Такая жизнь воспитывала из туземцев людей, не имевших ни малейшего представления о ценности человеческой жизни.
Ребенок, раньше чем научится говорить, хватался за смертоносное оружие отцов, чтобы выучиться не только защищаться, но и нападать. Юноша не получал равноправия среди соплеменников, если не мог предъявить неопровержимого доказательства своей боеспособности, своего умения истреблять людей и зверей. Влюбленный не мог просить руки любимой девушки, если он не обещал ввести ее как жену в хижину, на стенах которой красуются черепа убитых им в бою один на один врагов.
Такая жизнь порождала и особого рода людей: они не щадили чужой жизни, но не дорожили и своей собственной. Они не знали, что такое жалость и пощада, но и сами не просили пощады. Они умели убивать, но умели и умирать.
В конце первой половины XIX века на острове Борнео и на близлежащих островах разыгрались события, для описания которых нужно было бы обладать талантом Гомера. Поединки, бои, походы, сражения, завоевания, падение одних, возвышение других. Это — Илиада Борнео.
Но она еще ждет своих историков и своих поэтов.
В те дни на острове особую роль играл английский авантюрист Джеймс Брук — человек, явившийся сюда нищим скитальцем, а потом ставший повелителем огромной территории, своего рода королем. За заслуги, оказанные им при защите берегов Борнео от малайских пиратов, Брук получил от одного из набобов звание раджи Саравака, или вассального князя саравакского. Этот человек железной рукой правил своим княжеством, насаждая в нем европейские порядки. Казалось, ему удастся мало-помалу завладеть чуть ли не всем огромным островом и стать родоначальником новой европейской династии в дебрях Борнео. Но его государство просуществовало недолго: среди туземцев, которых он безжалостно истреблял и изгонял, нашелся человек, обладавший неукротимым характером, презиравший смерть, чувствовавший себя живущим полноценной жизнью только тогда, когда кругом раздавался шум боевой схватки, звенели мечи, гремели выстрелы. Этот человек, потомок одного из туземных княжеских родов, носивший имя Сандакан, обладал огромным влиянием на туземцев Борнео. Под его знамена стекались все недовольные вводимыми европейцами порядками, все выкинутые за борт жизни, смелые, жаждущие битв и добычи. И Сандакан после жестокой борьбы разрушил царство Джеймса Брука, раджи Саравака, и экс-раджа вернулся умирать в Англию таким же нищим, каким он пришел в Саравак.
Но кроме борьбы с Джеймсом Бруком у Сандакана-изгнанника было еще одно дело, ставшее целью его жизни: у его отцов во внутренних областях Борнео когда-то было собственное королевство.
В детстве Сандакан был изгнан из родного края переселившимися чужеземцами, из князя превратился в нищего, потом в вождя пиратов, странствовал, скрываясь, как затравленный тигр, от назначавших за его голову колоссальные суммы англичан и голландцев, дрался в Индии, скитался, не находя себе пристанища, и, объявив войну всем, вооружил против себя всех.
Один из эпизодов невероятно богатой приключениями жизни этого человека и является темой настоящего романа.
Однажды, когда бури весеннего равноденствия бушевали над островом Борнео, вблизи его берегов, у залива Балуду, по волнам пролива Бангуэй мчалось подгоняемое ураганом паровое судно, которому, казалось, было суждено погибнуть в разъяренных волнах. Жители прибрежных селений наблюдали до наступления мглы за его движением, ожидая каждое мгновение, что это судно разобьется о прибрежные камни, потонет, и бурные волны, играя, вынесут на берег только щепки да трупы. Но судно боролось со стихией. Словно призрак, оно скользило среди кипящих волн, переходя по извилистым каналам, минуя опасные отмели. Оно то приближалось к берегу, будто ища пристанища в какой-нибудь пристани и, готовое, казалось, выброситься на прибрежные скалы, то вдруг, испугавшись гибели, опять уходило в море, скрываясь в тумане.
К ночи оно исчезло. И думали люди, ждавшие крушения этого корабля-призрака, как праздника, — ведь его остатки должны были послужить им богатой добычей, — что море поглотило смелый корабль со всем его экипажем. За этим судном пронеслись, гонимые бурей, парусные корабли, или, правильнее, большие лодки. И они скрылись в тумане.
Это было вечером.
