Отметим мое великодушие: ванна, шампунь, лавандовое мыло, мои духи, моя косметика - все мое, вплоть до зубной щетки. Я ей предложила еще и белье, но она отказалась:
- Спасибо, у меня есть.
Она развязала веревку своего чемодана - между прочим, по рукам ее не скажешь, что она в деревне трудилась, - и вынула для меня подарочек: вечернее платье из тончайшей шелковой вуали телесного (ее, лизоновых, телес) цвета и точно такого же оттеночка туфли на шпильках. Надев эти шмотки, так и остаешься голышом. Я спросила:
- Откуда у тебя это?
И она ответила:
- Дал кое-кто по пути.
Я не хотела пороть горячку с ее дебютом, лучше отложить, хотя бы до следующего дня, и потому сказала:
- Хозяйку задабривай. А я обойдусь тем, что у меня есть.
Все мужчины придурковаты, ей-же-ей. И Тони тоже был придурковат, если решил, будто этой стервозе требуется еще какое-то обучение. Начиная с самого первого вечера клиенты выскакивали из ее комнаты - не хочу говорить "траходрома" только из уважения к бедной Эстелле - так, точно пообщались с самим чертом. И в гостиную, на люди и яркий свет, возвращались держась за стенки. Ничто - понимаете, ничто - ее не смущало: ни способ, ни количество. И по меньшей мере раз за ночь она устраивала групповушку; хозяйке после долгих уговоров как-то удалось выведать у одного из завсегдатаев подробности, и после она нам, мне и негритянке Зозо, призналась:
- Оказывается, такие бывают штуки - даже я не подозревала!
Вдобавок могу поклясться, что эта Лизон вовсе не прикидывалась, когда изображала райское блаженство. Достаточно было посмотреть, как после акробатических номеров наверху, в комнате, она появлялась на верхней ступени главной лестницы: длинные прозрачные одеяния, глаза сверкают, волосы на лбу еще влажные, а гонора - как у королевы. У меня внутри так все и холодело. В полной тишине она, накривлявшись, медленно, ступенька за ступенькой спускалась в гостиную и направлялась мимо всех, никого не замечая, прямо к роялю - словно ее магнитом тянуло. Если Тони в этот момент не курил, то она - клянусь своей поганой жизнью - обязательно шарила в пачке "Кэмела", что лежала перед ним, закуривала от той самой зажигалки "Картье", которую я любовно выбирала для Тонн в Руайане, и, перемазав половину сигареты своей помадой, совала ее в конце концов ему в зубы. И проделывала она все это, черт бы ее побрал, с такими гримасами, что впору сблевать: ей, видите ли, кто-то сказал, будто она похожа на Хеди Ламарр; к тому же она прекрасно знала, что я за ней наблюдаю.
Затем она шептала что-то на ухо нашему милому дружку (при этом, конечно же, прилипнув к нему), и он тут же начинал играть другую мелодию: нечто вроде болеро (это, как и прочие ее ведьмины штучки, хранилось где-то у нее в башке) под названием "Не стоит пробовать - это и так возможно", и она устраивала сольный танец перед Тони, для Тони, а все как дураки отходили в сторону - полюбоваться. А она руки вскинет, ноги расставит, животом и задницей вертит и гриву свою черную вскидывает: короче, зрелище было такое, что не мне вам его расписывать - уж меня-то с вешалкой никто не спутает, и хотя я сама женщина и ничего не смыслю в катехизисе, но она, по-моему, была мерзопакостнее смертного греха.
Если я скажу, что приревновала, мне никто не поверит. Она будто нарочно старалась извести меня. Когда она являлась в мою комнату, чтобы отдать Тони деньги, то меня она называла "Старая". Я ей напомнила, что мне через месяц стукнет всего лишь двадцать четыре. А она ответила:
- Я хотела сказать - бывшая.
Я, сама простота, тут же накинулась на нее и вцепилась в гриву. Не вмешайся Тони, она бы от меня лысой ушла. Потом - на третий день - она обозвала меня Жердью, но я не стала связываться: что с дуры взять? У нее-то было просто: если ее называли иначе чем Саломея, то она считала, что обращаются не к ней.
Но тем не менее все свои денежки она отдавала не мне, а Тони. И действительно все: жадность - единственный порок, которого у нее не было. В самый первый день, когда Тони да и я тоже на полном серьезе предлагали ей оставить себе сколько положено, она отказалась:
- Хватит и того, что меня просто так, ни за что кормят.
Так и сказала, ей-же-ей. Что не мешало ей спросить, сколько же я заработала, - она хотела подчеркнуть, что ее доход побольше моего будет. Я много чего могла бы ей рассказать - и в первую очередь, что привлекательность всего нового длится не дольше рулона туалетной бумаги, но я не вульгарна, а кроме того, ее денежки шли в один ящик с моими, и, когда я захочу отдохнуть, их уже никто не отличит от моих. Пусть хоть сто клиентов разом обслуживает - быстрее на подсвечник похожа станет, уж этого ждать недолго.
