– раздраженно спросил он.
– Но это же твое имя?
– Да, только зачем произносить его полностью?
– А чего ты злишься?
– Я не злюсь.
– Нет, злишься!
– Ну хорошо, я злюсь.
– Почему?
– Потому что хочу есть, черт возьми!
– Ну так садись и ешь!
– Не могу! Послушай, женщина, меня растерзала горная львица, которая сейчас лежит на мне, как пуховое одеяло. – Он толкнул Марипосу.
Потревоженная Джинджибер проворно вскочила и клюнула его в руку. Сойер потер это место.
– Я плохо себя чувствую, – заявил он, уставясь в потолок, – У меня все болит, – он глубоко вздохнул, – я не могу есть, – он закрыл глаза, – не могу есть, потому что меня растерзала горная львица. Мне так больно, что я не в состоянии даже сидеть. И вдобавок ко всему у меня в постели завелась курица-людоедка.
– Мужчины прямо как дети. – Он открыл правый глаз.
– Прости, пожалуйста. Конечно, глупо жаловаться! Подумаешь – исполосовали до костей...
– Но тебе зашили раны, и ты будешь жить.
– Только потому, что растерзавшая меня львица вдруг воспылала ко мне любовью. Если бы не Марипоса, я бы сейчас был мертв. Ведь ты собиралась меня убить!
– Но не убила же. – Не дав Сойеру возразить, Сафиро сунула ему в рот ложку с похлебкой и усердно кормила до тех пор, пока не опустела миска. – Ну вот, – сказала она, – теперь ты наелся. Больше не злишься?
Сойер чувствовал, что весь его подбородок вымазан в рыбной похлебке.
– Я грязный, – буркнул он, сердито глядя на девушку.
Сафиро оставила эту жалобу без внимания. Она знала, что Марипоса позаботится о его чистоте. Пума и в самом деле быстро вылизала подбородок Сойера.
– Я рада, что не убила тебя, Сойер Донован.
– От души разделяю твою радость.
Сафиро отрезала кусок яблока и протянула Сойеру.
– Интересно, как это – жить и не знать, кто ты такой? – спросила она.
Меньше всего Сойеру хотелось говорить об этом. Он попытался перевести разговор на другую тему.
– Сколько я здесь лежу?
– Восьмой день. И все-таки что чувствуешь, когда ничего не помнишь?
Она не собиралась сдаваться, а он не собирался отвечать.
– А почему ты не хочешь открыть свой сундук? – спросила Сафиро. – Монахини говорили, что ты даже близко к нему не подходишь.
Сойер сжал кулак. Сундук... Молодой человек и сам не знал, почему этот сундук ему так неприятен. Просто каждый раз, когда он смотрел на него, отчаяние охватывало его. Это было странно, непонятно.
Но избавиться от сундука он тоже не мог. Сойер сам не знал почему.
– Сойер? Как это – жить без памяти? – не отставала Сафиро.
– У меня есть память. Просто я не помню своего прошлого.
– Почему? Сойер не выдержал:
– Откуда я знаю, черт возьми?! Не помню и все! – Сафиро прикусила нижнюю губу, задумалась.
– Сойер... Когда у тебя была лихорадка, ты бредил... про какой-то большой дом с белыми занавесками. Ты говорил, что там, в доме, была кровь. Может быть. , э... может быть, это дом из твоего прошлого? И ты пытался вспомнить?
Он не ответил. Но Сафиро заметила, что пот выступил у него на лбу, а в глазах появилась боль.
– Прости, – прошептала она.
– Я ничего не знаю ни о каком доме, – зло сказал молодой человек.
Сафиро поняла, что если он и вспомнил этот дом с белыми занавесками, то не хочет о нем говорить. Девушку так и подмывало продолжить разговор, но она чувствовала, что эта тема причиняет Сойеру боль.
Надо подождать. Как-нибудь потом, через пару недель можно будет опять спросить.
– У тебя сильные ноги.
Сойер нахмурился. При чем здесь его ноги?
Этот дом... Он и раньше вспоминал о нем, когда был в сознании. Значит, про него он говорил в бреду.
Но где этот дом? Он что, жил в нем когда-то? И почему там кровь? Господи, столько крови...
Чья это кровь?
– Сойер? – Он вздохнул:
– У меня сильные ноги. И что дальше?
– Может быть, ты танцор балета, – объяснила Сафиро. – Как-то, много лет назад, я смотрела балет. Так там у танцоров были такие же ноги, как у тебя, – все в мускулах. Когда поправишься, ты нам станцуешь, и мы скажем, как у тебя получается.
Сойер хмурился. Принять его за какого-то женоподобного танцора балета?! Это уж слишком, черт возьми!
– Я не танцор...
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда!
Его крик переполошил Джинджибер, и курица опять клюнула его в руку.
– О-о! – Сойер метнул свирепый взгляд на птицу. – Просто уму непостижимо! Я лежу в одной постели с диким зверем и курицей, которая пытается меня съесть! Забери ее отсюда!
Сафиро поставила Джинджибер на пол. Сойер отдал девушке яйцо, которое снесла курица.
