Выходя из палатки, один из них буркнул:
- Либо этот лягушатник вконец окосел от ваших снадобий, либо мир перевернулся и мы, сами того не подозревая, ходим на головах. Вы что, тоже были на этой сраной посудине, когда она накрылась?
Я подтвердила, что "Пандора" на самом деле потерпела крушение и во время его мы потеряли молодую женщину, психоаналитика из Лос-Анджелеса. - В каком месте?
- Где-то в тысяче миль на юго-восток от островов Рождества. Плыли мы тогда в Гонолулу.
- Ну и дела! - воскликнул офицер. - Поверьте, это самая невероятная из историй, которые я когда-либо слышал! Бельевые прищепки, а!
Когда они с товарищем уходили, вид у него был растерянный.
Наконец я принесла Морису настоящую еду - стейк, гороховое пюре и фруктовый салат из консервной банки, - и он набросился на нее с аппетитом. За последние дни он так хорошо отоспался, что ему теперь спать не хотелось, он много говорил, но ни слова о том, что с ним было после крушения. Сообщил только, что мисс Эсмеральда жива и вместе с ней там, на острове, находится молодая чилийка - весьма привлекательная особа, окончившая Академию изящных искусств в Париже и прекрасно говорящая по-французски. Я поняла, что никаких других подробностей из него клещами не вытянешь. Зато он рассказывал мне о своем детстве, о Франции, о Марселе, где родился, о бабушке, которую очень любил, об иезуитах, у которых учился. Рассказал и о своей семье. Будто женат он на самой прекрасной, на самой очаровательной из женщин - мечте любого мужчины. Но вот уже двенадцать лет как они в разлуке, и его очень мучает, что жена все эти годы ждет его и ждет. Он, правда, очень хочет послать ей какую-нибудь весточку. И тут Морис вспомнил о жемчужинах. Я достала мешочек и честно призналась, что считала их и одной недосчиталась. Сам он жемчуг не пересчитывал, но полагал, что во время его странствия из Джарвиса в Рангун у него непременно украдут все или по крайней мере добрую часть. Я положила мешочек ему под матрас, и больше мы с Морисом к этому не возвращались.
Я отправилась к своей кровати - стояла она у меня у самого входа и раньше я спала голышом, по такой духоте мне с избытком хватало москитной сетки. Но теперь, когда Морис пришел в себя, я даже халата снять не могла. Решив, что завтра же попрошу принести мне сюда ширму, я улеглась на постель прямо в халате и долго еще слушала его болтовню. Сперва он спросил:
- Толедо, вы спите?
- Непробудным сном.
Тут он пошел чесать языком, пересказал мне содержание всех фильмов, которые они смотрели с мисс Фру-Фру. Поговорил о жаре, о том, что в Мозамбике есть место под названием Крутящееся Колесо, об обезьянках уистити, карабкающихся по деревьям…
Утром он крепко спал. Я отправилась принять душ и выпить кофе. Когда я вернулась, его нигде не было. Я уже готова была поднять тревогу и вдруг увидела Мориса на пляже - Мориса или его двойника, похожего на него как две капли воды, только Морис все время лежал, а этот стоял, завернувшись в простыню. Ветер нес с моря брызги, длинные волосы Мориса намокли, залепили все лицо, и я видела один только его глаз.
- Вы что, с ума сошли? - крикнула я.
- Должно быть, раз очутился в этой дыре! Неужели это Бирма? Я решил было, что это Сент-Мари-де-ла-Мер на следующий день после потопа.
Я заставила его вернуться и лечь. Я чувствовала: угрозами тут не поможешь. Просто сказала, что, если он сам не будет благоразумен и не дождется, пока за ним приедут его соотечественники и во всем разберутся, отвечать за все последствия буду я. Меня выгонят. Мне будет не на что жить. Он притих и некоторое время недоверчиво меня рассматривал. Оглядел мой халат и пренебрежительно фыркнул:
- Разве женщина может так одеваться! А вообще-то вы ничего, миленькая, и хорошо сложены.
Вечером, когда я была уже без халата, в кофточке, он только молча вздохнул. Принесли ширму. Я отгородила ею кровать. Мы долго играли в шашки, но пора было и поспать, и я погасила лампу Мориса. У себя за ширмой я скинула то немногое, что на мне еще оставалось, и сейчас же услышала:
- Толедо, гасите и вы свою лампу! Я вас вижу как в театре теней. Нельзя же так!
Мы долго еще болтали в темноте в нескольких шагах друг от друга. Он смешил меня, и должна вам сказать, что, когда хихикаешь голяком совсем рядом с мужчиной в большой темной палатке, чувствуешь себя весьма своеобразно. Ясное дело, он тебя не видит, но тебе все же как-то неуютно и потому хохочешь во все горло над чем попало. На следующее утро в столовой я поймала себя на том, что, вместо того чтобы пить кофе, то и дело поглядываю на себя в оконное стекло. Конечно, я и раньше в него смотрелась, но теперь я поняла, что понемножку влюбляюсь в Мориса.
