Витька пробовал втайне от нас узнавать для него адреса, но мы не потерпели такого холуйства. Женин отец злился на всех нас. Его дело! Мы понимали: дети — одно, родители — другое. Это хорошо доказал своим подвигом Павлик Морозов.
Женин отец стоял на дорожке и смотрел. Под высокой фуражкой с широким верхом из бумажного коверкота его узкое лицо казалось совсем маленьким и все было в густых и глубоких морщинах. Как он умудрялся бриться, непонятно. Он попеременно осмотрел всех нас, потом уставился на Витьку. Витька спустил с топчана ноги, но Женя удержала его за плечи и не дала ему встать. Она вся повернулась к отцу и загородила Витьку спиной. Картина была как в «Ревизоре» — все замерло! Одна Катя ничего не заметила. Она сидела спиной к калитке и говорила:
— Верховный Совет СССР разделен на две палаты: Совет Союза и Совет Национальностей…
Она увидела Жениного отца, когда он уже вбегал на террасу.
— Мы же еще не кончили, — сказала Катя.
Сашка ее успокоил:
— Мы же все знаем.
Мы правда хорошо знали проект Конституции. Но такое у нас было правило: повторять перед каждым экзаменам. Обычно мы занимались до шести часов вечера и все успевали. После шести часов никто из нас не имел права даже вспоминать об экзаменах. Все смотрели на меня.
— Денек, — сказал я. — Сплошная родительская демонстрация.
Женя встала и побежала в дом.
Сашка сказал:
— Хорошую моду взяли некоторые папы: они даже не говорят «здравствуйте».
— Замолчи. — Витька сидел на топчане, повернув голову к дому. Витька не переносил, когда задевали Женю. Тут он становился по-настоящему опасен. В доме все было тихо. Только один раз мы услышали, как Женя сказала:
— Не имеешь права!
Мы примерно догадывались, какой разговор идет в доме. Но мы были людьми деликатными, а высшее проявление деликатности — не замечать того, что вас не касается.
Я положил руки на подлокотники кресла и поднялся. Пока я подходил к Инке, она смотрела на меня и улыбалась. Я тоже улыбался, а чему — не знаю. На душе у меня было так, как будто я с Инкой еще никогда не разговаривал. Такое у меня было, когда я ответил на ее записку, а потом пришел к ней на день рождения. Но и тогда было не так. Правда, я и тогда улыбался неизвестно чему. Но тогда я волновался как-то по-другому.
Инка села поглубже на скамью. Я смотрел на раскрытый учебник у нее на коленях. Когда мы пришли с промыслов, он был раскрыт на этой же странице — я хорошо помнил.
— Ветер, — сказала Инка. — Ветер перевернул обратно страницы.
В соседнем саду шипела вода. У забора ревел Шурка.
— В голове у тебя ветер. — Мне не хотелось ругать Инку, и это я сказал так, по привычке.
— Правда, правда. Знаешь, сколько я прочла? Вот сколько. — Врать Инка совсем не умела. Она быстро-быстро листала страницы, потом накрыла их рукой и засмеялась. — У меня еще завтра целый день, — сказала она. — Ты же сам сказал: такой сегодня денек.
Шурка больше не ревел; наверно, подслушивал.
Инка встала, и книга по ее ногам скользнула на землю. Она и не подумала ее поднять. Инка смотрела на меня и улыбалась. По-моему, она-то знала, чему улыбается. Инка закинула руки за шею и потянулась. Я присел на корточки и лицом уловил тепло ее ног. Я не спешил поднять книгу. Но нельзя же было вечно сидеть на корточках. Я и так не знал, сколько уже просидел. В такие минуты никогда не знаешь, сколько прошло времени.
Я оглянулся. Женина мама несла блюдо с золотистыми пончиками. Сашка торопливо хватал со стола книги и, не глядя, совал их Кате. Сашка, как Цезарь, умел делать сразу несколько дел. Но одновременно смотреть на пончики и на меня он не мог. Сашка смотрел на пончики… Я поднялся.
— Спасибо, — тихо сказала Инка, но книгу у меня не взяла. Инка повернулась и пошла к столу.
Я шел за ней и, как последний дурак, нес книгу.
— Где я сяду? — спросила Инка и побежала на террасу. — Тетя Вера, можно взять стул? — кричала она. Инка везде чувствовала себя как дома.
11
— Кушайте, кушайте на здоровье, — говорила тетя Вера. — На работе у него неприятности. — Она поглаживала клеенку пухлой рукой. — А вы себе кушайте, не обращайте внимания.
— Мы кушаем, тетя Вера, не беспокойтесь, — сказал Сашка.
— Ничего особенного, на работе всякое бывает. — Это сказал Витька.
— Вот и хорошо. Повидло не кислое?
— Что вы, тетя Вера, очень вкусные пончики. Так и тают во рту, — сказала Катя.
Пончики действительно «таяли». Наши руки со всех сторон тянулись к блюду. Сашка слизывал стекающее с пончика повидло и противно чавкал.