А ночью, задолго до рассвета, в прибрежном девственном лесу, полном жути и грозовой тревоги, при блеске молний можно было разглядеть странные фигуры вооруженных людей, скрывавшихся среди корней и побегов, под могучими папоротниками, в ямах и ложбинах. И когда не гремели раскаты грома и наступала зловещая тишина, слышались шепот, слабый свист, иногда — лязг оружия. А потом опять грохотал гром, темную завесу неба раздирали змеящиеся молнии, и при их призрачном, неверном свете опять были видны собравшиеся в группы, прильнувшие к земле, тенями крадущиеся по лесу человеческие фигуры.
— Остановитесь, Малайские Тигры! — послышался из мглы повелительный голос, и, когда вспыхнула молния, кравшиеся по лесу люди увидели фантастичную фигуру. Это был вооруженный с ног до головы пожилой уже малаец, на котором была сшитая из розовой материи узкая курточка с широкими, раздувающимися рукавами. В руках он держал великолепный длинноствольный индийский карабин с прикладом, украшенным серебром и перламутровой инкрустацией.
— Самбильонг! Наконец-то! Самбильонг тут! — пронеслось по рядам остановившихся при звуке его голоса людей.
— Где вождь? — спросил пришедший.
Из мглы выступил средних лет воин, тонкий, гибкий, подвижный как тигр, каждое движение его выказывало огромную силу. На нем был богатый костюм, по первому взгляду на который знаток быта этих стран узнал бы в воине какого-нибудь раджу или индийского князя.
— Я здесь, мой верный Самбильонг! — сказал он, приближаясь к пришедшему. — Какие новости приносишь ты нам? Ты добрался до котты? Ты произвел разведку? Что же ты видел?
— Вождь, котта защищена тремя палисадами. По обычаю даяков, во рвах и на подступах к палисадам везде торчат наконечники стрел и копий, смазанные ядом анчара. Я прошел до самого поселка: там не ожидают никакой беды, не думают о возможности нападения.
— Но стража выставлена, Самбильонг?
— Да, я видел двух даяков, вождь. В самом поселке должно быть не меньше двух сотен вооруженных людей.
— А пушки?
— Я видел стоящую под навесом небольшую пушку, ту, вождь, которую мы зовем именем «мирим».
— Знаю. Медная длинноствольная пушка, с заряжением которой канонирам так много хлопот… Эти миримы не могут идти в сравнение с нашими морскими спингардами. Но хватит об этом! Кажется, ураган проходит. Близится час боя. Жаль будет, если не подоспеют к сражению Янес и Тремаль-Наик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Ребенок, раньше чем научится говорить, хватался за смертоносное оружие отцов, чтобы выучиться не только защищаться, но и нападать. Юноша не получал равноправия среди соплеменников, если не мог предъявить неопровержимого доказательства своей боеспособности, своего умения истреблять людей и зверей. Влюбленный не мог просить руки любимой девушки, если он не обещал ввести ее как жену в хижину, на стенах которой красуются черепа убитых им в бою один на один врагов.
Такая жизнь порождала и особого рода людей: они не щадили чужой жизни, но не дорожили и своей собственной. Они не знали, что такое жалость и пощада, но и сами не просили пощады. Они умели убивать, но умели и умирать.
В конце первой половины XIX века на острове Борнео и на близлежащих островах разыгрались события, для описания которых нужно было бы обладать талантом Гомера. Поединки, бои, походы, сражения, завоевания, падение одних, возвышение других. Это — Илиада Борнео.
Но она еще ждет своих историков и своих поэтов.
В те дни на острове особую роль играл английский авантюрист Джеймс Брук — человек, явившийся сюда нищим скитальцем, а потом ставший повелителем огромной территории, своего рода королем. За заслуги, оказанные им при защите берегов Борнео от малайских пиратов, Брук получил от одного из набобов звание раджи Саравака, или вассального князя саравакского. Этот человек железной рукой правил своим княжеством, насаждая в нем европейские порядки. Казалось, ему удастся мало-помалу завладеть чуть ли не всем огромным островом и стать родоначальником новой европейской династии в дебрях Борнео. Но его государство просуществовало недолго: среди туземцев, которых он безжалостно истреблял и изгонял, нашелся человек, обладавший неукротимым характером, презиравший смерть, чувствовавший себя живущим полноценной жизнью только тогда, когда кругом раздавался шум боевой схватки, звенели мечи, гремели выстрелы. Этот человек, потомок одного из туземных княжеских родов, носивший имя Сандакан, обладал огромным влиянием на туземцев Борнео. Под его знамена стекались все недовольные вводимыми европейцами порядками, все выкинутые за борт жизни, смелые, жаждущие битв и добычи. И Сандакан после жестокой борьбы разрушил царство Джеймса Брука, раджи Саравака, и экс-раджа вернулся умирать в Англию таким же нищим, каким он пришел в Саравак.
