— коротко и решительно ответил Сандакан.
— Если не погибнут по пути!
— Не твоя забота! И ты проведешь нас!
— Как ты прикажешь господин! — ответил хриплым от злобы голосом Назумбата.
Чтобы обсудить, что следует предпринять, пускаясь в трудный поход, Сандакан, Янес и Тремаль-Наик удалились в роскошную капитанскую каюту Янеса на яхте.
Их встретил низкими подобострастными поклонами индус средних лет в одежде с украшениями, говорившими о том, что этот человек играл важную роль среди дворцовой челяди рани, или королевы Ассама.
— Кто это? — спросил Сандакан, показывая на индуса.
— Разряженная кукла! — отозвался равнодушно Янес. — Этикет заставляет меня таскать с собой по крайней мере несколько таких личностей, которые ни на что не нужны. Его зовут Сидар… Его звание мажордом или эконом. Ассамцы величают его хитмудъяром . Это что-то вроде «око и ухо населения».
— Не в этом дело! — прервал Янеса Сандакан. — Меня интересует, верный ли это человек. Мы будем говорить о том, что должно остаться в секрете.
— Э! — небрежно махнул рукой Янес. — Мой двор, который я охотно послал бы к черту вместе со всеми черномазыми вельможами и титулованными ничтожествами, способными только пресмыкаться, кишит наушниками. Действительно, это «уши» и «очи», следящие за каждым моим движением, за каждым шагом. И этот не хуже и не лучше других. А впрочем… говорят, он — один из преданнейших слуг. Он одним из первых перешел на нашу сторону, когда, помнишь, мы с тобой чуть ли не вдвоем устроили переворот в Ассаме, свергли прежнего раджу, братоубийцу Синдию, и посадили на престол мою жену Сураму. И он ссылается на какое-то дальнее родство с ней и всюду лезет на глаза, ходит за мной тенью. Увязался и в поход. Впрочем, человек полезный: умеет словно из-под земли добыть все нужное. Между прочим, это он за короткий срок убрал, как игрушку, эту яхту, купленную мной в Калькутте.
Болтая, друзья уселись у низенького, покрытого перламутровой инкрустацией стола восточного стиля, придвинутого к тянувшемуся вдоль стен каюты мягкому дивану с массой подушек. Хитмудьяр Сидар скромно отошел в сторонку, присел на ступеньках лесенки, ведущей на палубу, и обратился в подобие статуи.
Однако когда Янес крикнул ему, что хочет пить, хитмудьяр в одно мгновение уставил стол целой батареей бутылок со старинными винами.
— Мы не можем сразу же идти в глубь страны, — сказал, наполняя свой стакан, Сандакан. — Я должен сначала заручиться полным нейтралитетом раджи Лабука. Когда-то я оказал ему большую услугу, думаю, это обяжет его соблюдать нейтралитет, хотя он и выдал свою дочь за Белого дьявола. Затем некоторое время мы будем крейсировать у берегов, чтобы ввести в заблуждение врагов относительно места нашей высадки, и после отправимся к озерному краю.
— Так что нам сейчас не нужно возиться с чем-нибудь особенным? — вмешался в разговор мирно покуривавший роскошную трубку наргиле Тремаль-Наик. — А если так, то, друг Сандакан, может быть, ты удовлетворишь мое любопытство: ты никогда не рассказывал о том… ну, о том, как ты стал изгнанником.
Не то проклятье, не то стон вырвался из уст Сандакана. Но он справился с собой.
— Хорошо, расскажу! — ответил он. — Я давно собирался сделать это. От вас у меня не было, нет и не будет тайн. Но мне раньше было тяжело говорить об этом…
— Не рассказывай, если тяжело! — отозвался Янес.
— Нет, теперь я чувствую потребность рассказать обо всем! — ответил Сандакан.
Это было почти двадцать лет назад. Мои предки в годы великих войн на Борнео завоевали обширную страну, упорядочили жизнь в ней. Они усмирили дикарей, обеспечили возможность мирной жизни и работы нескольким сотням тысяч обитателей. Мой отец, прославленный воин, продвинул границы своего государства почти до морского берега: он искал возможность создать свободный выход к морю, говорил, что страна, не обладающая хотя бы клочком моря, осуждена задохнуться среди соседей. Кто знает, каких результатов удалось бы добиться отцу, как велико могло бы стать его государство, если бы на его пути не стал злой гений малайской расы, представитель народов запада, европеец.
Кто он?
Никто не знал точно, ни тогда, ни теперь. Прибрежные даяки подобрали его после бури на песке среди обломков судна. Почему они не убили его? Почему они не украсили какой-нибудь столб изгороди, окружавшей их деревню, его черепом? Почему он скоро приобрел огромное влияние на целое племя? Все это — тайна, которую теперь разгадывать поздно и бесполезно.
