Самая обыкновенная девочка, которой надо было поплакать на плече у близкого человека и знать — всегда, — что этот человек рядом, что он думает о ней и поэтому все будет хорошо. Конечно же, этим человеком была ее мама — заботливая, любящая, понимающая.
Но однажды, летним днем, мать и отец покинули ее. Они умерли, и для Леоноры как-то враз кончилось лето. Словно ледяные стены сомкнулись вокруг, и девочка билась о них, девочка, не умевшая страдать, не умевшая горевать. И рядом не оказалось никого, кто помог бы ей, ни единой души, пожелавшей понять.
Остальные члены ее семьи — дяди и тети — были старше, чем ее родители, и ни у кого не было своих детей. Они смотрели на Леонору удивленно и хвалили за храбрость, так как она не плакала — не могла, а в душе допускали возможность, что это черствость.
И она прятала горе, не имея возможности даже излить его слезами — ведь теперь все знали, что она храбрая, и плакать было нельзя. Сэр Хамфри никогда не мог понять племянницу, хоть Леонора и сделала несколько робких попыток подойти к нему поближе и достучаться…
Так продолжалось год за годом, и постепенно она научилась не просить, чтобы не получить отказ, не стараться разделить с кем-то свои чувства, не доверять никому, ибо жизнь заставила девочку верить, что она никому не нужна.
И вот теперь — только теперь — появился человек, который не оттолкнет ее, не замкнется в ледяное непонимание. Тристан всегда будет рядом, чтобы делить радость и горе. И вce, что ей нужно сделать, — это отвергнуть урок, который она повторяла про себя пятнадцать лет, и открыть ему свое сердце, принять его духовную близость, заранее зная, что такая любовь никогда не бывает без боли.
Он пришел на следующее утро. Леонора составляла букеты и наполняла вазы цветами. Она заметила, как внимательно Трентем смотрит на нее, словно пытаясь угадать, как она провела ночь.
— Как ваши дела? — спросил он светским тоном, прислонившись к косяку.
— А ваши? — Она не отрывала взгляд от цветов.
— Все хорошо. Я зашел сказать, что с этого времени вы будете видеть ваших новых соседей — моих друзей.
— А сколько вас?
— Семеро.
— И все бывшие… гвардейцы?
Он помедлил, потом все же кивнул: — Да.
Прежде чем Леонора успела придумать следующий вопрос, Тристан придвинулся ближе. Она взглянула на него — и утонула в теплом блеске ореховых глаз. Невозможно было отвести глаза: только стоять и слушать, как стучит сердце, и чувствовать, как губы наливаются и в них тоже начинает пульсировать кровь.
Он наклонился и ласково коснулся этих губ — слишком мимолетно!
— Вы что-нибудь решили?
— Нет. Я все еще думаю.
— Неужели это решение дается вам с таким трудом?
Рассердившись — то ли на него, то ли на себя, — Леонора отвернулась и опять взялась за цветы, пробормотав:
— С большим трудом.
Тристан вновь прислонился к косяку, устремил взгляд на ее лицо и попросил:
— Так расскажите мне.
Но губы девушки сжались. Как рассказать все, о чем передумала за сегодняшнюю бессонную ночь — такую долгую… Она вздохнула и вновь принялась разглядывать цветы.
— Это непросто.
Трентем ничего не ответил, он просто ждал. Леонора перевела дыхание и постаралась, чтобы голос не выдал ее смятения:
— Прошло слишком много времени с тех пор, как я… доверяла кому-то. И позволяла что-то делать для меня… помогать мне…
— Вы пришли ко мне и попросили помощи, когда увидели грабителя в своем саду.
— Нет. — Она решительно покачала головой. — Я пришла только потому, что вы были единственным, кто мог как-то продвинуть это расследование.
— То есть вы рассматривали меня исключительно как источник информации?
— Да. И вы помогли. Но помогли по собственному желанию — я ведь ничего не просила… — Несколько секунд она молчала, подбирая слова. — И это повторялось в наших отношениях. Вы помогали мне, и я принимала вашу поддержку. Потому что вы такой сильный и глупо было бы отказываться от такого союзника… И еще потому, что вы тоже заинтересованы в результате поисков.
Голос вдруг изменил ей, предательски дрогнул, и девушка замолчала. Трентем подошел совсем близко, взял ее руку в свою и принялся осторожно поглаживать ладонь. Теплая волна поднялась внутри и принесла успокоение, достаточное, чтобы она смогла восстановить самоконтроль. Потом он нежно привлек ее к себе и, глядя в голубые глаза, сказал:
— Перестаньте сопротивляться мне. — Голос его звучал хрипловато, так много в нем было чувства. — И перестаньте сопротивляться себе.
