Пот лил с него градом, и временами его так сильно трясло, что он не мог держать в руках винтовку. Боль пульсирующим огнем пропитала все его тело до самых костей, но когда ему становилось так худо, что казалось он больше не вытерпит, он заставлял себя вспомнить месяцы, проведенные у Кинга, – вспомнить весь ужас и боль, которые ему пришлось там испытать. Тогда нынешнее состояние не казалось ему таким уж невыносимым.
Странно, как ему удавалось вызвать эти воспоминания. По правде говоря, он хотел этого – какими бы гнусными они ни были. И облегчение приходило как поток, лившийся через некую дверь, которую он сам пытался долгое время держать закрытой. Но тревога не проходила. Не проходил и страх. Ему помогал жар. Он притуплял реальную действительность. Это напоминало ему кошмары, которые мучили его каждую ночь в прошедшем году. Только очень скоро этим кошмарам суждено было сбыться в действительности.
Он вышел к ручью и пошел по его извилистому течению, пока его не остановил дым из хижин сушильщиков: он был таким сильным, что Морган едва мог дышать. Судя по положению солнца, было уже за полдень. Скоро «серингерос» погрузят высушенный каучук в фургоны «маттейрос» и, как только это будет сделано, вернутся в свои хижины пережидать самое жаркое время дня.
Он шел по воде, преодолевая искушение окунуться всем телом в прохладные чистые воды ручья. В прогалине показалась небольшая, конической формы, хижина. Окружающие ее деревья зачахли в отравленном воздухе. Еще не переступив порог, Морган уже знал, что ждет его внутри.
И все же струя зловонного смрада чуть не сбила его с ног. Он перевел дыхание и, собравшись с духом, вошел в этот ад.
У яркого огня склонился изможденный старик, пот струился по его морщинистым щекам. В клубах дыма можно было разглядеть, что в корявых руках он держал длинную трубку. Он все время поворачивал ее над очагом, и на ее конце сворачивался каучук, формируясь в массу, похожую на подушку.
Когда старик почувствовал присутствие Моргана, он обернулся через плечо и быстро заморгал, пытаясь разглядеть пришельца в клубах дыма. Его глаза на какой то миг расширились при виде гостя, но когда он в нерешительности прервал свои обычные действия, Морган сказал:
– Не останавливайся, отец. Скоро приедет фургон.
Скованным движением старик выдернул из дыма трубку и бросил ее в кучу таких же трубок на пол у двери. Послышался колокольчик приближающегося фургона, Морган выскользнул за дверь и скрылся за деревьями, окружавшими хижину.
Из своего укрытия ему хорошо был виден неуклюже продвигающийся фургон. Он узнал и его возницу. Маркоя Чавеса. Чавес появился на плантации Кинга в одно время с Морганом и некоторое время, когда они совершали свое долгое путешествие по Жапуре, они были друзьями. Однако эта дружба прекратилась, как только каждому определили место работы. Моргана взяли для исполнения личных распоряжений Кинга – как его секретаря, компаньона и телохранителя. Чавеса послали работать на поля вместе с другими рабами. Его ненависть к Моргану возрастала с каждым изнурительным заданием, которое ему поручалось. Но Чавес был не такой, как наивные и легко запугиваемые индейцы, которых Кинг набирал из джунглей. У него было достаточно сообразительности, чтобы понять, какой ценой можно выбраться из будней изнурительного рабского труда.
А стоило это хладнокровной, выворачивающей кишки наизнанку жестокости. Цена имела привкус крови и радости от причиняемой боли. И хотя он, по общему признанию, обладал этими качествами, он скоро понял, что никогда не поднимется выше: чем «маттейро» в организации Кинга. Что дорога в «каса бланка» для него закрыта.
Он был не достаточно красив, чтобы удовлетворять особые прихоти Кинга.
И он вымещал свою злость на пеонах и, когда Моргана выгнали из числа приближенных Кинга, понизив его до «маттейро», то есть, уравняли в правах с Чавесом, между ними возникла смертельная вражда. Чавес отличался не только беспримерной жестокостью, но и дьявольской злопамятностью. Это его стараниями до Кинга дошли слухи о том, что Морган снисходительно относится к пеонам, для которых, по мнению Кинга, и смертной казни было бы недостаточно, если они не выполняли дневную норму. Когда он узнал о том, что Морган смотрит на это сквозь пальцы и даже доходит до того, что проставляет на контрольных листках завышенные цифры, Кинг призвал его к себе и потребовал список рабочих, не выполняющих норму. Морган отказался, и был передан Чавесу для наказания.
