— Садись за стол!
Трактирщик неловко присел к столу, с любопытством вглядываясь в лицо генерала.
Морис поставил перед собой рюмку, поданную ему перед сном, трактирщику поставил вторую, только что принесенную.
— Ну что, дружище, так и не узнал? — лукаво улыбаясь, спросил Морис.
— Не узнал, пан генерал, ваше высокопревосходительство, — смущенно ответил трактирщик.
— Ну вот, а еще хотел меня у себя подольше в подмастерьях оставить, — рассмеялся Беньовский.
— Когда же это было? Да и виданное ли дело, вас — в подмастерья?
Трактирщик пристально всмотрелся в лицо генерала. Перед ним стоял невысокий, широкоплечий мужчина лет тридцати, с большим выпуклым лбом и тонким коротким носом. Маленький, красиво очерченный рот и рыжеватые волосы придали бы его лицу выражение женственности, если бы не крепкий волевой подбородок и глаза — то голубые, то светло-серые, взглянув в которые, любой бы мог понять, что с этим человеком шутки плохи.
Кожа на лице генерала была матовой, какой обычно бывает у людей, в свое время хорошо загоревших, но затем долго лишенных солнца. Трактирщик готов был поклясться, что никогда не видел генерала, да и так ли уж много довелось ему их видеть на своем веку?
И вдруг генерал расхохотался. Заливисто, громко, как никогда не позволил бы себе чопорный ясновельможный пан.
— Не может быть! — вскрикнул трактирщик. — Вы ли Это, пан генерал? Морис Август? Мой подмастерье в кузне? Вот это да! Не мудрено, что не признал я вас сразу. Да и где ж было признать! Ведь, почитай, лет десять прошло!
— Да, около этого. И не чаяли свидеться, а вот пришлось.
— Да-а-а, — удивленно тянул трактирщик, покачивая, головой. — Где ж вы все это время были? — спросил он Мориса, смутно припоминая, что вроде бы тот назвался вахмистром или еще каким-то невысоким чином, а тут на тебе — генерал.
— Где я только не был! — ответил Морис. — Помнишь, может быть, как от тебя пошел я с Андреем, с которым вместе у тебя работал, в Кролевец? Так вот, пробыл я в Кролевце не более года, а потом пришлось мне побывать и в Голландии, и в Англии, и у рыцарей Мальтийского ордена, и мало ли где еще. Вернулся я в Польшу недавно — получил письмо от одного приятеля. Писал он мне, что началась здесь шляхетская революция за вольность, за честь, против деспотизма императрицы Екатерины. Как было не поехать?
— Вот оно что, — раздумчиво проговорил трактирщик. — Значит, кидало вас по белу свету во все стороны, а все же в конце концов оказались вы дома.
— Не знаю, приятель, — сказал Морис, — где мой дом. Раньше вроде бы и знал, а теперь не знаю. Ну да ладно, не старики мы еще с тобой прошлое вспоминать, охать да ахать. Выпьем-ка за нашу встречу!
Вечером того же дня Морис, все еще чувствуя себя нездоровым, засел за письмо к своему другу, по милости которого он оказался в Польше.
Морис познакомился с ним в Голландии и затем долго переписывался. Он-то и убедил Мориса в том, что его место в рядах барских конфедератов , поднявших в начале 1768 года восстание против русской императрицы Екатерины II.
«Дорогой друг Анри! — начал Морис. — Не знаю, получишь ли ты это письмо, но написать обо всем со мною случившемся для меня не менее важно, чем для тебя об этом же узнать.
Со всей откровенностью скажу тебе, друг мой, что вот уже несколько недель глубочайшее разочарование не оставляет меня. Я изверился в правоте того дела, которому служу, и убежден в том, что наша затея движется к краху.
Мы слабеем от боя к бою, помощи со стороны турок и французов, на которую мы уповали все время, нет, военные неудачи нас преследуют.
Три месяца назад на деревню, где мы стояли, напали русские. Мои рыцари спали, часовые тоже. Никто и перекреститься не успел, как всех нас похватали московиты.
Меня привезли в Краков, в штаб русской дивизии, которой командовал генерал-майор князь Александр Прозоровский.
Я ждал суда, ссылки в Сибирь, казни, но дело кончилось тем, что князь взял с меня слово не воевать более против русских. Я обещал и был отпущен на все четыре стороны.
Ты знаешь, что честь всегда была для меня превыше всего, но я нарушил данное князю слово, как ни горько мне теперь в этом признаваться.
Ксендз Врублевский убедил меня в том, что слово, данное схизматику , можно нарушить немедленно, если этого требуют интересы церкви и шляхетской вольности.
Я вернулся в армию. Вожди конфедерации присвоили мне чин генерала и наградили орденом. Я преисполнился самыми дерзкими замыслами… «
Прямо под окном грохнул выстрел, за ним другой. Не успев сообразить, в чем дело, Морис бросил перо, схватил со стола пистолет и шпагу и скатился вниз по лестнице.
Он распахнул дверь и увидел двор, полный русских солдат.
На этот раз судьба жестоко обошлась с Беньовским. Через неделю он снова оказался в Кракове, в штабе генерала Прозоровского.
Прозоровский ни о чем не спросил его. Он взглянул на Беньовского так, как будто перед ним стоял не граф и не генерал, а проворовавшийся холоп. И, повернувшись к приведшему Беньовского сержанту, приказал:
— Отвези его в Киев к военному аудитору!
Военный суд приговорил Беньовского к ссылке в Казань. Под крепким караулом, минуя Москву, он проехал к месту назначения и там был поселен под надзором полиции «впредь, до особого на то повеления».
Поселиться ему разрешили где заблагорассудится и заняться чем угодно, «лишь бы занятие сие было признано законным и способствовало собственному его пропитанию».
Морис подумал-подумал и отправился на берег Волги в слободу, где жили рыбаки и лодочники.
Он поселился в избе у старого бобыля Никиты Хлопова. Никита всю жизнь промышлял тем, что строил да чинил лодки, и в слободе считался великим докой по этому делу.
Он согласился пустить к себе Мориса, с тем чтобы тот помогал ему в работе.
Морису нравилось его новое занятие. Целый день проводил он на берегу Волги под солнцем и ветром, строгал, конопатил, вдыхал запахи водорослей, нагретой смолы и свежеоструганного дерева.
Никита был немногословен, угрюм и, хотя заработком своим делился честно, секретов мастерства от Мориса не прятал, но особенно не сближался, и, общительный, привыкший всегда быть на людях, Морис начал заметно страдать от своего одиночества.
Мало-помалу он познакомился с жителями слободы и вскоре узнал, что, кроме него, в Казани есть еще несколько десятков ссыльных. Среди них он нашел одного майора, который тоже попал в Казань за участие в войне на стороне барских конфедератов.
Этого человека звали Адольфом Винбладом. Ему было около сорока лет, он был высок ростом, худ и узок в плечах.
Винблад очень обрадовался знакомству с Беньовским. Однажды, когда Беньовский заглянул к нему на огонек, по обычаю принеся с собою чай, сахар да связку баранок, Винблад затеял с ним разговор о побеге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123