Леонора приникла к нему, оперлась на его твердое, надежное тело.
— Я стараюсь, — прошептала она. — Я смогу… Но не так быстро, не сегодня.
Само собой, он дал ей время. Это противоречило его желаниям, но раз это поможет ей — он подождет. Леонора проводила дни за изучением журналов Седрика. Она разбирала выцветшие строчки, надеясь наткнуться на упоминание о какой-нибудь секретной формуле, о важной работе, проводимой совместно с Каррадерсом. Она обнаружила, что кузен вел записи не в хронологическом порядке. В понедельник он мог писать в одном журнале, во вторник — в другом, а в среду вернуться к первому или заполнять третий. Какая-то система у него, конечно, была, но какая?
Вечера проходили в блеске и суете многочисленных балов и празднеств. И Тристан всегда был рядом, не стараясь скрыть внимание, которое оказывает ей. Нашлось нескользко храбрых женщин, которые пробовали завладеть им — кто ради себя, кто ради дочерей, — но всех он очень быстро и решительно поставил на место. Так решительно, что матроны перестали донимать его, и все принялись шушукаться и гадать, когда же свадьба.
В тот вечер весь свет собрался на балу у леди Корт. Тристан и Леонора прогуливались по ярко освещенному залу в ожидании танцев, и она рассказывала ему про журналы Седрика.
— Там должно что-то быть, — уверенно сказал Тристан. — Работы вашего кузена — единственное, чем можно объяснить такой интерес к дому номер четырнадцать. И ту решительность, с которой действовал Маунтфорд.
— Вы узнали что-то новое? — с надеждой спросила Леонора.
— Немного. Маунтфорд — настоящего имени я не смог пока установить — по-прежнему находится в городе. Его видели, но негодяй все время переезжает с места на место и прячется, так что поймать его пока не удается.
— А что в Йоркшире?
— Меньше, чем хотелось бы. По записям юристов мы узнали имя наследника Каррадерса: им стал некто Джонатан Мартинбери. Он служит клерком в какой-то адвокатской конторе в Йорке. Он поговаривал о своем желании съездить в Лондон по делам. Похоже, что молодой человек получил ваше письмо, которое ему переслал поверенный из Харрогита. Это и определило его дальнейшие планы. Через два дня после получения письма он отбыл в Лондон на почтовом дилижансе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Но однажды, летним днем, мать и отец покинули ее. Они умерли, и для Леоноры как-то враз кончилось лето. Словно ледяные стены сомкнулись вокруг, и девочка билась о них, девочка, не умевшая страдать, не умевшая горевать. И рядом не оказалось никого, кто помог бы ей, ни единой души, пожелавшей понять.
Остальные члены ее семьи — дяди и тети — были старше, чем ее родители, и ни у кого не было своих детей. Они смотрели на Леонору удивленно и хвалили за храбрость, так как она не плакала — не могла, а в душе допускали возможность, что это черствость.
И она прятала горе, не имея возможности даже излить его слезами — ведь теперь все знали, что она храбрая, и плакать было нельзя. Сэр Хамфри никогда не мог понять племянницу, хоть Леонора и сделала несколько робких попыток подойти к нему поближе и достучаться…
Так продолжалось год за годом, и постепенно она научилась не просить, чтобы не получить отказ, не стараться разделить с кем-то свои чувства, не доверять никому, ибо жизнь заставила девочку верить, что она никому не нужна.
И вот теперь — только теперь — появился человек, который не оттолкнет ее, не замкнется в ледяное непонимание. Тристан всегда будет рядом, чтобы делить радость и горе. И вce, что ей нужно сделать, — это отвергнуть урок, который она повторяла про себя пятнадцать лет, и открыть ему свое сердце, принять его духовную близость, заранее зная, что такая любовь никогда не бывает без боли.
Он пришел на следующее утро. Леонора составляла букеты и наполняла вазы цветами. Она заметила, как внимательно Трентем смотрит на нее, словно пытаясь угадать, как она провела ночь.
— Как ваши дела? — спросил он светским тоном, прислонившись к косяку.
— А ваши? — Она не отрывала взгляд от цветов.
— Все хорошо. Я зашел сказать, что с этого времени вы будете видеть ваших новых соседей — моих друзей.
— А сколько вас?
— Семеро.
— И все бывшие… гвардейцы?
Он помедлил, потом все же кивнул: — Да.
