Его тюрбан съехал набок, а одежда была измята.
— Болезни — это дело леди, — сказал Руперт. — А я не доктор.
— Он болен от любви, сэр. Вот почему он так небрежен к своей одежде.
— От любви?
— Да, сэр, к Нафизе. Его страдания велики. Я говорил ему, что вы теперь наш отец, и вы позаботитесь о его счастье, но он мне не верит.
Руперт снова взглянул на Юсуфа, лицо которого выражало трогательную надежду. Он снова обратился к Тому:
— И с каких это пор я ваш отец?
Том объяснил, что чума лишила его почти всех родных. Его дядя Ахмед исчез. У Юсуфа тоже нет семьи. Солдаты Мухаммеда Али два года назад сожгли дотла его деревню и всех убили.
— И теперь мы принадлежим вам, — закончил Том. — Вы наш хозяин и наш отец.
В эту минуту заплакал ребенок.
Руперт огляделся. Ребенок. Женщины. Пара подростков.
Он и был им отцом.
Дафна упорно смотрела на картуши, но это было бесполезно. Она не могла сосредоточиться. Она не могла вспомнить, о чем думала перед тем, как услышала стук и увидела на пороге мистера Карсингтона. Она помнила, как он прижал ее к двери в тот вечер, когда они вернулись из Мемфиса.
Поцелуй, колдовской поцелуй. Нежный и игривый. Он был для нее неожиданным открытием, как будто никто на свете никогда не целовал ее.
И все воспоминания, которые она гнала прочь, нахлынули на нее и пробудили желания, приносившие с собой боль.
Эту боль ей было бы легче вынести, если бы он был таким бесчувственным, как притворялся. Но бесчувственный человек не мог бы вернуть ей веру в себя, как это сумел он, заставить ее впервые в жизни почувствовать себя совершенно нормальной женщиной, даже привлекательной. Бесчувственный человек не стал бы держать над ней зонтик, защищая ее от солнца. Бесчувственный человек не стал бы играть с ребенком, или засиживаться до ночи, рассказывая мальчикам разные истории, или позволять мангусте взбираться на себя. Бесчувственный человек не смог бы заставить всех окружающих полюбить его.
«Включая меня, — подумала она. — Включая меня, глупую».
— Дафна.
Она подняла глаза, не ожидая что-либо увидеть, ибо она лишь мечтала и звучный голос слышала в своем воображении. Но нет, он снова стоял в дверях, чуть склонив голову, потому что дверной проем был слишком низок для него. Северный ветер растрепал его густые темные волосы, глаза весело блестели. Она вспомнила, как он насвистывал в темноте темницы, смеясь над опасностью, как будто она существовала специально для его развлечения.
А теперь Дафна наблюдала, как он день за днем разгоняет темноту в ее душе. И она меняется день за днем. Благодаря ему она снова научилась любить и доверять себе. Благодаря ему, желания стали наслаждением, а не стыдом.
«Я люблю тебя», — подумала она.
Он долго наблюдал за ней, затем уголки его губ медленно растянулись в улыбке.
— А-а, — сказал он. — Так-то лучше.
— Что лучше?
Он вошел в каюту и закрыл за собой дверь.
— Ты знаешь, — ответил он.
— Тебе не следовало закрывать дверь, — сказала она, а ее сердце, непослушное сердце, замирало от предвкушения.
— Ты смотришь на меня, как будто говоришь «та ала хенех», — сказал он.
— Нет, — солгала она. А желание билось в ее сердце и пробегало по жилам.
— Тогда почему я забыл, зачем пришел? — Руперт сел на диван рядом с ней. — Это было что-то чрезвычайно важное. Но выражение твоего лица заставило меня обо всем забыть. — Руперт поднял тетрадь, выскользнувшую из ее рук, когда она увидела его. — Может быть, я постепенно вспомню. Чем ты занимаешься сегодня? Или я должен сказать кем? Я вижу пару этих надоевших уже картушей.
— Не пару, — сдержанно возразила Дафна. В каюте было слишком тесно. Они были отгорожены ото всех. Снаружи матросы затянули любовную песню. — Они происходят из разных мест.
Как и они, напомнила она себе, из разных миров. Ей надо оставаться в своем, держаться на расстоянии. Это она понимала. Но она придвинулась ближе и указала на страницу, хотя в этом не было необходимости. Он и так хорошо все видел.
— Тот, что сверху, принадлежит Птолемею, он с Розеттского камня. Нижний — Клеопатре, он с обелиска мистера Бэнкса. — Она придвинулась слишком близко. Его запах щекотал ей ноздри и проникал в мозг, затуманивая его.
Он перевел взгляд с тетради на ее лицо. Ей следовало отвернуться, сосредоточиться, иначе по выражению ее лица он поймет, чего она хочет, прочитает каждую отчаянную мысль, каждое безумное чувство. Но Дафна не смогла отвернуться. Ей хотелось провести кончиками пальцев по овалу его лица, прижаться к нему щекой.
