Тогда мы делим оружие на троих. Каждому по ножу - у меня нож американского летчика, - Фредерику еще и топор, а ружье - тому, кто идет на охоту. Тем более что в поясе теперь мало патронов и мы бережем их для диких свиней, ни для кого больше.
Что сказать об этих длинных днях? Я очень влюблена с Фредериком, но Эсмеральда тоже немного, и я понимаю, что в этом причина ее мелких ссор с ним или со мной. Некоторые вещи, которые я не должна видеть, я предпочитаю видеть в лицо. Так что я говорю Эсмеральде:
- Если ты хочешь мужчину, я знаю, что за моей спиной ты можешь его брать. Если мы делим его надвое топором, мы ничего не выигрываем. Если я тебя убиваю или ты меня убиваешь, мы выигрываем не больше, потому что он грустит оттого, что другая умирает от любви к нему, и все время держит это в голове. Ты не считаешь, что мы должны договориться по-хорошему?
И Эсмеральда отвечает:
- Я довольна, что ты так говоришь, потому что я хочу говорить похоже, но не решаюсь.
Потом мы думаем обе вместе, как нам справедливо поделить Фредерика. Я рассказываю, как я делю дни с моими спутниками, когда нас выбрасывает на этот остров. Она очень удивляется, что я могу удовлетворять каждый день разного мужчину, и смеется, прикрывая рот, и говорит:
- Я не верю своим ушам! Как это ты можешь?
Я говорю, что мое сердце трогает только один, но другие тоже несчастные мужчины, и я думаю, что как единственная женщина не должна отказывать им в удовольствии, как не должна отказывать в еде и питье. После они теряют разум и убивают того единственного, который дает мне удовольствие, и меня уже дрючат против моей воли.
Но мы с Эсмеральдой обе соглашаемся, что такой договор о разделе дней не хорош. Если Фредерик усталый за три дня с одной, он не дотрагивается до другой, а через три дня он отдохнувший и удовлетворяет все ту же. Мы много ржем, думая об этих вещах, а после мы грустим, не знаю почему. Тогда Эсмеральда говорит:
- Наверно, мы не должны так говорить. Наверно, достаточно согласиться, что Фредерик идет с тобой и со мной и мы две остаемся добрыми подругами по несчастью.
Вот так мы договариваемся между собой и ударяем по рукам, и после, когда я вижу, что они идут вместе, я нахожу себе работу и стараюсь забыть, что они удовлетворяют друг дружку, и Эсмеральда долгое время такая же со мной. Меняются только мелочи. В доме или на пляже ей плевать, что она раздевается голой, когда Фредерик тут. И иногда, когда он занимается рисовой плантацией или делает спирт для ламп, она подходит к нему, и тихонько ему говорит, и быстро обнимает за шею. А иногда она плачет, глядя на меня, когда мы все вместе кушаем нашу еду, и я не понимаю причину и не хочу спрашивать.
К великому счастью, есть и другие занятия помимо этого барахла, даже на этом острове. Мы вместе идем на пляж австралийцев и плывем все втроем под великий океан, чтобы войти в самолет. Теперь быстрее всех плавает Фредерик, и он хороший нырятель, с большим запасом воздуха в груди, и ему совсем не стыдно беспокоить покойных. Мы вытаскиваем наружу из воды много вещей с самолета, но не радио. Фредерик сразу видит, что ему крышка. Мы берем солдатские сумки с одеждой, еще патроны для ружья, и бутылки, и одну коробку с консервными банками, и другую с сигаретами, и жевательной резинкой, и галетами, не тронутыми водой, и гамак для спанья, и бидоны с маслом, и еще парашюты и инструменты для механики. Фредерик считает, что нужно взять и горючее из баков самолета, и мы изготовляем большую длину из полых бамбуков, и все время, пока мы их выскребаем и соединяем вместе, - а это больше трех месяцев, - мы с Эсмеральдой никогда в жизни не видим такого терпеливого и работящего ради своей идеи мужчину, как Фредерик. Он говорит:
- Если я хочу достаточно долго, я могу.
Так его учат священники Христа в Марселе, Франция. Тогда я говорю, ржа вместе с Эсмеральдой:
- А если ты хочешь поднять весь самолет целиком, ты можешь?
А он отвечает:
- Смейтесь, смейтесь. Однажды я это сделаю.
ЙОКО (6)
И он и правда делает это во второй сезон дождей, что мы встречаем вместе.
Во-первых, он забирает горючее. Чтобы его держать, мы копаем баки в песке и кладем на дно парашюты. После он забирает мотор самолета парашютными веревками - мы тянем все втроем, и Фредерику надо пять недель, чтобы все отделить, хорошенько вычистить горючим и смазать маслом, и сделать мотор поменьше, который никак не хочет работать. Тогда он начинает все сначала, как он это делает со спиртом Кимуры, и часто я вижу, как он работает руками и всей верхней частью тела, выпачканными черным маслом, и я не знаю его конечную идею, но призываю духов этого острова - на тот случай, если Христа вдруг не хватит, - согласиться ему помочь.