Важно только одно: этот человек, по-видимому, бежавший из английской тюрьмы каторжник, сумел стать во главе одного из самых диких племен даяков, и это племя подняло восстание против моего отца.
Отец собрал свои войска и пошел к берегу. Но тут начало твориться что-то странное: во-первых, восставшие оказались вооруженными хорошими ружьями английской работы, которых раньше у них не было, во-вторых, среди солдат моего отца кто-то щедрой рукой сыпал английское золото, и отряды один за другим дезертировали, а войско, собранное на защиту края, таяло, еще не вступив в бой. Поход закончился отступлением. Остатки еще верных моему отцу солдат заперлись в одной котте и были окружены. Осада длилась четырнадцать дней, потом враги ночью ворвались внутрь нашего укрепления. Последние защитники котты заперлись в пяти—шести хижинах внутренней крепости, еще не взятых врагами. Там хранилось небольшое количество пороха, последние боеприпасы. Но эти хижины были так искусно укреплены, что каждая представляла собой крепость в миниатюре, все вместе — отдельную крепость. Несколько приступов врагов были отбиты с ужасными для них потерями. Мы сопротивлялись почти три недели. И когда наши силы уже были на исходе, Белый дьявол, потеряв надежду одолеть нас и опасаясь, что к нам на помощь придет собравшееся с силами население, прислал парламентеров.
Нам не оставалось ничего больше, как приступить к переговорам: почти все защитники были уже истреблены, мы много дней голодали и терпели муки жажды. А главное — мы уже были почти безоружны. И мы согласились отпереть ворота, чтобы приступить к переговорам, надеясь только спасти жизнь деливших с нами тягость осады женщин.
Предложенные нам победителем условия казались блестящими: полная свобода всем оставшимся в живых. Но прежде чем отпустить нас, Белый дьявол устроил пиршество. И мы должны были присутствовать на нем. И вот во время пиршества толпа демонов с ножами, кинжалами, мечами в руках ринулась на кучку беззащитных людей. Там были моя мать, мои сестры, мои братья. Там сидел, безоружный и покрытый ранами, мой благородный отец. И весе, все — Их отрубленные головы, как шары, скатились на землю… Все, все… погибли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Если не погибнут по пути!
— Не твоя забота! И ты проведешь нас!
— Как ты прикажешь господин! — ответил хриплым от злобы голосом Назумбата.
Чтобы обсудить, что следует предпринять, пускаясь в трудный поход, Сандакан, Янес и Тремаль-Наик удалились в роскошную капитанскую каюту Янеса на яхте.
Их встретил низкими подобострастными поклонами индус средних лет в одежде с украшениями, говорившими о том, что этот человек играл важную роль среди дворцовой челяди рани, или королевы Ассама.
— Кто это? — спросил Сандакан, показывая на индуса.
— Разряженная кукла! — отозвался равнодушно Янес. — Этикет заставляет меня таскать с собой по крайней мере несколько таких личностей, которые ни на что не нужны. Его зовут Сидар… Его звание мажордом или эконом. Ассамцы величают его хитмудъяром . Это что-то вроде «око и ухо населения».
— Не в этом дело! — прервал Янеса Сандакан. — Меня интересует, верный ли это человек. Мы будем говорить о том, что должно остаться в секрете.
— Э! — небрежно махнул рукой Янес. — Мой двор, который я охотно послал бы к черту вместе со всеми черномазыми вельможами и титулованными ничтожествами, способными только пресмыкаться, кишит наушниками. Действительно, это «уши» и «очи», следящие за каждым моим движением, за каждым шагом. И этот не хуже и не лучше других. А впрочем… говорят, он — один из преданнейших слуг. Он одним из первых перешел на нашу сторону, когда, помнишь, мы с тобой чуть ли не вдвоем устроили переворот в Ассаме, свергли прежнего раджу, братоубийцу Синдию, и посадили на престол мою жену Сураму. И он ссылается на какое-то дальнее родство с ней и всюду лезет на глаза, ходит за мной тенью. Увязался и в поход. Впрочем, человек полезный: умеет словно из-под земли добыть все нужное. Между прочим, это он за короткий срок убрал, как игрушку, эту яхту, купленную мной в Калькутте.
Болтая, друзья уселись у низенького, покрытого перламутровой инкрустацией стола восточного стиля, придвинутого к тянувшемуся вдоль стен каюты мягкому дивану с массой подушек. Хитмудьяр Сидар скромно отошел в сторонку, присел на ступеньках лесенки, ведущей на палубу, и обратился в подобие статуи.