С начала моей службы на флоте у меня было трое любовников. Первый - капитан медицинской службы, когда я проходила практику в Сан-Диего. Красавец был мужчина. Второй - лейтенант, совсем мальчишка. Не знаю, что уж он выделывал на трапе, только угораздило его сломать ногу. И когда я с тысячью предосторожностей устраивалась сверху, чтобы хоть как-то его утешить, он только и знал, что повторял: "Тише, тише, ты сместишь мне коленную чашечку!" В общем, ясно, что я не за чинами гонялась, все и дальше у меня шло по нисходящей, и третьим оказался матрос. В ночь перед высадкой в Лейте мы с еще одной медсестрой решили хорошенько развлечься и напрочь забыть о войне.
Можете себе представить, в каком состоянии вернулась я в тот день в "Карлейль". Но Морис ни с того ни с сего пустился в ужасное занудство. И суп-то ему плох. И рыба никудышная! Сперва он потребовал, чтобы я подстригла ему волосы, а потом ныл, что подстригла слишком коротко. Я стала его брить, а он сжимал кулаки так, будто терпел пытку или готовился меня стукнуть, если я хоть раз его порежу. Мне-то показалось, что после всех этих процедур он стал выглядеть вполне прилично, насколько может выглядеть прилично француз, но он заявил, что никогда не видел более гнусной рожи и что таким его могла сделать только встреча с американцами. В конце концов я не выдержала:
- Да что вы ко мне привязались? Никто здесь еще так со мной не разговаривал! Не нравится - стригитесь сами!
Я стояла в ногах его постели и вдруг глупейшим образом разревелась как последняя дура (как будто можно разреветься по-умному) и выбежала вон из палатки, уверенная, что теперь он все про меня понял. Возвращаться к нему я не собиралась. Ужин по моей просьбе ему отнесла другая сестра, хорошо бы всыпать в этот ужин еще и какой-нибудь порошочек, чтобы избавиться от него на веки вечные. А ночью его охранял часовой.
Сама я вернулась к себе в барак, и там меня радостно встретили товарки, и я могла наконец спать голой - голой, хоть пляши от радости, и, если не считать обычных в таких случаях слез из-за всяких глупостей, спала я в ту ночь по-королевски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
- Либо этот лягушатник вконец окосел от ваших снадобий, либо мир перевернулся и мы, сами того не подозревая, ходим на головах. Вы что, тоже были на этой сраной посудине, когда она накрылась?
Я подтвердила, что "Пандора" на самом деле потерпела крушение и во время его мы потеряли молодую женщину, психоаналитика из Лос-Анджелеса. - В каком месте?
- Где-то в тысяче миль на юго-восток от островов Рождества. Плыли мы тогда в Гонолулу.
- Ну и дела! - воскликнул офицер. - Поверьте, это самая невероятная из историй, которые я когда-либо слышал! Бельевые прищепки, а!
Когда они с товарищем уходили, вид у него был растерянный.
Наконец я принесла Морису настоящую еду - стейк, гороховое пюре и фруктовый салат из консервной банки, - и он набросился на нее с аппетитом. За последние дни он так хорошо отоспался, что ему теперь спать не хотелось, он много говорил, но ни слова о том, что с ним было после крушения. Сообщил только, что мисс Эсмеральда жива и вместе с ней там, на острове, находится молодая чилийка - весьма привлекательная особа, окончившая Академию изящных искусств в Париже и прекрасно говорящая по-французски. Я поняла, что никаких других подробностей из него клещами не вытянешь. Зато он рассказывал мне о своем детстве, о Франции, о Марселе, где родился, о бабушке, которую очень любил, об иезуитах, у которых учился. Рассказал и о своей семье. Будто женат он на самой прекрасной, на самой очаровательной из женщин - мечте любого мужчины. Но вот уже двенадцать лет как они в разлуке, и его очень мучает, что жена все эти годы ждет его и ждет. Он, правда, очень хочет послать ей какую-нибудь весточку. И тут Морис вспомнил о жемчужинах. Я достала мешочек и честно призналась, что считала их и одной недосчиталась. Сам он жемчуг не пересчитывал, но полагал, что во время его странствия из Джарвиса в Рангун у него непременно украдут все или по крайней мере добрую часть. Я положила мешочек ему под матрас, и больше мы с Морисом к этому не возвращались.
Я отправилась к своей кровати - стояла она у меня у самого входа и раньше я спала голышом, по такой духоте мне с избытком хватало москитной сетки. Но теперь, когда Морис пришел в себя, я даже халата снять не могла. Решив, что завтра же попрошу принести мне сюда ширму, я улеглась на постель прямо в халате и долго еще слушала его болтовню. Сперва он спросил:
- Толедо, вы спите?