Сейчас, прижимаясь к влажной стене хижины, Морган опустился на землю, чтобы переждать визит Чавеса. Он молился Богу, чтобы этот негодяй не угостил Чико хлыстом. У него не было сил остановить его, и, кроме того, он не должен был выдавать своего присутствия до тех пор, пока не решит, что делать с Кингом. Даже это казалось ему непосильной задачей для разума, сжигаемого лихорадкой и воспоминаниями.
Он попытался представить себе, как бы он поступил, если бы Сара согласилась выйти за него замуж. Сомнений не было, он бы отменил свой план уничтожения Кинга, сосредоточился бы на собирании ее драгоценных семян и потом убрался бы из Жапуры как можно скорее. Но она не согласилась. Поэтому он оказался там, откуда начинал. Ему не на чем было строить свою жизнь. Он только надеялся, что Генри поймет бессмысленность попыток следовать за ним – не станет рисковать безопасностью Сары из-за такого глупого и бессмысленного предприятия. Генри подождет несколько дней, может быть, неделю и, если Морган не объявится, он найдет способ отправить Сару обратно по реке.
До него донеслись чьи-то голоса, искаженные расстоянием. Казалось, они дрожат, как волны жары, исходящие от распаренной земли. Закрыв глаза он боролся с искушением вмешаться, однако по мере того, как голос Чавеса, изрыгающего приказы изможденному старику, загружавшему фургон своей продукцией становился все громче, память увлекала Моргана дальше и дальше – туда, где он похоронил свою боль, в сумерки ненавистного дня, после которого прошло уже больше года.
Несколько людей Кинга выволокли его из дома. Он увидел Чавеса, стоящего у эшафота, и на секунду почувствовал огромное облегчение, предположив, что его убьют сразу вместо того, чтобы подвергнуть пыткам. Потом Чавес размотал кнут. Ноги Моргана похолодели, и он споткнулся; те, кто сопровождал его, были вынуждены схватить его за пояс, поддерживать и волочить, потому что у него не было сил идти.
В доме звонили в колокола. Если закрыть глаза, то вполне можно было себе представить, что он снова оказался в сиротском приюте в воскресное утро и что колокола собора призывают верующих на молитву. Только сейчас эти колокола звонили для того, чтобы объявить перерыв в работе, они созывали работников и отрывали их от своих занятий только для одной единственной цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Странно, как ему удавалось вызвать эти воспоминания. По правде говоря, он хотел этого – какими бы гнусными они ни были. И облегчение приходило как поток, лившийся через некую дверь, которую он сам пытался долгое время держать закрытой. Но тревога не проходила. Не проходил и страх. Ему помогал жар. Он притуплял реальную действительность. Это напоминало ему кошмары, которые мучили его каждую ночь в прошедшем году. Только очень скоро этим кошмарам суждено было сбыться в действительности.
Он вышел к ручью и пошел по его извилистому течению, пока его не остановил дым из хижин сушильщиков: он был таким сильным, что Морган едва мог дышать. Судя по положению солнца, было уже за полдень. Скоро «серингерос» погрузят высушенный каучук в фургоны «маттейрос» и, как только это будет сделано, вернутся в свои хижины пережидать самое жаркое время дня.
Он шел по воде, преодолевая искушение окунуться всем телом в прохладные чистые воды ручья. В прогалине показалась небольшая, конической формы, хижина. Окружающие ее деревья зачахли в отравленном воздухе. Еще не переступив порог, Морган уже знал, что ждет его внутри.
И все же струя зловонного смрада чуть не сбила его с ног. Он перевел дыхание и, собравшись с духом, вошел в этот ад.
У яркого огня склонился изможденный старик, пот струился по его морщинистым щекам. В клубах дыма можно было разглядеть, что в корявых руках он держал длинную трубку. Он все время поворачивал ее над очагом, и на ее конце сворачивался каучук, формируясь в массу, похожую на подушку.
Когда старик почувствовал присутствие Моргана, он обернулся через плечо и быстро заморгал, пытаясь разглядеть пришельца в клубах дыма. Его глаза на какой то миг расширились при виде гостя, но когда он в нерешительности прервал свои обычные действия, Морган сказал:
– Не останавливайся, отец. Скоро приедет фургон.
Скованным движением старик выдернул из дыма трубку и бросил ее в кучу таких же трубок на пол у двери. Послышался колокольчик приближающегося фургона, Морган выскользнул за дверь и скрылся за деревьями, окружавшими хижину.