– Ты не можешь быть уверен в том, что ты не танцор балета, Сойер. Вот станцуешь нам, тогда и посмотрим. – Сафиро придвинула стул к кровати и села, положив ногу на ногу. – Пока нам известно только твое имя и то, что у тебя ноги балетного танцора.
Сойер разглядывал ножки девушки. Это были красивые ножки, изящные, с маленькими ступнями, тонкими щиколотками и крепкими икрами.
– Мои ноги нравятся тебе так же, как моя грудь? – Сойера удивляла такая откровенность.
– Да.
Его ответ польстил девушке.
– А сколько ты видел других ног и грудей? Он усмехнулся:
– Послушай, мы с тобой говорим о таких интимных вещах, а я даже не знаю, как тебя зовут.
– Сафиро Мария Кинтана.
– Сафиро? А как пишется? Девушка написала.
– Хорошее имя. Мне нравится.
– По-испански оно означает «сапфир».
– Тебя назвали в честь этого камня, что висит у тебя на шее? Я еще никогда не видел такого большого сапфира. Он почти с твой кулак.
– Меня назвали за цвет моих глаз. Сойер смотрел на камень.
– Знаешь, если ты продашь свой сапфир, у тебя будет много денег. На них ты сможешь долго жить. Может быть, монахини обидятся, но у местных торговцев ты наверняка купишь все необходимое.
Сафиро сжала камень.
– Я не могу его продать.
– Почему?
– Этот камень подарил мне мой дед, когда я гуляла под столом, и с тех пор я ношу его не снимая.
– Когда ты пешком под стол ходила.
– Я так и сказала. Мой сапфир когда-то служил набалдашником трости одного богача из Пуэбла. Однажды дедушка увидел, как этот человек бьет этой тростью собаку, и украл у него трость. Мой дед был замечательным вором.
– Значит, ты хранишь этот сапфир только потому, что это подарок дедушки?
Сафиро разозлилась. Если бы можно было продать сапфир, она бы уже давно это сделала. Но она боялась. Такую большую и редкую драгоценность наверняка заметят воры. Слухи в конце концов дойдут до Луиса, а он точно знает, – чей это сапфир.
И тогда он ее выследит.
Нет, этот камень нельзя продавать, ни за какие деньги!
– Сафиро?
– Да?
– Наверное, ты очень любила своего дедушку.
– Что? А, да, конечно. Мне казалось, он будет со мной всегда. Но время властно над всеми, и мой дедушка состарился. Как и остальные наши бандиты. Это очень грустно. Макловио был самым лучшим наездником в мире, Сойер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Но это же твое имя?
– Да, только зачем произносить его полностью?
– А чего ты злишься?
– Я не злюсь.
– Нет, злишься!
– Ну хорошо, я злюсь.
– Почему?
– Потому что хочу есть, черт возьми!
– Ну так садись и ешь!
– Не могу! Послушай, женщина, меня растерзала горная львица, которая сейчас лежит на мне, как пуховое одеяло. – Он толкнул Марипосу.
Потревоженная Джинджибер проворно вскочила и клюнула его в руку. Сойер потер это место.
– Я плохо себя чувствую, – заявил он, уставясь в потолок, – У меня все болит, – он глубоко вздохнул, – я не могу есть, – он закрыл глаза, – не могу есть, потому что меня растерзала горная львица. Мне так больно, что я не в состоянии даже сидеть. И вдобавок ко всему у меня в постели завелась курица-людоедка.
– Мужчины прямо как дети. – Он открыл правый глаз.
– Прости, пожалуйста. Конечно, глупо жаловаться! Подумаешь – исполосовали до костей...
– Но тебе зашили раны, и ты будешь жить.
– Только потому, что растерзавшая меня львица вдруг воспылала ко мне любовью. Если бы не Марипоса, я бы сейчас был мертв. Ведь ты собиралась меня убить!
– Но не убила же. – Не дав Сойеру возразить, Сафиро сунула ему в рот ложку с похлебкой и усердно кормила до тех пор, пока не опустела миска. – Ну вот, – сказала она, – теперь ты наелся. Больше не злишься?
Сойер чувствовал, что весь его подбородок вымазан в рыбной похлебке.
– Я грязный, – буркнул он, сердито глядя на девушку.
Сафиро оставила эту жалобу без внимания. Она знала, что Марипоса позаботится о его чистоте. Пума и в самом деле быстро вылизала подбородок Сойера.
– Я рада, что не убила тебя, Сойер Донован.
– От души разделяю твою радость.
Сафиро отрезала кусок яблока и протянула Сойеру.
– Интересно, как это – жить и не знать, кто ты такой? – спросила она.
Меньше всего Сойеру хотелось говорить об этом. Он попытался перевести разговор на другую тему.
– Сколько я здесь лежу?
– Восьмой день. И все-таки что чувствуешь, когда ничего не помнишь?
Она не собиралась сдаваться, а он не собирался отвечать.
– А почему ты не хочешь открыть свой сундук? – спросила Сафиро. – Монахини говорили, что ты даже близко к нему не подходишь.
