Помяни мое слово, — сказал он. — Зайцев бы до поры не пронюхал. Получится…
— Пусть нюхает, — сказал дядя Петя.
Рабочие с любопытством на нас поглядывали. Нас это не беспокоило: лопаты в наших руках были не впервые. Главное, когда работаешь лопатой, не напрягать живот. Мы умели подавлять тяжесть внутри живота, вовремя расслабляя мышцы. Оркестр ускорил темп и смолк. Слышен был только скрежет железа о соль.
У причалов мужчина в полотняном костюме выкрикивал в рупор результаты погрузки. Когда мы взялись за лопаты, бригада Зайцева была впереди дяди Петиной на полтонны. Результаты погрузки объявлялись каждый час. Но очередного результата мы не слышали: снова играл духовой оркестр — теперь гопака. Прибежал дядя Петя — он бегал теперь в оба конца.
— Сравнялись, — сказал он.
Михеич ответил:
— Все! Сейчас Зайцев будет икру метать…
Как это Зайцев будет метать икру, нас не интересовало. Мы работали. На кончике Сашкиного носа висела мутная капля пота. Я сам видел, как она упала. Но когда снова взглянул на Сашкин нос, на нем опять висела такая же капля.
— Сашка, перестань растворять соль. Ее не для этого выпаривали.
— Балда, как я могу ее растворять, если с меня течет соль.
— Ничего, это тебе не кнедлики кушать.
— Положим, когда я ем кнедлики, я тоже потею…
Я понял: разозлить Сашку мне не удастся. Жаль. Когда злишься, легче работать. От солнечного света и блеска соли резало глаза. Соль оседала на спине, на плечах, проникала сквозь матерчатый верх туфель. Плечи и спину можно было погладить ладонью и хоть на время унять зуд. А унять зуд в ногах было просто невозможно. И все равно мы не выпускали из рук лопат.
На берегу что-то произошло. К нам донеслось приглушенное расстоянием жиденькое «ура». На мачте баркаса, который грузила наша бригада, взвился красный флаг.
— Шабаш! — сказал Михеич и сел тощим задом в соль.
Я не заметил, откуда появился уже знакомый нам дядька в трусах и соломенной шляпе с оборванными полями. Он стоял и какое-то время молча на нас смотрел.
— Ага! — сказал он и побежал к берегу. Толстые ноги его не сгибались в коленях, а согнутые в локтях руки были прижаты к бокам.
На берегу уже собралась толпа. К причалу бежали с разных концов промысла. Качали дядю Петю. Остальных рабочих его бригады ловили на берегу.
Михеич сказал:
— Дай и я полетаю. — Он отбросил цигарку и встал. Брюки на нем казались пустыми. Он бежал к толпе и кричал: — Братцы, тут я!
К причалу спешил духовой оркестр. Последним бежал барабанщик. Из-за огромного барабана видны были только ноги и голова.
— Володька!
Я оглянулся. Над буртом соли красовалось Витькино лицо, наискось перечеркнутое бинтом.
— Как дела?
— Пока никак. Жди, — ответил я.
Я и Сашка скромно сидели на бортике бассейна и, упоенные делами своих рук, смотрели на берег. Там качали теперь всех подряд. Кого поймают, того и качали. Оркестр играл туш. От причала на моторе отошел баркас, и двое матросов ставили на носу парус. Эти пузатые кораблики ходили вдоль берега до самой Феодосии. Там в течение часа соль из их трюмов перегружалась в железнодорожные вагоны. Мы знали, что к концу пятилетки и на наших промыслах будет построен механизированный причал. Мы все знали о будущем нашего города.
Подошел дядя Петя. И с ним мужчина в полотняном костюме и толстый дядька в трусах и шляпе.
— Где правда? Где? — кричал он. Голос у него оказался неожиданно высоким, скандального тембра.
— Пойми, Зайцев, дело не в ребятах, — сказал мужчина в полотняном костюме. — Рывок новый сделали. Понимаешь, рывок…
Зайцев отстал шага на два и остановился, точно примериваясь боднуть.
— Ры-во-о-ок… Я тебе, Аникин, рвану. Попомни! Я на погрузку всех семерых приведу. Мало будет — бабу заставлю тачку толкать. Я тебе рвану-у!
Зайцев повернулся и побежал своей неуклюжей побежкой. Ходить спокойно он уже, наверно, не мог. Сашка сказал:
— Интересно, дома он тоже бегает?
— Спасибо, Аникин, за почин. И вам, ребята, спасибо.
— За что спасибо, Гаврила Спиридонович? Вроде не на тебя, на государство работаем.
— От имени государства и благодарю.
— Ну раз у тебя такие права есть — благодари, — сказал дядя Петя.
Мужчина в полотняном костюме засмеялся. Он ушел, а дядя Петя перевернул тачку дном вверх и стал выгружать из сумки редиску, лук, яйца, копченую тюльку.
— Для одного человека многовато, — шепотом сказал Сашка.
— Молчи, — также шепотом ответил я.
Рабочие дяди Петиной бригады тоже обедали. Почти у всех было молодое вино. Оно шипело и пенилось в граненых стаканах. Налив стаканы, рабочие поднимали их и говорили:
— За твое здоровье, Андреич!