Наконец однажды мы, две женщины, находимся рядом с домом и слышим вдали громкий шум мотора, и он прекращается, и доносится снова, и мы бежим на пляж австралийцев. Когда мы туда добираемся, солнце краснеет за деревьями во всей своей неописуемой красе, и в грохоте шума мы своими глазами видим этот самолет целиком - из него отовсюду вытекает вода, и он выходит наружу из океана носом вперед, а руки его еще далеко. А на берег его вытаскивает дымящий мотор Фредерика - с помощью колеса, и цепей, и парашютных веревок, и мы с Эсмеральдой прыгаем от радости и орем победу.
Я люблю мысль об этом дне. Я люблю видеть в своей памяти Фредерика на коленях в песке, его лицо, перепачканное смазкой и недержимыми слезами, и как он стучит стиснутым кулаком о землю этого острова и кричит:
- А, черт? Я это делаю! Я это делаю!
И видит нас с Эсмеральдой, как мы падаем на него и обнимаем, и после мы такие же перепачканные. Тогда мы смотрим на эту здоровенную железяку, вылезшую на мелкую воду, и я говорю:
- Может, Фредерик теперь хочет поднять это в воздух?
И они двое ржут и делают вид, будто бьют меня в песке, но не взаправду. После мы возвращаемся в дом и моем один за другим свои тела мылом, найденным в солдатских сумках. Мы едим вместе, и пьем рисовый спирт, чтобы поздравить себя, и орем: - К дьяволу войну!
И Фредерик, очень гордый, рассказывает, что он малость разбирается в механике от своего второго отца, шофера грузовика, и как он долго ссорится с этим упрямым мотором, и как он заменяет горючее на воздух в баках самолета. После он раздевает Эсмеральду от ее солдатской рубашки, и она забывает стыд и что я здесь, и я смотрю все то время, что она принимает Фредерика в себя - совсем по-другому и со стонами, - и после я принимаю его тоже. Я люблю мысль об этом дне.
К великому несчастью, когда мы просыпаемся, нас ждет большое удивление. На другом конце острова в небо поднимается толстый дым, и, когда мы добираемся до пляжа австралийцев, там все разрушено высоченным огнем. Хотя он слишком пекучий, чтобы подходить близко, мы не даем ему съесть джунгли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Что сказать об этих длинных днях? Я очень влюблена с Фредериком, но Эсмеральда тоже немного, и я понимаю, что в этом причина ее мелких ссор с ним или со мной. Некоторые вещи, которые я не должна видеть, я предпочитаю видеть в лицо. Так что я говорю Эсмеральде:
- Если ты хочешь мужчину, я знаю, что за моей спиной ты можешь его брать. Если мы делим его надвое топором, мы ничего не выигрываем. Если я тебя убиваю или ты меня убиваешь, мы выигрываем не больше, потому что он грустит оттого, что другая умирает от любви к нему, и все время держит это в голове. Ты не считаешь, что мы должны договориться по-хорошему?
И Эсмеральда отвечает:
- Я довольна, что ты так говоришь, потому что я хочу говорить похоже, но не решаюсь.
Потом мы думаем обе вместе, как нам справедливо поделить Фредерика. Я рассказываю, как я делю дни с моими спутниками, когда нас выбрасывает на этот остров. Она очень удивляется, что я могу удовлетворять каждый день разного мужчину, и смеется, прикрывая рот, и говорит:
- Я не верю своим ушам! Как это ты можешь?
Я говорю, что мое сердце трогает только один, но другие тоже несчастные мужчины, и я думаю, что как единственная женщина не должна отказывать им в удовольствии, как не должна отказывать в еде и питье. После они теряют разум и убивают того единственного, который дает мне удовольствие, и меня уже дрючат против моей воли.
Но мы с Эсмеральдой обе соглашаемся, что такой договор о разделе дней не хорош. Если Фредерик усталый за три дня с одной, он не дотрагивается до другой, а через три дня он отдохнувший и удовлетворяет все ту же. Мы много ржем, думая об этих вещах, а после мы грустим, не знаю почему. Тогда Эсмеральда говорит:
- Наверно, мы не должны так говорить. Наверно, достаточно согласиться, что Фредерик идет с тобой и со мной и мы две остаемся добрыми подругами по несчастью.
