— Каждому кто-то мешает жить, профессора. Ему, например, зануда шкипер, что плавает на «Посейдоне». Так вот, чтобы не мешали, пускай сдохнут.
Мы сразу оценили тост. Сашка тут же предложил, чтобы сдох Жестянщик. Долго обсуждали участь Тартаковского и решили, что он сначала должен нас побрить. Потом, не сговариваясь, все вдруг уставились на Попандопуло и захохотали. Попандопуло смотрел поверх наших голов печальными, как у старого бульдога, глазами.
— Стакан молодого вина — десять лет жизни! — выкрикнул он.
— Если надавить на его нос, из него брызнет вино, — сказал Сашка.
Это показалось нам очень остроумным, и мы снова захохотали.
К Витьке со стаканом вина подошел Женин отец. Мы не заметили, когда у стойки появились квартирные агенты.
— Поздравляю, — сказал Женин отец и прикоснулся к Витькиному пустому стакану.
Витька, наверно, забыл, что держал в руке пустой стакан. Женин отец улыбался. Улыбка у него была неприятная. Когда он улыбался, нам казалось, что он хочет кого-то ущипнуть.
— Позвольте полюбопытствовать, когда и в какой город едете?
Я что-то не слышал, чтобы раньше Женин отец называл Витьку на «вы». Витька растерялся.
— Мы едем в Ленинград, — сказал Сашка. — Одновременно с Женей. Из окон консерватории будет виден двор нашего училища.
Женин отец оглядел Сашку и вернулся к своей компании на другой конец стойки.
— Кто тебя просил врать? Ну скажи, кто тебя просил? — шипел Витька.
— Ничего себе ты выбрал тестя. Нет, ты видел, какое у него стало лицо? Имею предложение: надо выпить, чтобы он сдох.
— По морде хочешь? — спросил Витька.
— Нет, ты подумай: стакан вина — и на всю жизнь избавишься от крупной неприятности.
У Сашки была привычка, разговаривая, размахивать руками. Мы долго его от этого отучали. Наверно, плохо старались; Сашка говорил и размахивал руками, как будто мы не вели с ним никакой работы.
— Сашка! — сказал я и опустил руки.
— Понял, — ответил Сашка, но через секунду руки его снова мелькнули в воздухе.
Кто-то пристально на меня смотрел. Я повернул голову. Смотрел Павел. Его широкий тонкогубый рот улыбался.
— Может, хватит для первого раза? — спросил Павел.
Мы не ждали от него такой подлости.
— Шесть стаканов! — крикнул Сашка.
— Солнце, виноград, здоровье, — говорил Попандопуло и вытирал стойку.
— Шесть стаканов! — крикнул Сашка, и у него начал расти нос.
Когда Сашка злился, на его лице оставался только нос.
— Кто будет платить? — спросил Попандопуло.
— Вы меня не знаете?
Попандопуло смотрел на Сашку печальными глазами:
— Я знаю в городе одного уважаемого доктора. Но я не знал, что его сын растет алкоголиком.
У стойки стало тихо. Слышны были шаги прохожих и жужжание ос. Дело приняло принципиальный характер. Я бросил на стойку шесть рублей, а Витька крикнул:
— Шесть стаканов! — и протиснулся к стойке, сдвинув плечом матроса.
Попандопуло даже не взглянул на деньги. Я встал рядом с Витькой.
— Советскими деньгами брезгуешь? Правила советской торговли нарушаешь? Это тебе не собственный ресторан, а государственная служба. Забыл, да? Забыл? — Я еще не кончил говорить, а Попандопуло уже нацеживал кувшин.
— По-морскому, — сказал Сашка, подвигая по стойке стаканы. — Чтоб они сдохли! — крикнул он.
— Толк будет, — сказал матрос.
— Я же говорю: профессора.
Мы ушли довольные собой. Последнее, что мне запомнилось, — это ехидная улыбка Жениного отца и печальные, как у старого бульдога, глаза Попандопуло.
Почти у каждого в жизни случается такое, что тяжело бывает вспомнить. А когда вспомнишь, то весь покрываешься испариной. В жизни моей было не так уж много грехов, и в общем-то я не боюсь ворошить прожитые годы. Но когда я вспоминаю по-собачьи печальные глаза Попандопуло, мне становится не по себе. И еще одни глаза преследуют меня как кошмар…
В январе 1942 года под Сычевкой, когда под ногами визжал и скрипел морозный снег, я в упор стрелял из пистолета в немецкого ефрейтора. Он почему-то не падал, только шатался и все хотел вскинуть свой автомат и смотрел мне в лицо нечеловеческими глазами. После каждого выстрела из его спины вместе с клочками шинели вылетали струйки пара. Он упал лицом вниз, и струйки пара иссякли у меня на глазах.
Я не знаю, в чем моя вина. Очевидно, в том, что я человек и поэтому отвечаю перед своей совестью за все подлости и преступления, совершаемые на земле.
2
Мы вошли в парикмахерскую не так, как бы нам хотелось. Внешне мы держались довольно нахально, но чувствовали себя не очень уверенно: мы боялись, хватит ли у нас денег, чтобы расплатиться. Сколько стоит побриться, мы не имели понятия. А потом сам Тартаковский был для нас в некотором роде загадкой, и мы не знали, как к нему относиться. Тартаковский приехал в наш город из Одессы, а в Одессу он попал из Голты вместе с бригадой Котовского. Просто не верилось, что этот старый человек, толстый и лысый, скакал на коне и брил самого Котовского. Но не поверить было нельзя: в парикмахерской на самом видном месте висела «Почетная грамота», выданная красному кавалеристу Рувиму Наумовичу Тартаковскому, проявившему мужество и высокую революционную сознательность в борьбе с сыпным тифом. За эту грамоту, подписанную Котовским, мы готовы были любить и уважать Тартаковского. Но, к сожалению, Тартаковский при всех своих революционных заслугах был позорной отрыжкой нэпа. Парикмахерская, в которой он работал, была лучшей в городе и принадлежала лично Тартаковскому. Финотдел облагал его налогом, который каждый год увеличивали. Но на Тартаковского это не действовало. Когда ему предлагали войти в артель, он неизменно отвечал:
— Чуточку подожду.
Все это было нам известно, как бывает известна биография каждого сколько-нибудь заметного жителя в небольшом городе.
Вот такой был Тартаковский, и к нему в парикмахерскую мы вошли. Тартаковский сидел у круглого столика, заваленного журналами, и читал «Курортник». Мы переглянулись, а Тартаковский снял золотое пенсне и надел рабочие очки в черной оправе. Газету он положил на столик портретами вверх.
— Прошу, — сказал он и положил руки на кресло.
Мы заранее условились, что первым будет бриться Витька. На него одного денег должно было хватить, а тем временем Сашка сбегает домой и выпросит у матери еще денег.
— Что будем делать, что? — спросил Тартаковский.
— Бриться, — басом ответил Витька. Откуда у него появился бас? Наверно, от волнения.
— А я думаю, мы сначала пострижемся. Я вам сделаю такой полубокс — родная мама не узнает.
В зеркало я увидел Витькин мгновенно затосковавший глаз.
— Можно полубокс, — сказал я.
Сашка исчез. Тартаковский, прищурясь, разглядывал Витьку в зеркало.
— Я понимаю, черная повязка вам очень идет, но ее придется снять, — сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60