Но больше всего я изводилась не от ее пакостей, а оттого, что Тони изменился - я это замечала, но ничего поделать не могла. Когда я с ней цапалась, он буквально не знал, куда деться. Когда мы с ним оставались одни, он старался не смотреть мне прямо в глаза. Если я, на ее манер, целовала его в шею, он отстранялся. А уж о постели я и вовсе молчу. Я даже не смела настаивать. Всю эту паскудную неделю я каждое утро рыдала в подушку, перед тем как уснуть.
Накануне последнего дня у меня уже все перемешалось в голове, впору было на стенки кидаться. Я спросила его:
- Тони, мой Тони, если тебя что-то мучит - скажи мне, даже причинив мне боль, скажи.
Он отстранился от меня, не грубо, лишь глубоко вздохнув:
- Белинда, успокойся. И не утомляй меня.
Я ответила:
- Вот видишь, ты меня больше не любишь!
Он, глядя в сторону, возразил:
- Не в этом дело. Я просто устал от всего - от этой комнаты, от этого дома, я их не выношу.
- И от своей бабенки тоже? - тут же вскинулась я.
Он так на меня посмотрел - никогда еще таких злых глаз у него не замечала, но это продолжалось всего лишь мгновение. Он пожал плечами:
- Оставь Саломею в покое, она тут ни при чем. Пойми же ты, наконец: такая жизнь, как здесь, - не по мне.
Потом он отправился на вечерний сеанс в кино. Я слышала его шаги до самой лестницы. А немного погодя у меня появилось подозрение: а что, если он прикинулся, будто ушел, а сам потихонечку пробрался обратно, к своей Лизон? Я подошла к двери "Конфетницы": все тихо. Я распахнула дверь: Лизон, совершенно голая, лежала на постели и, подперев кулаками подбородок, разглядывала фотографии - кадры из какого-то фильма, о котором ей рассказывал Тони. Не знаю, умела ли она вообще читать. Она посмотрела на меня и, словно по моему лицу и так все было ясно, с презрением обронила:
- Да нет его здесь. Он не такой дурак.
Я отправилась восвояси, но ее последние слова вертелись у меня в голове до следующего дня. Я обследовала все закоулки вне дома, где эта парочка могла бы встречаться.
Конечно, вы меня спросите: неделя прошла, так чего же не попросить хозяйку выставить эту грязную шлюху вон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
- Спасибо, у меня есть.
Она развязала веревку своего чемодана - между прочим, по рукам ее не скажешь, что она в деревне трудилась, - и вынула для меня подарочек: вечернее платье из тончайшей шелковой вуали телесного (ее, лизоновых, телес) цвета и точно такого же оттеночка туфли на шпильках. Надев эти шмотки, так и остаешься голышом. Я спросила:
- Откуда у тебя это?
И она ответила:
- Дал кое-кто по пути.
Я не хотела пороть горячку с ее дебютом, лучше отложить, хотя бы до следующего дня, и потому сказала:
- Хозяйку задабривай. А я обойдусь тем, что у меня есть.
Все мужчины придурковаты, ей-же-ей. И Тони тоже был придурковат, если решил, будто этой стервозе требуется еще какое-то обучение. Начиная с самого первого вечера клиенты выскакивали из ее комнаты - не хочу говорить "траходрома" только из уважения к бедной Эстелле - так, точно пообщались с самим чертом. И в гостиную, на люди и яркий свет, возвращались держась за стенки. Ничто - понимаете, ничто - ее не смущало: ни способ, ни количество. И по меньшей мере раз за ночь она устраивала групповушку; хозяйке после долгих уговоров как-то удалось выведать у одного из завсегдатаев подробности, и после она нам, мне и негритянке Зозо, призналась:
- Оказывается, такие бывают штуки - даже я не подозревала!
Вдобавок могу поклясться, что эта Лизон вовсе не прикидывалась, когда изображала райское блаженство. Достаточно было посмотреть, как после акробатических номеров наверху, в комнате, она появлялась на верхней ступени главной лестницы: длинные прозрачные одеяния, глаза сверкают, волосы на лбу еще влажные, а гонора - как у королевы. У меня внутри так все и холодело. В полной тишине она, накривлявшись, медленно, ступенька за ступенькой спускалась в гостиную и направлялась мимо всех, никого не замечая, прямо к роялю - словно ее магнитом тянуло. Если Тони в этот момент не курил, то она - клянусь своей поганой жизнью - обязательно шарила в пачке "Кэмела", что лежала перед ним, закуривала от той самой зажигалки "Картье", которую я любовно выбирала для Тонн в Руайане, и, перемазав половину сигареты своей помадой, совала ее в конце концов ему в зубы. И проделывала она все это, черт бы ее побрал, с такими гримасами, что впору сблевать: ей, видите ли, кто-то сказал, будто она похожа на Хеди Ламарр; к тому же она прекрасно знала, что я за ней наблюдаю.