Из своего укрытия ему хорошо был виден неуклюже продвигающийся фургон. Он узнал и его возницу. Маркоя Чавеса. Чавес появился на плантации Кинга в одно время с Морганом и некоторое время, когда они совершали свое долгое путешествие по Жапуре, они были друзьями. Однако эта дружба прекратилась, как только каждому определили место работы. Моргана взяли для исполнения личных распоряжений Кинга – как его секретаря, компаньона и телохранителя. Чавеса послали работать на поля вместе с другими рабами. Его ненависть к Моргану возрастала с каждым изнурительным заданием, которое ему поручалось. Но Чавес был не такой, как наивные и легко запугиваемые индейцы, которых Кинг набирал из джунглей. У него было достаточно сообразительности, чтобы понять, какой ценой можно выбраться из будней изнурительного рабского труда.
А стоило это хладнокровной, выворачивающей кишки наизнанку жестокости. Цена имела привкус крови и радости от причиняемой боли. И хотя он, по общему признанию, обладал этими качествами, он скоро понял, что никогда не поднимется выше: чем «маттейро» в организации Кинга. Что дорога в «каса бланка» для него закрыта.
Он был не достаточно красив, чтобы удовлетворять особые прихоти Кинга.
И он вымещал свою злость на пеонах и, когда Моргана выгнали из числа приближенных Кинга, понизив его до «маттейро», то есть, уравняли в правах с Чавесом, между ними возникла смертельная вражда. Чавес отличался не только беспримерной жестокостью, но и дьявольской злопамятностью. Это его стараниями до Кинга дошли слухи о том, что Морган снисходительно относится к пеонам, для которых, по мнению Кинга, и смертной казни было бы недостаточно, если они не выполняли дневную норму. Когда он узнал о том, что Морган смотрит на это сквозь пальцы и даже доходит до того, что проставляет на контрольных листках завышенные цифры, Кинг призвал его к себе и потребовал список рабочих, не выполняющих норму. Морган отказался, и был передан Чавесу для наказания.
Сейчас, прижимаясь к влажной стене хижины, Морган опустился на землю, чтобы переждать визит Чавеса. Он молился Богу, чтобы этот негодяй не угостил Чико хлыстом. У него не было сил остановить его, и, кроме того, он не должен был выдавать своего присутствия до тех пор, пока не решит, что делать с Кингом. Даже это казалось ему непосильной задачей для разума, сжигаемого лихорадкой и воспоминаниями.
Он попытался представить себе, как бы он поступил, если бы Сара согласилась выйти за него замуж. Сомнений не было, он бы отменил свой план уничтожения Кинга, сосредоточился бы на собирании ее драгоценных семян и потом убрался бы из Жапуры как можно скорее. Но она не согласилась. Поэтому он оказался там, откуда начинал. Ему не на чем было строить свою жизнь. Он только надеялся, что Генри поймет бессмысленность попыток следовать за ним – не станет рисковать безопасностью Сары из-за такого глупого и бессмысленного предприятия. Генри подождет несколько дней, может быть, неделю и, если Морган не объявится, он найдет способ отправить Сару обратно по реке.
До него донеслись чьи-то голоса, искаженные расстоянием. Казалось, они дрожат, как волны жары, исходящие от распаренной земли. Закрыв глаза он боролся с искушением вмешаться, однако по мере того, как голос Чавеса, изрыгающего приказы изможденному старику, загружавшему фургон своей продукцией становился все громче, память увлекала Моргана дальше и дальше – туда, где он похоронил свою боль, в сумерки ненавистного дня, после которого прошло уже больше года.
Несколько людей Кинга выволокли его из дома. Он увидел Чавеса, стоящего у эшафота, и на секунду почувствовал огромное облегчение, предположив, что его убьют сразу вместо того, чтобы подвергнуть пыткам. Потом Чавес размотал кнут. Ноги Моргана похолодели, и он споткнулся; те, кто сопровождал его, были вынуждены схватить его за пояс, поддерживать и волочить, потому что у него не было сил идти.
В доме звонили в колокола. Если закрыть глаза, то вполне можно было себе представить, что он снова оказался в сиротском приюте в воскресное утро и что колокола собора призывают верующих на молитву. Только сейчас эти колокола звонили для того, чтобы объявить перерыв в работе, они созывали работников и отрывали их от своих занятий только для одной единственной цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100