Вот так мы договариваемся между собой и ударяем по рукам, и после, когда я вижу, что они идут вместе, я нахожу себе работу и стараюсь забыть, что они удовлетворяют друг дружку, и Эсмеральда долгое время такая же со мной. Меняются только мелочи. В доме или на пляже ей плевать, что она раздевается голой, когда Фредерик тут. И иногда, когда он занимается рисовой плантацией или делает спирт для ламп, она подходит к нему, и тихонько ему говорит, и быстро обнимает за шею. А иногда она плачет, глядя на меня, когда мы все вместе кушаем нашу еду, и я не понимаю причину и не хочу спрашивать.
К великому счастью, есть и другие занятия помимо этого барахла, даже на этом острове. Мы вместе идем на пляж австралийцев и плывем все втроем под великий океан, чтобы войти в самолет. Теперь быстрее всех плавает Фредерик, и он хороший нырятель, с большим запасом воздуха в груди, и ему совсем не стыдно беспокоить покойных. Мы вытаскиваем наружу из воды много вещей с самолета, но не радио. Фредерик сразу видит, что ему крышка. Мы берем солдатские сумки с одеждой, еще патроны для ружья, и бутылки, и одну коробку с консервными банками, и другую с сигаретами, и жевательной резинкой, и галетами, не тронутыми водой, и гамак для спанья, и бидоны с маслом, и еще парашюты и инструменты для механики. Фредерик считает, что нужно взять и горючее из баков самолета, и мы изготовляем большую длину из полых бамбуков, и все время, пока мы их выскребаем и соединяем вместе, - а это больше трех месяцев, - мы с Эсмеральдой никогда в жизни не видим такого терпеливого и работящего ради своей идеи мужчину, как Фредерик. Он говорит:
- Если я хочу достаточно долго, я могу.
Так его учат священники Христа в Марселе, Франция. Тогда я говорю, ржа вместе с Эсмеральдой:
- А если ты хочешь поднять весь самолет целиком, ты можешь?
А он отвечает:
- Смейтесь, смейтесь. Однажды я это сделаю.
ЙОКО (6)
И он и правда делает это во второй сезон дождей, что мы встречаем вместе.
Во-первых, он забирает горючее. Чтобы его держать, мы копаем баки в песке и кладем на дно парашюты. После он забирает мотор самолета парашютными веревками - мы тянем все втроем, и Фредерику надо пять недель, чтобы все отделить, хорошенько вычистить горючим и смазать маслом, и сделать мотор поменьше, который никак не хочет работать. Тогда он начинает все сначала, как он это делает со спиртом Кимуры, и часто я вижу, как он работает руками и всей верхней частью тела, выпачканными черным маслом, и я не знаю его конечную идею, но призываю духов этого острова - на тот случай, если Христа вдруг не хватит, - согласиться ему помочь.
Наконец однажды мы, две женщины, находимся рядом с домом и слышим вдали громкий шум мотора, и он прекращается, и доносится снова, и мы бежим на пляж австралийцев. Когда мы туда добираемся, солнце краснеет за деревьями во всей своей неописуемой красе, и в грохоте шума мы своими глазами видим этот самолет целиком - из него отовсюду вытекает вода, и он выходит наружу из океана носом вперед, а руки его еще далеко. А на берег его вытаскивает дымящий мотор Фредерика - с помощью колеса, и цепей, и парашютных веревок, и мы с Эсмеральдой прыгаем от радости и орем победу.
Я люблю мысль об этом дне. Я люблю видеть в своей памяти Фредерика на коленях в песке, его лицо, перепачканное смазкой и недержимыми слезами, и как он стучит стиснутым кулаком о землю этого острова и кричит:
- А, черт? Я это делаю! Я это делаю!
И видит нас с Эсмеральдой, как мы падаем на него и обнимаем, и после мы такие же перепачканные. Тогда мы смотрим на эту здоровенную железяку, вылезшую на мелкую воду, и я говорю:
- Может, Фредерик теперь хочет поднять это в воздух?
И они двое ржут и делают вид, будто бьют меня в песке, но не взаправду. После мы возвращаемся в дом и моем один за другим свои тела мылом, найденным в солдатских сумках. Мы едим вместе, и пьем рисовый спирт, чтобы поздравить себя, и орем: - К дьяволу войну!
И Фредерик, очень гордый, рассказывает, что он малость разбирается в механике от своего второго отца, шофера грузовика, и как он долго ссорится с этим упрямым мотором, и как он заменяет горючее на воздух в баках самолета. После он раздевает Эсмеральду от ее солдатской рубашки, и она забывает стыд и что я здесь, и я смотрю все то время, что она принимает Фредерика в себя - совсем по-другому и со стонами, - и после я принимаю его тоже. Я люблю мысль об этом дне.
К великому несчастью, когда мы просыпаемся, нас ждет большое удивление. На другом конце острова в небо поднимается толстый дым, и, когда мы добираемся до пляжа австралийцев, там все разрушено высоченным огнем. Хотя он слишком пекучий, чтобы подходить близко, мы не даем ему съесть джунгли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96