Он помахал в воздухе затекшей рукой и стал ее растирать. Я поднял грот. Волны били в правую скулу, и яхту заливали брызги. Море ревело, и нельзя было разговаривать. Хорошо, когда брызги падают в лицо. И нельзя разговаривать, потому что тогда не видно, что человек плачет.
Мы ушли в открытое море и на траверзе маяка повернули в порт. Берег и город состояли из трех цветов: белого, желтого и зеленого. Я и Витька за три часа хода несколько раз менялись местами, и все равно у нас задеревенела правая рука, которой приходилось выбирать шкот. Сашку в такую погоду нельзя было пускать на руль, потому что он плохо чувствовал парус. Когда открылся порт, я сменил Витьку на руле. Мы пронеслись сквозь строй военных кораблей и только тогда поняли, с какой скоростью шла яхта. Сигнальщик на баке линкора «Парижская коммуна» просемафорил флажками: желаю благополучно причалить. Идти к причалам нечего было и думать. Даже баркасы отвели от них, и они дергались на якорях. Я решил выброситься на берег и показал рукой, где буду выбрасываться. Витька сидел рядом со мной и на всякий случай держал наготове якорь. Сашка присел в носовой части с буксирным концом. На берегу стоял Павел и с ним человек пять. Я разогнал яхту и перед самым берегом сбил парус. Сашка метнул канат. Павел поймал его и стал быстро выбирать. Яхта на волне вылетела на берег и зарылась килем в сухой песок. Мы сошли на берег. Перед глазами у меня все качалось, и земля уходила из-под ног. Подошел Павел. Он нагнулся ко мне и прокричал:
— С вас пол-литра, профессора.
Меня мутило, и я ушел в кусты. Потом в кусты поочередно ходили Витька и Сашка.
— Идиот, несчастный идиот! Почему ты не предупредил нас, что идешь к Инке? — спросил Сашка, когда мы вышли из порта.
— Сашка, не приставай, — сказал Витька.
— Мотайте быстрей в военкомат, — сказал Павел.
Он вышел из ворот порта вместе с нами, и я только сейчас заметил, что он в своем выходном костюме и слегка пьян.
Мы пришли в военкомат с зелеными лицами. Лейтенант Мирошниченко посмотрел на часы, сказал:
— Посадить бы вас суток на десять. Расписывайтесь.
Я расписался в каких-то двух книгах и сам не знал, за что расписываюсь. Сашка получил железнодорожный литер, направление и деньги. А я и Витька только направление.
— Проездные документы и кормовые у Переверзева, — сказал лейтенант. Потом он долго смотрел на нас. — Начальству виднее. Может быть, что-то из вас и получится, — сказал он.
— Можно идти? — спросил я.
— Идите. На вокзале быть ровно в десять ноль-ноль. Поезд из-за вас задерживать не будут.
Мы прошли по пустому и гулкому коридору. Рабочий день в военкомате кончился, и никого, кроме дежурного, не было. Он проводил нас во двор и запер дверь.
14
Все, что я брал с собой: пара белья, ложка, кружка, носки, — все поместилось в старом мамином портфеле.
— Это несерьезно. Неужели больше ничего не надо брать? — спросила мама.
— Тут же все сказано. Проверяй: пара нательного белья, верхняя одежда, носки (или портянки), кружка, ложка, — читал я. Я сидел на диване и держал в руках отпечатанную на машинке бумагу. Бумага называлась «Предписание». Мне, Белову Владимиру Алексеевичу, предлагалось явиться в распоряжение начальника Краснознаменного училища имени Склянского не позднее 28 июня 1936 года, по адресу: город Ленинград, улица Третьего июля, дом N_21. А потом шел перечень вещей, которые я должен был с собой взять.
— Верхняя одежда — это пальто, — сказала мама. — Я в этом уверена.
— Кто же носит пальто в июне?
— Не знаю, не знаю. Ты должен был уточнить в военкомате, — мама смотрела через стол на ворох моих вещей, сброшенных на кровать, и нижняя губа ее прикрывала верхнюю.
Мама встала и вышла на кухню вскипятить чай и приготовить ужин. Я подумал, что должен пойти ей помочь, но у меня не было сил встать с дивана. Я сел поудобнее и вытянул ноги. Примус то начинал шуметь, то вспыхивал и умолкал: наверно, засорилась головка. Надо мной навис мутно-зеленый гребень волны. Рядом стояла Инка и советовала:
«Володя, ударь ее ногой, ударь».
«В нашем положении самое верное удрать», — ответил я. Инка засмеялась, и мы побежали по дороге. Мы бежали и смеялись, а волна гналась за нами, и ее мутно-зеленый гребень просвечивал на солнце. Мы бы от нее убежали. Но на дорогу вышел Юрка.
«Ребята трудятся, а вы развлекаетесь», — сказал он. Волна обрушилась на Инку, сбила с ног и вместе с песком и пеной понесла в море.
Я вытер рукой вспотевший лоб. По-моему, я проснулся от страха. А может быть, меня разбудила мама. Она стояла около меня и держала в руках чайник и сковородку.
— Маленьким тебя невозможно было уложить спать, — сказала мама. — Ты кричал, смеялся, носился по комнатам. Потом становилось тихо. Тебя находили спящим под столом, под кроватью, где угодно, только не в постели. Уложить тебя вовремя в постель удавалось одному папе. Ты, конечно, ничего этого не помнишь?
— Не помню.
За ужином мама сказала:
— Ты удивительно становишься похожим на папу. Я рада, что ты идешь в армию. Тебе не хватает мужественности.
— Ты осуждаешь папу?
— Это твои сестры выдумали. Как я могу его осуждать? Ведь он твой отец. Но мне было с ним тяжело. Володя, ты должен обещать мне не пить.
— Не беспокойся: пьяницей я не буду.
— Твой папа очень сильно пил. Иногда это передается по наследству.
— Мама, кто был мужчина, который жил с нами, и где он?
— Разве ты его помнишь?
— Плохо, но помню. Тебе неприятно о нем говорить? Тогда не надо.
— Нет, почему же. Тот человек был самой большой моей ошибкой перед партией и перед вами. Я никогда не боялась в этом признаться. Но то была моя ошибка. К вам она не имеет никакого отношения. Понимаешь?
— Кто он такой?
— Упорный и убежденный троцкист. Когда я это поняла, я его выгнала.
— А где он сейчас?
— Неважно. Он не имеет к вам никакого отношения. У тебя был отец — слабый, но честный человек, и есть я. А тот не имеет к тебе никакого отношения.
— Ляжем спать? — спросил я. — Я тебе помогу убрать со стола и ляжем.
— Не надо ничего убирать. Ложись. Завтра все равно нечего будет делать.
Потом я лежал в кровати, а мама на диване пришивала к поясу брюк внутренний карман с деньгами.
— В кошельке у тебя будет двадцать пять рублей. На дорогу достаточно, — сказала она. — А эти сто разменяешь в Ленинграде. Не раньше. Еды я тебе не даю: в поезде есть вагон-ресторан.
— Нам в военкомате дали кормовые деньги, но я не знаю сколько. Они у Алеши Переверзева, — сказал я.
— Тем более эти сто рублей тебе не скоро понадобятся.
Пока мама была в комнате, я старался не заснуть.
— Во сколько у тебя завтра бюро?
— В десять часов.
— Военные говорят — десять ноль-ноль. Нельзя попросить, чтобы твой вопрос разбирали последним?
— Я так и сделаю. Договорюсь и приеду на вокзал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60