Но кроме борьбы с Джеймсом Бруком у Сандакана-изгнанника было еще одно дело, ставшее целью его жизни: у его отцов во внутренних областях Борнео когда-то было собственное королевство.
В детстве Сандакан был изгнан из родного края переселившимися чужеземцами, из князя превратился в нищего, потом в вождя пиратов, странствовал, скрываясь, как затравленный тигр, от назначавших за его голову колоссальные суммы англичан и голландцев, дрался в Индии, скитался, не находя себе пристанища, и, объявив войну всем, вооружил против себя всех.
Один из эпизодов невероятно богатой приключениями жизни этого человека и является темой настоящего романа.
Однажды, когда бури весеннего равноденствия бушевали над островом Борнео, вблизи его берегов, у залива Балуду, по волнам пролива Бангуэй мчалось подгоняемое ураганом паровое судно, которому, казалось, было суждено погибнуть в разъяренных волнах. Жители прибрежных селений наблюдали до наступления мглы за его движением, ожидая каждое мгновение, что это судно разобьется о прибрежные камни, потонет, и бурные волны, играя, вынесут на берег только щепки да трупы. Но судно боролось со стихией. Словно призрак, оно скользило среди кипящих волн, переходя по извилистым каналам, минуя опасные отмели. Оно то приближалось к берегу, будто ища пристанища в какой-нибудь пристани и, готовое, казалось, выброситься на прибрежные скалы, то вдруг, испугавшись гибели, опять уходило в море, скрываясь в тумане.
К ночи оно исчезло. И думали люди, ждавшие крушения этого корабля-призрака, как праздника, — ведь его остатки должны были послужить им богатой добычей, — что море поглотило смелый корабль со всем его экипажем. За этим судном пронеслись, гонимые бурей, парусные корабли, или, правильнее, большие лодки. И они скрылись в тумане.
Это было вечером.
А ночью, задолго до рассвета, в прибрежном девственном лесу, полном жути и грозовой тревоги, при блеске молний можно было разглядеть странные фигуры вооруженных людей, скрывавшихся среди корней и побегов, под могучими папоротниками, в ямах и ложбинах. И когда не гремели раскаты грома и наступала зловещая тишина, слышались шепот, слабый свист, иногда — лязг оружия. А потом опять грохотал гром, темную завесу неба раздирали змеящиеся молнии, и при их призрачном, неверном свете опять были видны собравшиеся в группы, прильнувшие к земле, тенями крадущиеся по лесу человеческие фигуры.
— Остановитесь, Малайские Тигры! — послышался из мглы повелительный голос, и, когда вспыхнула молния, кравшиеся по лесу люди увидели фантастичную фигуру. Это был вооруженный с ног до головы пожилой уже малаец, на котором была сшитая из розовой материи узкая курточка с широкими, раздувающимися рукавами. В руках он держал великолепный длинноствольный индийский карабин с прикладом, украшенным серебром и перламутровой инкрустацией.
— Самбильонг! Наконец-то! Самбильонг тут! — пронеслось по рядам остановившихся при звуке его голоса людей.
— Где вождь? — спросил пришедший.
Из мглы выступил средних лет воин, тонкий, гибкий, подвижный как тигр, каждое движение его выказывало огромную силу. На нем был богатый костюм, по первому взгляду на который знаток быта этих стран узнал бы в воине какого-нибудь раджу или индийского князя.
— Я здесь, мой верный Самбильонг! — сказал он, приближаясь к пришедшему. — Какие новости приносишь ты нам? Ты добрался до котты? Ты произвел разведку? Что же ты видел?
— Вождь, котта защищена тремя палисадами. По обычаю даяков, во рвах и на подступах к палисадам везде торчат наконечники стрел и копий, смазанные ядом анчара. Я прошел до самого поселка: там не ожидают никакой беды, не думают о возможности нападения.
— Но стража выставлена, Самбильонг?
— Да, я видел двух даяков, вождь. В самом поселке должно быть не меньше двух сотен вооруженных людей.
— А пушки?
— Я видел стоящую под навесом небольшую пушку, ту, вождь, которую мы зовем именем «мирим».
— Знаю. Медная длинноствольная пушка, с заряжением которой канонирам так много хлопот… Эти миримы не могут идти в сравнение с нашими морскими спингардами. Но хватит об этом! Кажется, ураган проходит. Близится час боя. Жаль будет, если не подоспеют к сражению Янес и Тремаль-Наик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44