Дядя Петя отвечал:
— Пейте на здоровье.
Сам он вина не пил, но мы знали, выпивку за порок не считал.
Мы сидели смирно, опустив руки между колен, и смотрели. Дядя Петя зачерпнул из бурта горсть соли и бросил ее между разложенных закусок. Теперь он тоже смотрел на нас. Очень трудно было выдержать его взгляд, но мы выдержали.
— Прошу к столу, ваши благородия, — сказал дядя Петя.
По-моему, не следовало сразу принимать приглашение. Сашка думал иначе. Я не успел глазом моргнуть, как он уже подсел к тачке. Мне ничего другого не оставалось, как тоже подсесть.
— Почему к экзамену не готовитесь? — спросил дядя Петя.
— Витька куда-то пропал. Полдня его ищем, — ответил я.
— Там ли ищете? В городе, слыхать, король какой-то появился. На балалайке, что ли, играет.
— На гавайской гитаре, — поправил Сашка.
— Что еще за гавайская? Такой не слыхал.
— Мы тоже не слышали. Собираемся.
— Выходит, десятку как раз ко времени заработали. А за помощь я от себя пятерку добавлю. Хватит небось?
— Мы, дядя Петя, не за деньги, так… — сказал я.
— За так и при коммунизме не будет, — ответил дядя Петя. Он очистил яйцо, посолил и откусил половину.
Сашка пожирал копченую тюльку, как будто только для этого сюда пришел. Я толкнул его. Сашка повернулся ко мне с открытым ртом, положил в него тюльку и принялся жевать. Я думал, челюсти его будут двигаться бесконечно. Но Сашка наконец прожевал тюльку и сказал:
— Дядя Петя, я не антисемит. Но скажите мне: почему в еврейских семьях родители мешают детям жить?
— Ты мне зачем этот вопрос задаешь?
— Как зачем? Это же кошмар. Не знаю, говорил ли вам Витька за училище? Я своим родителям сказал. Я сказал папе и маме, что мы лучшие из лучших. Других таких, как мы, нет и не может быть, Поэтому именно нас городской комсомол посылает в училище. И что же? Мой всеми уважаемый папа хватает ремень, а моя любимая мама держит меня за руки… Это же кошмар!
— Значит, один отец не справился?
Дядя Петя посолил надкусанную редиску.
— При чем тут — справился или не справился? Просто позор на весь город, — сказал я.
— Вон что. Учить меня пришли…
Дядя Петя откинулся назад, чтобы сразу видеть нас обоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Пусть нюхает, — сказал дядя Петя.
Рабочие с любопытством на нас поглядывали. Нас это не беспокоило: лопаты в наших руках были не впервые. Главное, когда работаешь лопатой, не напрягать живот. Мы умели подавлять тяжесть внутри живота, вовремя расслабляя мышцы. Оркестр ускорил темп и смолк. Слышен был только скрежет железа о соль.
У причалов мужчина в полотняном костюме выкрикивал в рупор результаты погрузки. Когда мы взялись за лопаты, бригада Зайцева была впереди дяди Петиной на полтонны. Результаты погрузки объявлялись каждый час. Но очередного результата мы не слышали: снова играл духовой оркестр — теперь гопака. Прибежал дядя Петя — он бегал теперь в оба конца.
— Сравнялись, — сказал он.
Михеич ответил:
— Все! Сейчас Зайцев будет икру метать…
Как это Зайцев будет метать икру, нас не интересовало. Мы работали. На кончике Сашкиного носа висела мутная капля пота. Я сам видел, как она упала. Но когда снова взглянул на Сашкин нос, на нем опять висела такая же капля.
— Сашка, перестань растворять соль. Ее не для этого выпаривали.
— Балда, как я могу ее растворять, если с меня течет соль.
— Ничего, это тебе не кнедлики кушать.
— Положим, когда я ем кнедлики, я тоже потею…
Я понял: разозлить Сашку мне не удастся. Жаль. Когда злишься, легче работать. От солнечного света и блеска соли резало глаза. Соль оседала на спине, на плечах, проникала сквозь матерчатый верх туфель. Плечи и спину можно было погладить ладонью и хоть на время унять зуд. А унять зуд в ногах было просто невозможно. И все равно мы не выпускали из рук лопат.
На берегу что-то произошло. К нам донеслось приглушенное расстоянием жиденькое «ура». На мачте баркаса, который грузила наша бригада, взвился красный флаг.
— Шабаш! — сказал Михеич и сел тощим задом в соль.
Я не заметил, откуда появился уже знакомый нам дядька в трусах и соломенной шляпе с оборванными полями. Он стоял и какое-то время молча на нас смотрел.
— Ага! — сказал он и побежал к берегу. Толстые ноги его не сгибались в коленях, а согнутые в локтях руки были прижаты к бокам.
На берегу уже собралась толпа. К причалу бежали с разных концов промысла. Качали дядю Петю. Остальных рабочих его бригады ловили на берегу.
