этих словах де Жиак разразился смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Что вы говорите?! – вскричала Катрин, внезапно побледнев, и так и осталась стоять с полуоткрытым ртом, устремив глаза в одну точку. – Что вы говорите?! – повторила она более настойчиво. При этом стакан выскользнул из ее окостеневших пальцев и разбился вдребезги.
– Я говорю, – спокойно отвечал ей де Жиак, – что два часа назад герцог Бургундский был убит на мосту в Монтеро.
Катрин испустила страшный крик и, обессилев, упала в кресло, стоявшее позади.
– О, это неправда, это неправда… – твердила она в отчаянии.
– Сущая правда, – хладнокровно ответил де Жиак.
– Кто вам об этом сказал?..
– Я сам видел.
– Вы?..
– Я видел умирающего герцога у моих ног, вы слышите? Я видел, как он извивался в агонии, видел, как кровь его сочилась из пяти ран, как он умирал без утешающих слов священника. У меня на глазах он испустил последний вздох, и я нагнулся к нему, чтобы этот вздох услышать.
– О, и вы его не защитили!.. Вы не заслонили его своим телом!.. Вы не спасли его!..
– Вашего любовника, сударыня, не так ли? – прервал ее де Жиак страшным голосом, глядя ей прямо в лицо.
Катрин вскрикнула и, не в силах выдержать свирепого взгляда мужа, закрыла лицо руками.
– Однако неужели вы ни о чем не догадываетесь? – продолжал де Жиак. – Это что, глупость или бесстыдство, сударыня? Значит, вы не догадываетесь, что ваше письмо к нему, которое вы запечатали печатью, той самой, что косите вот на этом пальце, – он оторвал ее руку от лица, – письмо, в котором вы, нарушив супружескую верность, назначили ему свидание, попало в мои руки? Что я следил за герцогом, что в ту ночь, – де Жиак бросил взгляд на свою правую руку, – ночь блаженства для вас и адских мучений для меня, я продал дьяволу свою душу? Вы не догадываетесь, что, когда он вошел в замок Крей, я был уже там и, когда в объятиях друг друга вы проходили по темной галерее, я вас видел, я находился рядом, почти касался вас? О, вы, стало быть, ни о чем не догадываетесь? Значит, все надо вам рассказать?..
В ужасе Катрин упала на колени, умоляя: «Пощадите!.. Пощадите!..»
– Вы притворно скрывали свой стыд, а я мщение, – продолжал де Жиак, скрестив на груди руки и потрясая головою. – А теперь скажите, кто ж из нас преуспел в притворстве более, вы или я?.. О, этот герцог, этот высокомерный вассал, этот самодержавный принц, кого рабы в обширных его владениях на трех языках именовали герцогом Бургундским, графом Фландрским и Артуа, палатином Малинским и Саленским, одного слова которого было довольно, чтобы в шести его провинциях собрать пятьдесят тысяч воинов, он, этот принц, этот герцог, этот палатин, мнил себя достаточно сильным и могущественным, чтобы нанести мне оскорбление, мне, Пьеру де Жиаку, простому рыцарю! И он нанес его, безумец!.. Ну что ж! Я молчал, я не строчил указов, не сзывал моих воинов, моих вассалов, щитоносцев и пажей, нет: я запрятал месть глубоко в груди и позволил ей грызть мое сердце… А потом, когда пробил час, я схватил врага моего за руку, как беспомощного ребенка, я привел его к Танги Дюшателю, и я сказал: «Рази, Танги!» И теперь, – де Жиак судорожно расхохотался, – теперь, этот человек, державший под своей пятою столько провинций, что ими можно было бы покрыть половину французского королевства, теперь он, окровавленный, лежит в грязи, и для него не найдется, быть может, и шести футов земли, чтобы опочить в вечном покое!..
Катрин молила о пощаде, ползая у ног де Жиака по осколкам разбитого стакана, которые впивались ей в руки и колени.
– Вы слышите, сударыня, – продолжал де Жиак, – несмотря на его имя, его могущество, несмотря на его воинов, я ему отомстил. Судите же, в силах ли я отомстить его сообщнице, женщине, и притом одинокой, которую я могу изничтожить одним дуновением, которую могу задушить своими руками…
– Боже, что вы хотите сделать? – вскричала Катрин.
Де Жиак схватил ее за руку.
– Встаньте, сударыня, – приказал он и поставил ее перед собой.
Катрин взглянула на себя, ее белое платье было покрыто пятнами крови; при виде этого взор ее потупился, голос осекся, она протянула вперед руки и потеряла сознание.
Де Жиак ее поднял, взвалил себе на плечо, спустился по лестнице, прошел через сад и, взгромоздив свою ношу Ральфу на круп, сам уселся в седло, а ее привязал к себе шарфом и поясом шпаги. Несмотря на двойную тяжесть, Ральф пустился галопом, едва почувствовав шпоры своего господина.
Де Жиак направился полями: перед ним, на горизонте, простирались широкие равнины Шампани, и снег, начав падать крупными пушистыми хлопьями, устилал землю огромным покрывалом, придавая окружающему ландшафту суровый и дикий вид сибирских степей. Вдали не вырисовывалось ни единого холмика: равнина, сплошная равнина; лишь кое-где, словно призраки, закутанные в белый саван, раскачивались на ветру побелевшие тополя: ничто не нарушало безмолвия этих унылых пустынь; лошадь, ноги которой ступали по белому ковру, скакала широко и бесшумно, сам всадник сдерживал дыхание, ибо казалось, что среди этого всеобщего молчания все должно умолкнуть и замереть.
Немного погодя хлопья снега, падавшие Катрин на лицо, бег лошади, болью отзывавшийся в ее слабом теле, пронизывающий ночной холод возвратили ее к жизни. Опомнившись, она подумала, что находится во власти одного из тех кошмарных сновидений, когда человеку чудится, что его несет по воздуху какой то крылатый дракон. Но вскоре жгучая боль в груди, словно изнутри ее жег раскаленный уголь, вернула Катрин к действительности – страшной, кровавой и неумолимой. Все, что недавно произошло, возникло в ее памяти, она вспомнила угрозы мужа, и положение, в котором она находилась, повергло ее в трепет, ибо свои угрозы он мог привести в исполнение.
Внезапный приступ резкой боли, еще более жгучей и острой, заставил Катрин вскрикнуть: крик ее не вызвал даже эха и затерялся среди заснеженных просторов; только испуганная лошадь вздрогнула и вдвое быстрее побежала вперед.
– О, милостивый государь, мне очень дурно… – прошептала Катрин.
Де Жиак не отвечал.
– Дайте мне сойти с лошади, – умоляла она, – позвольте глотнуть немного снега, во рту у меня все пылает, грудь в огне…
Де Жиак упорно молчал.
– О, я молю вас, ради бога, помилосердствуйте, сжальтесь… Меня словно жгут раскаленным железом… Воды, воды…
Катрин корчилась в кожаных путах, которыми была привязана к всаднику; она пыталась соскользнуть на землю, но шарф удерживал ее. Она напоминала Ленору, скачущую с призраком; всадник был молчалив, как Вильгельм, а Ральф бежал подобно фантастической лошади Бюргера.
Потеряв надежду спуститься на землю, Катрин обратила мольбу свою к богу.
– Смилуйся надо мною, господи, пощади меня, – шептала она, – такие мучения испытывает только человек, отравленный ядом…
При этих словах де Жиак разразился смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106