— Сашка, не чавкай, — сказал я.
— Я всю жизнь чавкаю. От рождения.
Женя сидела между Витькой и матерью. Она поставила локоть на клеенку, положила щеку на ладонь и смотрела в одну точку. Когда Женя так смотрела, лучше было ее не трогать. Тетя Вера знала это не хуже нас. Но так, видимо, устроено большинство мам: они не могут оставить своих детей в покое.
— Доченька, почему не ешь? На-ка пончик. Смотри, какой поджаристый!
— Неужели наступит счастливый день и я наконец уеду? — трагическим голосом спросила Женя. — Поймите, я не маленькая. Понимаете, не маленькая! — Женя даже, взвизгнула.
Терпеть не могу бури в стакане воды. Надо было вмешаться, но я ничего не мог придумать. Я как-то вдруг поглупел. И все потому, что Инка под столом нашла мою руку и потихоньку перебирала пальцы. Даже я не заметил, как она это сделала. Она опустила руки под стол и, чтобы никто ничего не заметил, прилегла на край стола грудью. На меня она не смотрела. Я тоже на нее не смотрел.
— Маленькие дети — маленькое горе. Большие дети — большое горе, — сказал Сашка и отправил в рот остаток пончика.
— Истина, — сказала тетя Вера.
— Вы не представляете, какая умная моя бабушка, — говорил Сашка. — Когда моя мама делает что-то не так, бабушка всегда говорит: маленькие дети — маленькое горе. Но моя мама ее не слушает. Вот я должен слушать свою маму, а она нет. Где же логика?
— Ну вас! — тетя Вера махнула на Сашку рукой и засмеялась.
Сашка почесывал затылок маслеными пальцами, осматривая пустое блюдо.
— Тетя Вера, — сказал он, — Женя все равно не станет есть пончик. Дайте мне…
— Ешь на здоровье.
Тетя Вера встала из-за стола. При ее полноте это не так просто было сделать, потому что скамья, как и стол, была врыта в землю. Когда тетя Вера поднялась на террасу, я сказал:
— Сашка, ты гений.
Сашка кивал головой. Ответить он не мог: он жевал пончик.
— Не надо расстраиваться, — говорил Витька. Он держал Женю за руку на виду у всех. — Мы сами виноваты: перестали твоему отцу помогать. Разве легко в его годы бегать по городу?
— Не знаешь, что он мне в комнате сказал? Не знаешь — так молчи.
— Сказал… Ну и что же, что сказал. Ведь не ударил.
— Только этого не хватало. Ударил…
Сашка прожевал пончик, спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Женин отец стоял на дорожке и смотрел. Под высокой фуражкой с широким верхом из бумажного коверкота его узкое лицо казалось совсем маленьким и все было в густых и глубоких морщинах. Как он умудрялся бриться, непонятно. Он попеременно осмотрел всех нас, потом уставился на Витьку. Витька спустил с топчана ноги, но Женя удержала его за плечи и не дала ему встать. Она вся повернулась к отцу и загородила Витьку спиной. Картина была как в «Ревизоре» — все замерло! Одна Катя ничего не заметила. Она сидела спиной к калитке и говорила:
— Верховный Совет СССР разделен на две палаты: Совет Союза и Совет Национальностей…
Она увидела Жениного отца, когда он уже вбегал на террасу.
— Мы же еще не кончили, — сказала Катя.
Сашка ее успокоил:
— Мы же все знаем.
Мы правда хорошо знали проект Конституции. Но такое у нас было правило: повторять перед каждым экзаменам. Обычно мы занимались до шести часов вечера и все успевали. После шести часов никто из нас не имел права даже вспоминать об экзаменах. Все смотрели на меня.
— Денек, — сказал я. — Сплошная родительская демонстрация.
Женя встала и побежала в дом.
Сашка сказал:
— Хорошую моду взяли некоторые папы: они даже не говорят «здравствуйте».
— Замолчи. — Витька сидел на топчане, повернув голову к дому. Витька не переносил, когда задевали Женю. Тут он становился по-настоящему опасен. В доме все было тихо. Только один раз мы услышали, как Женя сказала:
— Не имеешь права!
Мы примерно догадывались, какой разговор идет в доме. Но мы были людьми деликатными, а высшее проявление деликатности — не замечать того, что вас не касается.
Я положил руки на подлокотники кресла и поднялся. Пока я подходил к Инке, она смотрела на меня и улыбалась. Я тоже улыбался, а чему — не знаю. На душе у меня было так, как будто я с Инкой еще никогда не разговаривал. Такое у меня было, когда я ответил на ее записку, а потом пришел к ней на день рождения. Но и тогда было не так. Правда, я и тогда улыбался неизвестно чему. Но тогда я волновался как-то по-другому.
Инка села поглубже на скамью. Я смотрел на раскрытый учебник у нее на коленях. Когда мы пришли с промыслов, он был раскрыт на этой же странице — я хорошо помнил.
