Выборнов по-прежнему был неразговорчив и насторожен. Чувствовал свою вину.
Александр — прекрасный летчик, смелый, решительный, но у него начала проявляться одна нехорошая черта: желание покрасоваться, выделиться перед другими.
— Трудно жить и бороться за волю, но легко за нее умереть, — запел Тимонов.
— Перестань, Коля, о смерти! — с раздражением прервал его Выборнов.
Видно было, что Александр тяжело переживал случившееся. Конечно, только за то, что он бросил меня в бою и погнался за «добычей», можно отказаться с ним летать, взять в напарники другого. Только к чему такое недоверие? Любое наказание для него, пожалуй, окажется сейчас лишним, даже вредным: заглушит задор и инициативу, без которых немыслим хороший воздушный боец. А из Выборнова выйдет со временем лихой истребитель. Он уже и сейчас воюет неплохо. Но оставить без внимания такой поступок тоже нельзя. Выборнов еще очень молод, и ненужная снисходительность только разовьет в нем тщеславие. Правда, я тоже, идя в атаку, позабыл предупредить его о шныряющих под нами немецких истребителях. Если бы я это сделал, он ни за что не стал бы атаковывать бомбардировщиков.
— Многому тебя научил этот бой, Саша? — спросил я, когда мы остались вдвоем.
Выборнов, сообразительный, развитый офицер, понял, что грозы не предвидится. Впервые после посадки прямо посмотрел мне в глаза:
— Очень многому… Больше ничего подобного не повторится.
9
На фронте люди каждодневно видят, как льется кровь, гибнут бойцы. И все же невозможно привыкнуть к смерти, нельзя равнодушно смириться с гибелью человека. Не вернется, бывало, летчик из полета, надолго пропадет, а тебе хочется верить, что он жив, найдется, встанет в строй. Вот и о Сачкове думалось, что он так легко не расстанется с белым светом и должен где-нибудь, да появиться.
На вторые сутки Миша действительно прилетел с Петром Карпенко. Как и предполагали, они заблудились и, чтобы не оказаться на оккупированной территории, взяли курс в тыл; летели до тех пор, пока было горючее. К счастью, подвернулась ровная площадка и удачно сели в поле. На ближайшем аэродроме ПВО достали бензина и благополучно возвратились. О судьбе капитана-инструктора так ничего и не узнали.
Человек всегда снисходителен к несчастью другого. Сачков и Карпенко не услышали от товарищей ни слова упрека, зато проклинали себя за доверчивость, как только могли.
После возвращения с вынужденной посадки Михаил Сачков, впечатлительный и беспокойный по натуре человек, ночью во сне кричал: «Фашисты! Фашисты! Стреляй скорей, а то…»
Он лежал рядом со мной. Я разбудил, спросил: «Что случилось?» — У меня в пистолете пусто, — в нервной лихорадке простонал он, видимо находясь еще под впечатлением кошмарного сна. Потом опомнился и с облегчением выругался: — Никак из головы блудежка не выходит. Сейчас вот померещилось, что к оккупантам попал…
Сачкова душевно потряс печальный вылет. С первого дня войны Миша рвался на фронт, писал рапорт за рапортом и все получал одни и те же ответы: для пользы службы необходимо поработать в школе; подготовка летчиков — тоже боевая задача. И вот на тебе: не успел повоевать — неприятность!
Хорошо помню первое утро после его возвращения. Михаил выглядел обычно: был замкнут, задумчив. Предстоял вылет. Я спросил, хочет ли он лететь, и этим бестактным вопросом подлил масла в огонь. Миша вскипел так, что у него мелкой дрожью затрясся подбородок.
Мы только что провели вместе большой бой, причем с одними истребителями. Их было очень много. Схватка носила стремительный и напряженный характер. Сачков сбил «мессершмитта» и… сразу преобразился, забыв все на свете, Миша от души радовался и сливающимися залпами слов пояснял:
— Я «месса» так зажал, что он, наверное, с перепугу рехнулся… Метался, как заяц. Потом начал виражить. Тут я его и прищучил — влепил из пушки.
— А почему только из пушки? Нужно было использовать все оружие, ты же не пугать фрица собрался, а уничтожить, — заметил Тимонов.
— В горячке забыл про пулеметы, — рассекая воздух руками, ответил Миша. Живые, быстрые глаза его сверкали задором. — Потом-то я сообразил и дал по всем правилам науки…
Александр Выборнов сегодня тоже с удачей. Он сбил одного «мессершмитта». Под конец боя нас двоих зажали восемь немецких истребителей Минут, пятнадцать продолжалась жестокая схватка, и Александр от меня ни разу не оторвался. Правда, его самолет порядочно изрешечен пулями и снарядами. «Отметки» получены из-за ошибки. Летчик это прекрасно понимал и делал нужные выводы.