Затем она шептала что-то на ухо нашему милому дружку (при этом, конечно же, прилипнув к нему), и он тут же начинал играть другую мелодию: нечто вроде болеро (это, как и прочие ее ведьмины штучки, хранилось где-то у нее в башке) под названием "Не стоит пробовать - это и так возможно", и она устраивала сольный танец перед Тони, для Тони, а все как дураки отходили в сторону - полюбоваться. А она руки вскинет, ноги расставит, животом и задницей вертит и гриву свою черную вскидывает: короче, зрелище было такое, что не мне вам его расписывать - уж меня-то с вешалкой никто не спутает, и хотя я сама женщина и ничего не смыслю в катехизисе, но она, по-моему, была мерзопакостнее смертного греха.
Если я скажу, что приревновала, мне никто не поверит. Она будто нарочно старалась извести меня. Когда она являлась в мою комнату, чтобы отдать Тони деньги, то меня она называла "Старая". Я ей напомнила, что мне через месяц стукнет всего лишь двадцать четыре. А она ответила:
- Я хотела сказать - бывшая.
Я, сама простота, тут же накинулась на нее и вцепилась в гриву. Не вмешайся Тони, она бы от меня лысой ушла. Потом - на третий день - она обозвала меня Жердью, но я не стала связываться: что с дуры взять? У нее-то было просто: если ее называли иначе чем Саломея, то она считала, что обращаются не к ней.
Но тем не менее все свои денежки она отдавала не мне, а Тони. И действительно все: жадность - единственный порок, которого у нее не было. В самый первый день, когда Тони да и я тоже на полном серьезе предлагали ей оставить себе сколько положено, она отказалась:
- Хватит и того, что меня просто так, ни за что кормят.
Так и сказала, ей-же-ей. Что не мешало ей спросить, сколько же я заработала, - она хотела подчеркнуть, что ее доход побольше моего будет. Я много чего могла бы ей рассказать - и в первую очередь, что привлекательность всего нового длится не дольше рулона туалетной бумаги, но я не вульгарна, а кроме того, ее денежки шли в один ящик с моими, и, когда я захочу отдохнуть, их уже никто не отличит от моих. Пусть хоть сто клиентов разом обслуживает - быстрее на подсвечник похожа станет, уж этого ждать недолго.
Но больше всего я изводилась не от ее пакостей, а оттого, что Тони изменился - я это замечала, но ничего поделать не могла. Когда я с ней цапалась, он буквально не знал, куда деться. Когда мы с ним оставались одни, он старался не смотреть мне прямо в глаза. Если я, на ее манер, целовала его в шею, он отстранялся. А уж о постели я и вовсе молчу. Я даже не смела настаивать. Всю эту паскудную неделю я каждое утро рыдала в подушку, перед тем как уснуть.
Накануне последнего дня у меня уже все перемешалось в голове, впору было на стенки кидаться. Я спросила его:
- Тони, мой Тони, если тебя что-то мучит - скажи мне, даже причинив мне боль, скажи.
Он отстранился от меня, не грубо, лишь глубоко вздохнув:
- Белинда, успокойся. И не утомляй меня.
Я ответила:
- Вот видишь, ты меня больше не любишь!
Он, глядя в сторону, возразил:
- Не в этом дело. Я просто устал от всего - от этой комнаты, от этого дома, я их не выношу.
- И от своей бабенки тоже? - тут же вскинулась я.
Он так на меня посмотрел - никогда еще таких злых глаз у него не замечала, но это продолжалось всего лишь мгновение. Он пожал плечами:
- Оставь Саломею в покое, она тут ни при чем. Пойми же ты, наконец: такая жизнь, как здесь, - не по мне.
Потом он отправился на вечерний сеанс в кино. Я слышала его шаги до самой лестницы. А немного погодя у меня появилось подозрение: а что, если он прикинулся, будто ушел, а сам потихонечку пробрался обратно, к своей Лизон? Я подошла к двери "Конфетницы": все тихо. Я распахнула дверь: Лизон, совершенно голая, лежала на постели и, подперев кулаками подбородок, разглядывала фотографии - кадры из какого-то фильма, о котором ей рассказывал Тони. Не знаю, умела ли она вообще читать. Она посмотрела на меня и, словно по моему лицу и так все было ясно, с презрением обронила:
- Да нет его здесь. Он не такой дурак.
Я отправилась восвояси, но ее последние слова вертелись у меня в голове до следующего дня. Я обследовала все закоулки вне дома, где эта парочка могла бы встречаться.
Конечно, вы меня спросите: неделя прошла, так чего же не попросить хозяйку выставить эту грязную шлюху вон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96