— Ветер, — сказала Инка. — Ветер перевернул обратно страницы.
В соседнем саду шипела вода. У забора ревел Шурка.
— В голове у тебя ветер. — Мне не хотелось ругать Инку, и это я сказал так, по привычке.
— Правда, правда. Знаешь, сколько я прочла? Вот сколько. — Врать Инка совсем не умела. Она быстро-быстро листала страницы, потом накрыла их рукой и засмеялась. — У меня еще завтра целый день, — сказала она. — Ты же сам сказал: такой сегодня денек.
Шурка больше не ревел; наверно, подслушивал.
Инка встала, и книга по ее ногам скользнула на землю. Она и не подумала ее поднять. Инка смотрела на меня и улыбалась. По-моему, она-то знала, чему улыбается. Инка закинула руки за шею и потянулась. Я присел на корточки и лицом уловил тепло ее ног. Я не спешил поднять книгу. Но нельзя же было вечно сидеть на корточках. Я и так не знал, сколько уже просидел. В такие минуты никогда не знаешь, сколько прошло времени.
Я оглянулся. Женина мама несла блюдо с золотистыми пончиками. Сашка торопливо хватал со стола книги и, не глядя, совал их Кате. Сашка, как Цезарь, умел делать сразу несколько дел. Но одновременно смотреть на пончики и на меня он не мог. Сашка смотрел на пончики… Я поднялся.
— Спасибо, — тихо сказала Инка, но книгу у меня не взяла. Инка повернулась и пошла к столу.
Я шел за ней и, как последний дурак, нес книгу.
— Где я сяду? — спросила Инка и побежала на террасу. — Тетя Вера, можно взять стул? — кричала она. Инка везде чувствовала себя как дома.
11
— Кушайте, кушайте на здоровье, — говорила тетя Вера. — На работе у него неприятности. — Она поглаживала клеенку пухлой рукой. — А вы себе кушайте, не обращайте внимания.
— Мы кушаем, тетя Вера, не беспокойтесь, — сказал Сашка.
— Ничего особенного, на работе всякое бывает. — Это сказал Витька.
— Вот и хорошо. Повидло не кислое?
— Что вы, тетя Вера, очень вкусные пончики. Так и тают во рту, — сказала Катя.
Пончики действительно «таяли». Наши руки со всех сторон тянулись к блюду. Сашка слизывал стекающее с пончика повидло и противно чавкал.
— Сашка, не чавкай, — сказал я.
— Я всю жизнь чавкаю. От рождения.
Женя сидела между Витькой и матерью. Она поставила локоть на клеенку, положила щеку на ладонь и смотрела в одну точку. Когда Женя так смотрела, лучше было ее не трогать. Тетя Вера знала это не хуже нас. Но так, видимо, устроено большинство мам: они не могут оставить своих детей в покое.
— Доченька, почему не ешь? На-ка пончик. Смотри, какой поджаристый!
— Неужели наступит счастливый день и я наконец уеду? — трагическим голосом спросила Женя. — Поймите, я не маленькая. Понимаете, не маленькая! — Женя даже, взвизгнула.
Терпеть не могу бури в стакане воды. Надо было вмешаться, но я ничего не мог придумать. Я как-то вдруг поглупел. И все потому, что Инка под столом нашла мою руку и потихоньку перебирала пальцы. Даже я не заметил, как она это сделала. Она опустила руки под стол и, чтобы никто ничего не заметил, прилегла на край стола грудью. На меня она не смотрела. Я тоже на нее не смотрел.
— Маленькие дети — маленькое горе. Большие дети — большое горе, — сказал Сашка и отправил в рот остаток пончика.
— Истина, — сказала тетя Вера.
— Вы не представляете, какая умная моя бабушка, — говорил Сашка. — Когда моя мама делает что-то не так, бабушка всегда говорит: маленькие дети — маленькое горе. Но моя мама ее не слушает. Вот я должен слушать свою маму, а она нет. Где же логика?
— Ну вас! — тетя Вера махнула на Сашку рукой и засмеялась.
Сашка почесывал затылок маслеными пальцами, осматривая пустое блюдо.
— Тетя Вера, — сказал он, — Женя все равно не станет есть пончик. Дайте мне…
— Ешь на здоровье.
Тетя Вера встала из-за стола. При ее полноте это не так просто было сделать, потому что скамья, как и стол, была врыта в землю. Когда тетя Вера поднялась на террасу, я сказал:
— Сашка, ты гений.
Сашка кивал головой. Ответить он не мог: он жевал пончик.
— Не надо расстраиваться, — говорил Витька. Он держал Женю за руку на виду у всех. — Мы сами виноваты: перестали твоему отцу помогать. Разве легко в его годы бегать по городу?
— Не знаешь, что он мне в комнате сказал? Не знаешь — так молчи.
— Сказал… Ну и что же, что сказал. Ведь не ударил.
— Только этого не хватало. Ударил…
Сашка прожевал пончик, спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60