Однако когда Янес крикнул ему, что хочет пить, хитмудьяр в одно мгновение уставил стол целой батареей бутылок со старинными винами.
— Мы не можем сразу же идти в глубь страны, — сказал, наполняя свой стакан, Сандакан. — Я должен сначала заручиться полным нейтралитетом раджи Лабука. Когда-то я оказал ему большую услугу, думаю, это обяжет его соблюдать нейтралитет, хотя он и выдал свою дочь за Белого дьявола. Затем некоторое время мы будем крейсировать у берегов, чтобы ввести в заблуждение врагов относительно места нашей высадки, и после отправимся к озерному краю.
— Так что нам сейчас не нужно возиться с чем-нибудь особенным? — вмешался в разговор мирно покуривавший роскошную трубку наргиле Тремаль-Наик. — А если так, то, друг Сандакан, может быть, ты удовлетворишь мое любопытство: ты никогда не рассказывал о том… ну, о том, как ты стал изгнанником.
Не то проклятье, не то стон вырвался из уст Сандакана. Но он справился с собой.
— Хорошо, расскажу! — ответил он. — Я давно собирался сделать это. От вас у меня не было, нет и не будет тайн. Но мне раньше было тяжело говорить об этом…
— Не рассказывай, если тяжело! — отозвался Янес.
— Нет, теперь я чувствую потребность рассказать обо всем! — ответил Сандакан.
Это было почти двадцать лет назад. Мои предки в годы великих войн на Борнео завоевали обширную страну, упорядочили жизнь в ней. Они усмирили дикарей, обеспечили возможность мирной жизни и работы нескольким сотням тысяч обитателей. Мой отец, прославленный воин, продвинул границы своего государства почти до морского берега: он искал возможность создать свободный выход к морю, говорил, что страна, не обладающая хотя бы клочком моря, осуждена задохнуться среди соседей. Кто знает, каких результатов удалось бы добиться отцу, как велико могло бы стать его государство, если бы на его пути не стал злой гений малайской расы, представитель народов запада, европеец.
Кто он?
Никто не знал точно, ни тогда, ни теперь. Прибрежные даяки подобрали его после бури на песке среди обломков судна. Почему они не убили его? Почему они не украсили какой-нибудь столб изгороди, окружавшей их деревню, его черепом? Почему он скоро приобрел огромное влияние на целое племя? Все это — тайна, которую теперь разгадывать поздно и бесполезно.
Важно только одно: этот человек, по-видимому, бежавший из английской тюрьмы каторжник, сумел стать во главе одного из самых диких племен даяков, и это племя подняло восстание против моего отца.
Отец собрал свои войска и пошел к берегу. Но тут начало твориться что-то странное: во-первых, восставшие оказались вооруженными хорошими ружьями английской работы, которых раньше у них не было, во-вторых, среди солдат моего отца кто-то щедрой рукой сыпал английское золото, и отряды один за другим дезертировали, а войско, собранное на защиту края, таяло, еще не вступив в бой. Поход закончился отступлением. Остатки еще верных моему отцу солдат заперлись в одной котте и были окружены. Осада длилась четырнадцать дней, потом враги ночью ворвались внутрь нашего укрепления. Последние защитники котты заперлись в пяти—шести хижинах внутренней крепости, еще не взятых врагами. Там хранилось небольшое количество пороха, последние боеприпасы. Но эти хижины были так искусно укреплены, что каждая представляла собой крепость в миниатюре, все вместе — отдельную крепость. Несколько приступов врагов были отбиты с ужасными для них потерями. Мы сопротивлялись почти три недели. И когда наши силы уже были на исходе, Белый дьявол, потеряв надежду одолеть нас и опасаясь, что к нам на помощь придет собравшееся с силами население, прислал парламентеров.
Нам не оставалось ничего больше, как приступить к переговорам: почти все защитники были уже истреблены, мы много дней голодали и терпели муки жажды. А главное — мы уже были почти безоружны. И мы согласились отпереть ворота, чтобы приступить к переговорам, надеясь только спасти жизнь деливших с нами тягость осады женщин.
Предложенные нам победителем условия казались блестящими: полная свобода всем оставшимся в живых. Но прежде чем отпустить нас, Белый дьявол устроил пиршество. И мы должны были присутствовать на нем. И вот во время пиршества толпа демонов с ножами, кинжалами, мечами в руках ринулась на кучку беззащитных людей. Там были моя мать, мои сестры, мои братья. Там сидел, безоружный и покрытый ранами, мой благородный отец. И весе, все — Их отрубленные головы, как шары, скатились на землю… Все, все… погибли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44