Если уж мне непременно нужно отправиться в мир иной, то лучше бы - любуясь ею, думает распростертый на песке молодой человек, хранимый счастливой звездой.
Ведь именно так он чаще всего именовал себя.
ЭММА (1)
В ту пору мне только-только исполнилось двадцать лет.
Я работала художницей в рекламном агентстве (тогда еще говорили - бюро), окна которого выходили на порт Сен-Жюльена-де-л'Осеан. Опыта у меня было всего ничего, но окружающие ценили меня за кроткий нрав и приветливость, за послушание и старательность в работе. Я вышла замуж за управляющего.
У нас было десять августовских дней на свадебное путешествие, и мы решили прокатиться на автомобиле в Испанию. Мой жених, господин Северен, купил и отдал переоборудовать старый фургон, служивший во время войны санитарной каретой. Я, разумеется, имею в виду первую мировую войну. Позади переднего сиденья в нем располагались два ящика для одежды, они же служили и постелями, был там умывальник с бачком и кухонный столик. Мой жених собственноручно выкрасил весь фургон снаружи в грязно-песочный цвет, который он с гордостью именовал "художественно желтым", но, поскольку своими руками ему никогда не удавалось создать ничего художественного, на каждом боку фургона отчетливо проступал большущий красный крест.
Свадебный обед состоялся в гостинице "Купальщик", с джаз-оркестром и играми на поцелуй в качестве выигрыша. Думаю, я была довольна, если не считать того, что мой жених - а вернее, уже супруг - переходил от стола к столу со стаканом в руке, разговаривая по своему обыкновению очень, громко, и я немного беспокоилась, потому что с наступлением ночи нам предстояло уезжать, а он не из тех мужчин, которые могут позволить женщине сесть за руль.
Часам к семи-восьми гостей заметно поприбавилось, и все они очень развеселились, принялись дурачиться, заглядывать на кухню, пиршество разгорелось с новой силой. Мы воспользовались этим, чтобы улизнуть. Я обняла родителей, которые отводили глаза, скрывая волнение, - ведь я покидала их впервые. Что же касается супруга, то у него родни не осталось, если не считать старшего брата, которого он когда-то давным-давно укусил за ухо в ссоре из-за лошади и с которым с тех самых пор не виделся. Насколько я помню, ко дню нашей свадьбы эта лошадь уже много лет как издохла.
Одной из главных моих забот в тот день было сберечь свое восхитительное белое платье, в котором венчалась еще моя мать, а перед ней - бабушка. К тогдашней моде его приспособила одна дама из Ре, все хвалили ее за талант портнихи. У меня сохранился снимок, сделанный на ступенях церкви после венчания, - прилагаю его к своим показаниям, чтобы вы могли увидеть, какое чудесное на мне было платье, несмотря на наши довольно скромные средства, и, разумеется, как я вообще выглядела в свои двадцать лет, за несколько часов до событий, поломавших всю мою жизнь. Фотографию не возвращайте. Мне так и не хватило духу бросить ее в огонь, потому что на ней рядом со мной стоят мои родители, но при взгляде на нее я не могу удержаться от слез.
На черно-белой фотографии формата почтовой открытки Эмма предстает высокой, стройной, пригожей блондинкой со светлыми - вероятно, голубыми - глазами и меланхолической улыбкой. Платье на ней и впрямь роскошное - атласное, с кружевной отделкой. Высокую пышную прическу скрепляет венок из флердоранжа, а лоб украшают затейливо уложенные завитки. Рядом в сером фраке ее супруг Северен - мужчина лет сорока, коротконогий, с заостренным лицом, весьма самоуверенного вида. (Примечание Мари-Мартины Лепаж, адвоката при Апелляционном суде.)
Наш отъезд, похоже, прошел незамеченным. От этого я испытала лишь облегчение, потому что весь вечер с опаской ожидала шуточек и намеков, которые понесутся нам вдогонку. В ту пору испугать меня было проще простого.
Мой супруг, перетрудившись за день, уже давно снял фрак и манишку. Садясь за руль, он бросил их назад, на одну из постелей в фургоне. Я же была одета так же, как утром, только сняла с головы венок и положила его на колени.
Сен-Жюльен-де-л'Осеан - морской курорт на оконечности вытянутого полуострова, носящего название коса Двух Америк. Сегодня его славу затмили такие замечательные курорты, как Фура или Марен, но тогда он насчитывал с тысячу душ зимой и не менее пяти тысяч - в сезон летом.
Вдоль главной дороги, ведущей на материк, на всем ее протяжении сменяют друг друга устричные садки и выгоны, окруженные болотцами. Помню, что в вечернем тумане нас провожало большое красное солнце, скользившее по водным зеркалам.
Ночь застигла нас еще на полуострове. Разомлевший от вина, мой муж не засыпал только благодаря ухабам. Я не осмеливалась ничего ему говорить, потому что малейшее замечание приводило его в бешенство, а еще потому, что мне было не так-то легко отделаться от приобретенной на работе привычки повиноваться ему. В конце концов он сам с уверенностью собственника положил руку на мое колено и прокричал сквозь грохот и тарахтенье:
- Проведем нашу первую брачную ночь здесь, пока я еще на что-то гожусь!
Съехав с дороги, он остановил фургон на опушке соснового бора. Мы вышли каждый со своей стороны и направились ко входу в "гнездышко любви", как называл заднюю часть фургона мой муж. Я ненадолго задержалась у двери, чтобы насладиться прохладой и послушать ночных птиц.
Когда я поднялась в фургон, Северен успел зажечь спиртовку и облачиться в пижаму, купленную им по случаю свадьбы, голубую в желтую и черную полоску, на нагрудном кармане которой были вышиты его инициалы. Хвастливо заявив мне: "Я все предусмотрел", он вытащил из ящика бутылку игристого и поставил ее на столик вместе с двумя металлическими чарками. Мне не хотелось вина, но я выпила немного, чтобы избежать ссоры. Потом, видя, что я сижу на одном из матрасов не поднимая глаз и не говоря ни слова, муж вздохнул:
- Ладно, я понял.
Он закурил сигарету и вышел из фургона - прогуляться, пока я разденусь. Прикрывая створки двери, которую он оставил открытой, я увидела, что он усаживается немного поодаль, на насыпи.
Я расстегнула крючки на платье и аккуратно сняла его через голову. Видимо, шорох ткани у самых моих ушей помешал мне услышать другой звук, поскольку я тотчас почувствовала, как меня хватают в охапку и грубая рука зажимает мне рот. Я даже не успела удивиться столь нелепой выходке мужа. Глухой, сдавленный голос - не голос Северена - скомандовал мне:
- Тихо! Не шевелитесь!
Сердце словно оборвалось у меня в груди.
Потом меня опрокинули навзничь, почти оторвав от пола. В свете спиртовки я мельком увидела рослого молодого человека с бритым наголо черепом и со щетиной на лице, в рубахе грубого полотна без ворота. От него воняло болотом. Он прижимал меня к себе, и я ничего больше не видела, но по звукам догадалась, что он запирает дверь фургона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96