- Непробудным сном.
Тут он пошел чесать языком, пересказал мне содержание всех фильмов, которые они смотрели с мисс Фру-Фру. Поговорил о жаре, о том, что в Мозамбике есть место под названием Крутящееся Колесо, об обезьянках уистити, карабкающихся по деревьям…
Утром он крепко спал. Я отправилась принять душ и выпить кофе. Когда я вернулась, его нигде не было. Я уже готова была поднять тревогу и вдруг увидела Мориса на пляже - Мориса или его двойника, похожего на него как две капли воды, только Морис все время лежал, а этот стоял, завернувшись в простыню. Ветер нес с моря брызги, длинные волосы Мориса намокли, залепили все лицо, и я видела один только его глаз.
- Вы что, с ума сошли? - крикнула я.
- Должно быть, раз очутился в этой дыре! Неужели это Бирма? Я решил было, что это Сент-Мари-де-ла-Мер на следующий день после потопа.
Я заставила его вернуться и лечь. Я чувствовала: угрозами тут не поможешь. Просто сказала, что, если он сам не будет благоразумен и не дождется, пока за ним приедут его соотечественники и во всем разберутся, отвечать за все последствия буду я. Меня выгонят. Мне будет не на что жить. Он притих и некоторое время недоверчиво меня рассматривал. Оглядел мой халат и пренебрежительно фыркнул:
- Разве женщина может так одеваться! А вообще-то вы ничего, миленькая, и хорошо сложены.
Вечером, когда я была уже без халата, в кофточке, он только молча вздохнул. Принесли ширму. Я отгородила ею кровать. Мы долго играли в шашки, но пора было и поспать, и я погасила лампу Мориса. У себя за ширмой я скинула то немногое, что на мне еще оставалось, и сейчас же услышала:
- Толедо, гасите и вы свою лампу! Я вас вижу как в театре теней. Нельзя же так!
Мы долго еще болтали в темноте в нескольких шагах друг от друга. Он смешил меня, и должна вам сказать, что, когда хихикаешь голяком совсем рядом с мужчиной в большой темной палатке, чувствуешь себя весьма своеобразно. Ясное дело, он тебя не видит, но тебе все же как-то неуютно и потому хохочешь во все горло над чем попало. На следующее утро в столовой я поймала себя на том, что, вместо того чтобы пить кофе, то и дело поглядываю на себя в оконное стекло. Конечно, я и раньше в него смотрелась, но теперь я поняла, что понемножку влюбляюсь в Мориса.
С начала моей службы на флоте у меня было трое любовников. Первый - капитан медицинской службы, когда я проходила практику в Сан-Диего. Красавец был мужчина. Второй - лейтенант, совсем мальчишка. Не знаю, что уж он выделывал на трапе, только угораздило его сломать ногу. И когда я с тысячью предосторожностей устраивалась сверху, чтобы хоть как-то его утешить, он только и знал, что повторял: "Тише, тише, ты сместишь мне коленную чашечку!" В общем, ясно, что я не за чинами гонялась, все и дальше у меня шло по нисходящей, и третьим оказался матрос. В ночь перед высадкой в Лейте мы с еще одной медсестрой решили хорошенько развлечься и напрочь забыть о войне.
Можете себе представить, в каком состоянии вернулась я в тот день в "Карлейль". Но Морис ни с того ни с сего пустился в ужасное занудство. И суп-то ему плох. И рыба никудышная! Сперва он потребовал, чтобы я подстригла ему волосы, а потом ныл, что подстригла слишком коротко. Я стала его брить, а он сжимал кулаки так, будто терпел пытку или готовился меня стукнуть, если я хоть раз его порежу. Мне-то показалось, что после всех этих процедур он стал выглядеть вполне прилично, насколько может выглядеть прилично француз, но он заявил, что никогда не видел более гнусной рожи и что таким его могла сделать только встреча с американцами. В конце концов я не выдержала:
- Да что вы ко мне привязались? Никто здесь еще так со мной не разговаривал! Не нравится - стригитесь сами!
Я стояла в ногах его постели и вдруг глупейшим образом разревелась как последняя дура (как будто можно разреветься по-умному) и выбежала вон из палатки, уверенная, что теперь он все про меня понял. Возвращаться к нему я не собиралась. Ужин по моей просьбе ему отнесла другая сестра, хорошо бы всыпать в этот ужин еще и какой-нибудь порошочек, чтобы избавиться от него на веки вечные. А ночью его охранял часовой.
Сама я вернулась к себе в барак, и там меня радостно встретили товарки, и я могла наконец спать голой - голой, хоть пляши от радости, и, если не считать обычных в таких случаях слез из-за всяких глупостей, спала я в ту ночь по-королевски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96