— Ты написала буквы над этими знаками, — заметил он.
— Догадки, — ответила она. — Считаю буквы. Сравниваю буквы. Чтобы отвлечься от других мыслей.
— Помогает?
«Думай о Майлсе, — говорила она себе. — Думай о том, что он сделал для тебя. Неужели ты заставишь его расплачиваться за свою слабость и глупость?»
— Нет, — сказала она, — не помогает.
— Мне тоже ничего не помогает. Я сделал глупость, войдя сюда и закрыв дверь. Здесь все твое — божественный запах ладана, аромат твоей кожи, запах книг, пергамента и чернил. — Он погладил ладонью часть дивана, разделявшую их. — Здесь ты спишь, а я сплю на другом конце света. Я тоскую по тебе.
Она опустилась на колени и прижала пальцы к его губам. Нельзя позволить ему произнести еще одно сладкое слово. Она начнет верить, что все это правда. Тогда, потом, будет еще больнее. Мужчины говорят что хотят. И делают что хотят. Даже Верджил говорил с ней по-другому, когда испытывал вожделение.
На палубе матросы пели о любви. Один голос взлетал надо всеми в любовной тоске.
Любовь тревожит мое сердце, Сон бежит от моих глаз, Боль терзает мое тело, Бесконечно льются мои слезы. Увы, если бы мы были вместе, Я бы не вздыхал и не плакал.
Он поднял руку и погладил ее пальцы, прижатые к его губам, взял ее за запястье. Она позволила ему взять ее руку, и их пальцы переплелись. Он положил их соединенные руки себе на грудь и прижал их к сердцу.
— Тоскую по тебе, — сказал он. Очень тихо, почти неслышно.
Она тоже тосковала по нему, по той свободе, которую они обрели в гробнице в Ассиуте: свободу касаться друг друга, целоваться, отдавать и получать наслаждение, обладая друг другом. Быть теми, кем они были в объятиях друг друга.
Дафна потянулась к нему и прижалась губами к его губам. Он ответил с поразившей ее до боли нежностью. Она освободила руку и взяла его прекрасное лицо в свои ладони и смотрела в эти темные смеющиеся глаза. Даже в эту минуту в их глубине затаился коварный дух, в них пылала страсть. Она улыбнулась и поднесла улыбку к его губам и отдала ее ему.
— Тоскую по тебе, — прошептала она. — Так сильно! Ей следовало отстраниться, но было уже поздно. Она вдыхала запах его кожи, ощущала вкус его губ и чувствовала тепло и силу его рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Болезни — это дело леди, — сказал Руперт. — А я не доктор.
— Он болен от любви, сэр. Вот почему он так небрежен к своей одежде.
— От любви?
— Да, сэр, к Нафизе. Его страдания велики. Я говорил ему, что вы теперь наш отец, и вы позаботитесь о его счастье, но он мне не верит.
Руперт снова взглянул на Юсуфа, лицо которого выражало трогательную надежду. Он снова обратился к Тому:
— И с каких это пор я ваш отец?
Том объяснил, что чума лишила его почти всех родных. Его дядя Ахмед исчез. У Юсуфа тоже нет семьи. Солдаты Мухаммеда Али два года назад сожгли дотла его деревню и всех убили.
— И теперь мы принадлежим вам, — закончил Том. — Вы наш хозяин и наш отец.
В эту минуту заплакал ребенок.
Руперт огляделся. Ребенок. Женщины. Пара подростков.
Он и был им отцом.
Дафна упорно смотрела на картуши, но это было бесполезно. Она не могла сосредоточиться. Она не могла вспомнить, о чем думала перед тем, как услышала стук и увидела на пороге мистера Карсингтона. Она помнила, как он прижал ее к двери в тот вечер, когда они вернулись из Мемфиса.
Поцелуй, колдовской поцелуй. Нежный и игривый. Он был для нее неожиданным открытием, как будто никто на свете никогда не целовал ее.
И все воспоминания, которые она гнала прочь, нахлынули на нее и пробудили желания, приносившие с собой боль.
Эту боль ей было бы легче вынести, если бы он был таким бесчувственным, как притворялся. Но бесчувственный человек не мог бы вернуть ей веру в себя, как это сумел он, заставить ее впервые в жизни почувствовать себя совершенно нормальной женщиной, даже привлекательной. Бесчувственный человек не стал бы держать над ней зонтик, защищая ее от солнца. Бесчувственный человек не стал бы играть с ребенком, или засиживаться до ночи, рассказывая мальчикам разные истории, или позволять мангусте взбираться на себя. Бесчувственный человек не смог бы заставить всех окружающих полюбить его.
«Включая меня, — подумала она. — Включая меня, глупую».
— Дафна.
Она подняла глаза, не ожидая что-либо увидеть, ибо она лишь мечтала и звучный голос слышала в своем воображении. Но нет, он снова стоял в дверях, чуть склонив голову, потому что дверной проем был слишком низок для него. Северный ветер растрепал его густые темные волосы, глаза весело блестели. Она вспомнила, как он насвистывал в темноте темницы, смеясь над опасностью, как будто она существовала специально для его развлечения.