— Теперь-то знаю, на чем «мессеры» могут подловить. Больше никогда они меня на этом не купят.
— Правильно, Саня! — подхватил Сачков — На ошибках учимся. Не упадешь — не поднимешься.
— Я и не собираюсь падать, — съязвил Выборнов, намекая Сачкову на вынужденную посадку.
Миша взъерошился, глаза засверкали, щеки покрылись румянцем.
— Чья бы уж мычала, а твоя молчала. Рыльце-то тоже в пушку.
— О, люди, как прекрасны вы во гневе! — с артистическим пафосом воскликнул Тимонов, высоко подняв руки. — Я готов быть вашим секундантом.
— Мы же пошутили, — примирительно улыбнулся Выборнов.
Эта «любезная» перепалка ершистых друзей принесла определенную пользу. Каждый из них сделал для себя правильные выводы…
О невозвращении из боя Григория Тютюнова все деликатно помалкивали: уж очень странно, несуразно, без борьбы пропал человек.
По дороге на КП я обдумывал, как доложить о нем.
Поведение Тютюнова имело очень много общего с тем случаем под Великими Луками, когда он чуть было не сел на немецкий аэродром.
Только наша шестерка успела схлестнуться с десяткой «мессершмиттов», как один «як», вопреки всем правилам боя, ни с того ни с сего вышел из «карусели» и полетел по прямой. В этот миг показалась еще пара «мессеров» и кинулась на одиночку. Я закричал что есть силы: «Як»! «Як»! Атакуют! Отвернись!» Он не шелохнулся. Момент самой атаки не удалось проследить, а через несколько секунд «як» уже горел. Потом появился парашютист, упавший к немцам. Это был Тютюнов.
Майор Василяка руководил полетами. За неделю боевых действий он осунулся, кожа на лице начала шелушиться, голос огрубел. Находясь на старте, командир порой больше переживал, чем летчики, и стал заметно нервничать.
— Двадцать первый! Куда рулишь? — кричал майор в микрофон. — Что, не видишь: перед тобой бензозаправщик!.. Взлет разрешаю…
Как только взлетевшая группа капитана Рогачева скрылась, командир полка выслушал меня. Несколько секунд он стоял молча, что-то обдумывая, потом с раздражением сказал:
— Зря послушался врачей и допустил Тютюнова к полетам. Надо было перевести на У-2. Видно, не из каждого летчика можно сделать истребителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Александр — прекрасный летчик, смелый, решительный, но у него начала проявляться одна нехорошая черта: желание покрасоваться, выделиться перед другими.
— Трудно жить и бороться за волю, но легко за нее умереть, — запел Тимонов.
— Перестань, Коля, о смерти! — с раздражением прервал его Выборнов.
Видно было, что Александр тяжело переживал случившееся. Конечно, только за то, что он бросил меня в бою и погнался за «добычей», можно отказаться с ним летать, взять в напарники другого. Только к чему такое недоверие? Любое наказание для него, пожалуй, окажется сейчас лишним, даже вредным: заглушит задор и инициативу, без которых немыслим хороший воздушный боец. А из Выборнова выйдет со временем лихой истребитель. Он уже и сейчас воюет неплохо. Но оставить без внимания такой поступок тоже нельзя. Выборнов еще очень молод, и ненужная снисходительность только разовьет в нем тщеславие. Правда, я тоже, идя в атаку, позабыл предупредить его о шныряющих под нами немецких истребителях. Если бы я это сделал, он ни за что не стал бы атаковывать бомбардировщиков.
— Многому тебя научил этот бой, Саша? — спросил я, когда мы остались вдвоем.
Выборнов, сообразительный, развитый офицер, понял, что грозы не предвидится. Впервые после посадки прямо посмотрел мне в глаза:
— Очень многому… Больше ничего подобного не повторится.
9
На фронте люди каждодневно видят, как льется кровь, гибнут бойцы. И все же невозможно привыкнуть к смерти, нельзя равнодушно смириться с гибелью человека. Не вернется, бывало, летчик из полета, надолго пропадет, а тебе хочется верить, что он жив, найдется, встанет в строй. Вот и о Сачкове думалось, что он так легко не расстанется с белым светом и должен где-нибудь, да появиться.
На вторые сутки Миша действительно прилетел с Петром Карпенко. Как и предполагали, они заблудились и, чтобы не оказаться на оккупированной территории, взяли курс в тыл; летели до тех пор, пока было горючее. К счастью, подвернулась ровная площадка и удачно сели в поле. На ближайшем аэродроме ПВО достали бензина и благополучно возвратились. О судьбе капитана-инструктора так ничего и не узнали.
Человек всегда снисходителен к несчастью другого. Сачков и Карпенко не услышали от товарищей ни слова упрека, зато проклинали себя за доверчивость, как только могли.