Прежде чем Леонора успела придумать следующий вопрос, Тристан придвинулся ближе. Она взглянула на него — и утонула в теплом блеске ореховых глаз. Невозможно было отвести глаза: только стоять и слушать, как стучит сердце, и чувствовать, как губы наливаются и в них тоже начинает пульсировать кровь.
Он наклонился и ласково коснулся этих губ — слишком мимолетно!
— Вы что-нибудь решили?
— Нет. Я все еще думаю.
— Неужели это решение дается вам с таким трудом?
Рассердившись — то ли на него, то ли на себя, — Леонора отвернулась и опять взялась за цветы, пробормотав:
— С большим трудом.
Тристан вновь прислонился к косяку, устремил взгляд на ее лицо и попросил:
— Так расскажите мне.
Но губы девушки сжались. Как рассказать все, о чем передумала за сегодняшнюю бессонную ночь — такую долгую… Она вздохнула и вновь принялась разглядывать цветы.
— Это непросто.
Трентем ничего не ответил, он просто ждал. Леонора перевела дыхание и постаралась, чтобы голос не выдал ее смятения:
— Прошло слишком много времени с тех пор, как я… доверяла кому-то. И позволяла что-то делать для меня… помогать мне…
— Вы пришли ко мне и попросили помощи, когда увидели грабителя в своем саду.
— Нет. — Она решительно покачала головой. — Я пришла только потому, что вы были единственным, кто мог как-то продвинуть это расследование.
— То есть вы рассматривали меня исключительно как источник информации?
— Да. И вы помогли. Но помогли по собственному желанию — я ведь ничего не просила… — Несколько секунд она молчала, подбирая слова. — И это повторялось в наших отношениях. Вы помогали мне, и я принимала вашу поддержку. Потому что вы такой сильный и глупо было бы отказываться от такого союзника… И еще потому, что вы тоже заинтересованы в результате поисков.
Голос вдруг изменил ей, предательски дрогнул, и девушка замолчала. Трентем подошел совсем близко, взял ее руку в свою и принялся осторожно поглаживать ладонь. Теплая волна поднялась внутри и принесла успокоение, достаточное, чтобы она смогла восстановить самоконтроль. Потом он нежно привлек ее к себе и, глядя в голубые глаза, сказал:
— Перестаньте сопротивляться мне. — Голос его звучал хрипловато, так много в нем было чувства. — И перестаньте сопротивляться себе.
Леонора приникла к нему, оперлась на его твердое, надежное тело.
— Я стараюсь, — прошептала она. — Я смогу… Но не так быстро, не сегодня.
Само собой, он дал ей время. Это противоречило его желаниям, но раз это поможет ей — он подождет. Леонора проводила дни за изучением журналов Седрика. Она разбирала выцветшие строчки, надеясь наткнуться на упоминание о какой-нибудь секретной формуле, о важной работе, проводимой совместно с Каррадерсом. Она обнаружила, что кузен вел записи не в хронологическом порядке. В понедельник он мог писать в одном журнале, во вторник — в другом, а в среду вернуться к первому или заполнять третий. Какая-то система у него, конечно, была, но какая?
Вечера проходили в блеске и суете многочисленных балов и празднеств. И Тристан всегда был рядом, не стараясь скрыть внимание, которое оказывает ей. Нашлось нескользко храбрых женщин, которые пробовали завладеть им — кто ради себя, кто ради дочерей, — но всех он очень быстро и решительно поставил на место. Так решительно, что матроны перестали донимать его, и все принялись шушукаться и гадать, когда же свадьба.
В тот вечер весь свет собрался на балу у леди Корт. Тристан и Леонора прогуливались по ярко освещенному залу в ожидании танцев, и она рассказывала ему про журналы Седрика.
— Там должно что-то быть, — уверенно сказал Тристан. — Работы вашего кузена — единственное, чем можно объяснить такой интерес к дому номер четырнадцать. И ту решительность, с которой действовал Маунтфорд.
— Вы узнали что-то новое? — с надеждой спросила Леонора.
— Немного. Маунтфорд — настоящего имени я не смог пока установить — по-прежнему находится в городе. Его видели, но негодяй все время переезжает с места на место и прячется, так что поймать его пока не удается.
— А что в Йоркшире?
— Меньше, чем хотелось бы. По записям юристов мы узнали имя наследника Каррадерса: им стал некто Джонатан Мартинбери. Он служит клерком в какой-то адвокатской конторе в Йорке. Он поговаривал о своем желании съездить в Лондон по делам. Похоже, что молодой человек получил ваше письмо, которое ему переслал поверенный из Харрогита. Это и определило его дальнейшие планы. Через два дня после получения письма он отбыл в Лондон на почтовом дилижансе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100