А теперь Дафна наблюдала, как он день за днем разгоняет темноту в ее душе. И она меняется день за днем. Благодаря ему она снова научилась любить и доверять себе. Благодаря ему, желания стали наслаждением, а не стыдом.
«Я люблю тебя», — подумала она.
Он долго наблюдал за ней, затем уголки его губ медленно растянулись в улыбке.
— А-а, — сказал он. — Так-то лучше.
— Что лучше?
Он вошел в каюту и закрыл за собой дверь.
— Ты знаешь, — ответил он.
— Тебе не следовало закрывать дверь, — сказала она, а ее сердце, непослушное сердце, замирало от предвкушения.
— Ты смотришь на меня, как будто говоришь «та ала хенех», — сказал он.
— Нет, — солгала она. А желание билось в ее сердце и пробегало по жилам.
— Тогда почему я забыл, зачем пришел? — Руперт сел на диван рядом с ней. — Это было что-то чрезвычайно важное. Но выражение твоего лица заставило меня обо всем забыть. — Руперт поднял тетрадь, выскользнувшую из ее рук, когда она увидела его. — Может быть, я постепенно вспомню. Чем ты занимаешься сегодня? Или я должен сказать кем? Я вижу пару этих надоевших уже картушей.
— Не пару, — сдержанно возразила Дафна. В каюте было слишком тесно. Они были отгорожены ото всех. Снаружи матросы затянули любовную песню. — Они происходят из разных мест.
Как и они, напомнила она себе, из разных миров. Ей надо оставаться в своем, держаться на расстоянии. Это она понимала. Но она придвинулась ближе и указала на страницу, хотя в этом не было необходимости. Он и так хорошо все видел.
— Тот, что сверху, принадлежит Птолемею, он с Розеттского камня. Нижний — Клеопатре, он с обелиска мистера Бэнкса. — Она придвинулась слишком близко. Его запах щекотал ей ноздри и проникал в мозг, затуманивая его.
Он перевел взгляд с тетради на ее лицо. Ей следовало отвернуться, сосредоточиться, иначе по выражению ее лица он поймет, чего она хочет, прочитает каждую отчаянную мысль, каждое безумное чувство. Но Дафна не смогла отвернуться. Ей хотелось провести кончиками пальцев по овалу его лица, прижаться к нему щекой.
— Ты написала буквы над этими знаками, — заметил он.
— Догадки, — ответила она. — Считаю буквы. Сравниваю буквы. Чтобы отвлечься от других мыслей.
— Помогает?
«Думай о Майлсе, — говорила она себе. — Думай о том, что он сделал для тебя. Неужели ты заставишь его расплачиваться за свою слабость и глупость?»
— Нет, — сказала она, — не помогает.
— Мне тоже ничего не помогает. Я сделал глупость, войдя сюда и закрыв дверь. Здесь все твое — божественный запах ладана, аромат твоей кожи, запах книг, пергамента и чернил. — Он погладил ладонью часть дивана, разделявшую их. — Здесь ты спишь, а я сплю на другом конце света. Я тоскую по тебе.
Она опустилась на колени и прижала пальцы к его губам. Нельзя позволить ему произнести еще одно сладкое слово. Она начнет верить, что все это правда. Тогда, потом, будет еще больнее. Мужчины говорят что хотят. И делают что хотят. Даже Верджил говорил с ней по-другому, когда испытывал вожделение.
На палубе матросы пели о любви. Один голос взлетал надо всеми в любовной тоске.
Любовь тревожит мое сердце, Сон бежит от моих глаз, Боль терзает мое тело, Бесконечно льются мои слезы. Увы, если бы мы были вместе, Я бы не вздыхал и не плакал.
Он поднял руку и погладил ее пальцы, прижатые к его губам, взял ее за запястье. Она позволила ему взять ее руку, и их пальцы переплелись. Он положил их соединенные руки себе на грудь и прижал их к сердцу.
— Тоскую по тебе, — сказал он. Очень тихо, почти неслышно.
Она тоже тосковала по нему, по той свободе, которую они обрели в гробнице в Ассиуте: свободу касаться друг друга, целоваться, отдавать и получать наслаждение, обладая друг другом. Быть теми, кем они были в объятиях друг друга.
Дафна потянулась к нему и прижалась губами к его губам. Он ответил с поразившей ее до боли нежностью. Она освободила руку и взяла его прекрасное лицо в свои ладони и смотрела в эти темные смеющиеся глаза. Даже в эту минуту в их глубине затаился коварный дух, в них пылала страсть. Она улыбнулась и поднесла улыбку к его губам и отдала ее ему.
— Тоскую по тебе, — прошептала она. — Так сильно! Ей следовало отстраниться, но было уже поздно. Она вдыхала запах его кожи, ощущала вкус его губ и чувствовала тепло и силу его рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83