Михеич сказал:
— Дай и я полетаю. — Он отбросил цигарку и встал. Брюки на нем казались пустыми. Он бежал к толпе и кричал: — Братцы, тут я!
К причалу спешил духовой оркестр. Последним бежал барабанщик. Из-за огромного барабана видны были только ноги и голова.
— Володька!
Я оглянулся. Над буртом соли красовалось Витькино лицо, наискось перечеркнутое бинтом.
— Как дела?
— Пока никак. Жди, — ответил я.
Я и Сашка скромно сидели на бортике бассейна и, упоенные делами своих рук, смотрели на берег. Там качали теперь всех подряд. Кого поймают, того и качали. Оркестр играл туш. От причала на моторе отошел баркас, и двое матросов ставили на носу парус. Эти пузатые кораблики ходили вдоль берега до самой Феодосии. Там в течение часа соль из их трюмов перегружалась в железнодорожные вагоны. Мы знали, что к концу пятилетки и на наших промыслах будет построен механизированный причал. Мы все знали о будущем нашего города.
Подошел дядя Петя. И с ним мужчина в полотняном костюме и толстый дядька в трусах и шляпе.
— Где правда? Где? — кричал он. Голос у него оказался неожиданно высоким, скандального тембра.
— Пойми, Зайцев, дело не в ребятах, — сказал мужчина в полотняном костюме. — Рывок новый сделали. Понимаешь, рывок…
Зайцев отстал шага на два и остановился, точно примериваясь боднуть.
— Ры-во-о-ок… Я тебе, Аникин, рвану. Попомни! Я на погрузку всех семерых приведу. Мало будет — бабу заставлю тачку толкать. Я тебе рвану-у!
Зайцев повернулся и побежал своей неуклюжей побежкой. Ходить спокойно он уже, наверно, не мог. Сашка сказал:
— Интересно, дома он тоже бегает?
— Спасибо, Аникин, за почин. И вам, ребята, спасибо.
— За что спасибо, Гаврила Спиридонович? Вроде не на тебя, на государство работаем.
— От имени государства и благодарю.
— Ну раз у тебя такие права есть — благодари, — сказал дядя Петя.
Мужчина в полотняном костюме засмеялся. Он ушел, а дядя Петя перевернул тачку дном вверх и стал выгружать из сумки редиску, лук, яйца, копченую тюльку.
— Для одного человека многовато, — шепотом сказал Сашка.
— Молчи, — также шепотом ответил я.
Рабочие дяди Петиной бригады тоже обедали. Почти у всех было молодое вино. Оно шипело и пенилось в граненых стаканах. Налив стаканы, рабочие поднимали их и говорили:
— За твое здоровье, Андреич!
Дядя Петя отвечал:
— Пейте на здоровье.
Сам он вина не пил, но мы знали, выпивку за порок не считал.
Мы сидели смирно, опустив руки между колен, и смотрели. Дядя Петя зачерпнул из бурта горсть соли и бросил ее между разложенных закусок. Теперь он тоже смотрел на нас. Очень трудно было выдержать его взгляд, но мы выдержали.
— Прошу к столу, ваши благородия, — сказал дядя Петя.
По-моему, не следовало сразу принимать приглашение. Сашка думал иначе. Я не успел глазом моргнуть, как он уже подсел к тачке. Мне ничего другого не оставалось, как тоже подсесть.
— Почему к экзамену не готовитесь? — спросил дядя Петя.
— Витька куда-то пропал. Полдня его ищем, — ответил я.
— Там ли ищете? В городе, слыхать, король какой-то появился. На балалайке, что ли, играет.
— На гавайской гитаре, — поправил Сашка.
— Что еще за гавайская? Такой не слыхал.
— Мы тоже не слышали. Собираемся.
— Выходит, десятку как раз ко времени заработали. А за помощь я от себя пятерку добавлю. Хватит небось?
— Мы, дядя Петя, не за деньги, так… — сказал я.
— За так и при коммунизме не будет, — ответил дядя Петя. Он очистил яйцо, посолил и откусил половину.
Сашка пожирал копченую тюльку, как будто только для этого сюда пришел. Я толкнул его. Сашка повернулся ко мне с открытым ртом, положил в него тюльку и принялся жевать. Я думал, челюсти его будут двигаться бесконечно. Но Сашка наконец прожевал тюльку и сказал:
— Дядя Петя, я не антисемит. Но скажите мне: почему в еврейских семьях родители мешают детям жить?
— Ты мне зачем этот вопрос задаешь?
— Как зачем? Это же кошмар. Не знаю, говорил ли вам Витька за училище? Я своим родителям сказал. Я сказал папе и маме, что мы лучшие из лучших. Других таких, как мы, нет и не может быть, Поэтому именно нас городской комсомол посылает в училище. И что же? Мой всеми уважаемый папа хватает ремень, а моя любимая мама держит меня за руки… Это же кошмар!
— Значит, один отец не справился?
Дядя Петя посолил надкусанную редиску.
— При чем тут — справился или не справился? Просто позор на весь город, — сказал я.
— Вон что. Учить меня пришли…
Дядя Петя откинулся назад, чтобы сразу видеть нас обоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60