Сойер сжал кулак. Сундук... Молодой человек и сам не знал, почему этот сундук ему так неприятен. Просто каждый раз, когда он смотрел на него, отчаяние охватывало его. Это было странно, непонятно.
Но избавиться от сундука он тоже не мог. Сойер сам не знал почему.
– Сойер? Как это – жить без памяти? – не отставала Сафиро.
– У меня есть память. Просто я не помню своего прошлого.
– Почему? Сойер не выдержал:
– Откуда я знаю, черт возьми?! Не помню и все! – Сафиро прикусила нижнюю губу, задумалась.
– Сойер... Когда у тебя была лихорадка, ты бредил... про какой-то большой дом с белыми занавесками. Ты говорил, что там, в доме, была кровь. Может быть. , э... может быть, это дом из твоего прошлого? И ты пытался вспомнить?
Он не ответил. Но Сафиро заметила, что пот выступил у него на лбу, а в глазах появилась боль.
– Прости, – прошептала она.
– Я ничего не знаю ни о каком доме, – зло сказал молодой человек.
Сафиро поняла, что если он и вспомнил этот дом с белыми занавесками, то не хочет о нем говорить. Девушку так и подмывало продолжить разговор, но она чувствовала, что эта тема причиняет Сойеру боль.
Надо подождать. Как-нибудь потом, через пару недель можно будет опять спросить.
– У тебя сильные ноги.
Сойер нахмурился. При чем здесь его ноги?
Этот дом... Он и раньше вспоминал о нем, когда был в сознании. Значит, про него он говорил в бреду.
Но где этот дом? Он что, жил в нем когда-то? И почему там кровь? Господи, столько крови...
Чья это кровь?
– Сойер? – Он вздохнул:
– У меня сильные ноги. И что дальше?
– Может быть, ты танцор балета, – объяснила Сафиро. – Как-то, много лет назад, я смотрела балет. Так там у танцоров были такие же ноги, как у тебя, – все в мускулах. Когда поправишься, ты нам станцуешь, и мы скажем, как у тебя получается.
Сойер хмурился. Принять его за какого-то женоподобного танцора балета?! Это уж слишком, черт возьми!
– Я не танцор...
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда!
Его крик переполошил Джинджибер, и курица опять клюнула его в руку.
– О-о! – Сойер метнул свирепый взгляд на птицу. – Просто уму непостижимо! Я лежу в одной постели с диким зверем и курицей, которая пытается меня съесть! Забери ее отсюда!
Сафиро поставила Джинджибер на пол. Сойер отдал девушке яйцо, которое снесла курица.
– Ты не можешь быть уверен в том, что ты не танцор балета, Сойер. Вот станцуешь нам, тогда и посмотрим. – Сафиро придвинула стул к кровати и села, положив ногу на ногу. – Пока нам известно только твое имя и то, что у тебя ноги балетного танцора.
Сойер разглядывал ножки девушки. Это были красивые ножки, изящные, с маленькими ступнями, тонкими щиколотками и крепкими икрами.
– Мои ноги нравятся тебе так же, как моя грудь? – Сойера удивляла такая откровенность.
– Да.
Его ответ польстил девушке.
– А сколько ты видел других ног и грудей? Он усмехнулся:
– Послушай, мы с тобой говорим о таких интимных вещах, а я даже не знаю, как тебя зовут.
– Сафиро Мария Кинтана.
– Сафиро? А как пишется? Девушка написала.
– Хорошее имя. Мне нравится.
– По-испански оно означает «сапфир».
– Тебя назвали в честь этого камня, что висит у тебя на шее? Я еще никогда не видел такого большого сапфира. Он почти с твой кулак.
– Меня назвали за цвет моих глаз. Сойер смотрел на камень.
– Знаешь, если ты продашь свой сапфир, у тебя будет много денег. На них ты сможешь долго жить. Может быть, монахини обидятся, но у местных торговцев ты наверняка купишь все необходимое.
Сафиро сжала камень.
– Я не могу его продать.
– Почему?
– Этот камень подарил мне мой дед, когда я гуляла под столом, и с тех пор я ношу его не снимая.
– Когда ты пешком под стол ходила.
– Я так и сказала. Мой сапфир когда-то служил набалдашником трости одного богача из Пуэбла. Однажды дедушка увидел, как этот человек бьет этой тростью собаку, и украл у него трость. Мой дед был замечательным вором.
– Значит, ты хранишь этот сапфир только потому, что это подарок дедушки?
Сафиро разозлилась. Если бы можно было продать сапфир, она бы уже давно это сделала. Но она боялась. Такую большую и редкую драгоценность наверняка заметят воры. Слухи в конце концов дойдут до Луиса, а он точно знает, – чей это сапфир.
И тогда он ее выследит.
Нет, этот камень нельзя продавать, ни за какие деньги!
– Сафиро?
– Да?
– Наверное, ты очень любила своего дедушку.
– Что? А, да, конечно. Мне казалось, он будет со мной всегда. Но время властно над всеми, и мой дедушка состарился. Как и остальные наши бандиты. Это очень грустно. Макловио был самым лучшим наездником в мире, Сойер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64