После возвращения с вынужденной посадки Михаил Сачков, впечатлительный и беспокойный по натуре человек, ночью во сне кричал: «Фашисты! Фашисты! Стреляй скорей, а то…»
Он лежал рядом со мной. Я разбудил, спросил: «Что случилось?» — У меня в пистолете пусто, — в нервной лихорадке простонал он, видимо находясь еще под впечатлением кошмарного сна. Потом опомнился и с облегчением выругался: — Никак из головы блудежка не выходит. Сейчас вот померещилось, что к оккупантам попал…
Сачкова душевно потряс печальный вылет. С первого дня войны Миша рвался на фронт, писал рапорт за рапортом и все получал одни и те же ответы: для пользы службы необходимо поработать в школе; подготовка летчиков — тоже боевая задача. И вот на тебе: не успел повоевать — неприятность!
Хорошо помню первое утро после его возвращения. Михаил выглядел обычно: был замкнут, задумчив. Предстоял вылет. Я спросил, хочет ли он лететь, и этим бестактным вопросом подлил масла в огонь. Миша вскипел так, что у него мелкой дрожью затрясся подбородок.
Мы только что провели вместе большой бой, причем с одними истребителями. Их было очень много. Схватка носила стремительный и напряженный характер. Сачков сбил «мессершмитта» и… сразу преобразился, забыв все на свете, Миша от души радовался и сливающимися залпами слов пояснял:
— Я «месса» так зажал, что он, наверное, с перепугу рехнулся… Метался, как заяц. Потом начал виражить. Тут я его и прищучил — влепил из пушки.
— А почему только из пушки? Нужно было использовать все оружие, ты же не пугать фрица собрался, а уничтожить, — заметил Тимонов.
— В горячке забыл про пулеметы, — рассекая воздух руками, ответил Миша. Живые, быстрые глаза его сверкали задором. — Потом-то я сообразил и дал по всем правилам науки…
Александр Выборнов сегодня тоже с удачей. Он сбил одного «мессершмитта». Под конец боя нас двоих зажали восемь немецких истребителей Минут, пятнадцать продолжалась жестокая схватка, и Александр от меня ни разу не оторвался. Правда, его самолет порядочно изрешечен пулями и снарядами. «Отметки» получены из-за ошибки. Летчик это прекрасно понимал и делал нужные выводы.
— Теперь-то знаю, на чем «мессеры» могут подловить. Больше никогда они меня на этом не купят.
— Правильно, Саня! — подхватил Сачков — На ошибках учимся. Не упадешь — не поднимешься.
— Я и не собираюсь падать, — съязвил Выборнов, намекая Сачкову на вынужденную посадку.
Миша взъерошился, глаза засверкали, щеки покрылись румянцем.
— Чья бы уж мычала, а твоя молчала. Рыльце-то тоже в пушку.
— О, люди, как прекрасны вы во гневе! — с артистическим пафосом воскликнул Тимонов, высоко подняв руки. — Я готов быть вашим секундантом.
— Мы же пошутили, — примирительно улыбнулся Выборнов.
Эта «любезная» перепалка ершистых друзей принесла определенную пользу. Каждый из них сделал для себя правильные выводы…
О невозвращении из боя Григория Тютюнова все деликатно помалкивали: уж очень странно, несуразно, без борьбы пропал человек.
По дороге на КП я обдумывал, как доложить о нем.
Поведение Тютюнова имело очень много общего с тем случаем под Великими Луками, когда он чуть было не сел на немецкий аэродром.
Только наша шестерка успела схлестнуться с десяткой «мессершмиттов», как один «як», вопреки всем правилам боя, ни с того ни с сего вышел из «карусели» и полетел по прямой. В этот миг показалась еще пара «мессеров» и кинулась на одиночку. Я закричал что есть силы: «Як»! «Як»! Атакуют! Отвернись!» Он не шелохнулся. Момент самой атаки не удалось проследить, а через несколько секунд «як» уже горел. Потом появился парашютист, упавший к немцам. Это был Тютюнов.
Майор Василяка руководил полетами. За неделю боевых действий он осунулся, кожа на лице начала шелушиться, голос огрубел. Находясь на старте, командир порой больше переживал, чем летчики, и стал заметно нервничать.
— Двадцать первый! Куда рулишь? — кричал майор в микрофон. — Что, не видишь: перед тобой бензозаправщик!.. Взлет разрешаю…
Как только взлетевшая группа капитана Рогачева скрылась, командир полка выслушал меня. Несколько секунд он стоял молча, что-то обдумывая, потом с раздражением сказал:
— Зря послушался врачей и допустил Тютюнова к полетам. Надо было перевести на У-2. Видно, не из каждого летчика можно сделать истребителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73