«Дайте мне скрипку». Мальчишка, стоявший рядом и все пытавшийся заглянуть мне в лицо, робко ответил: «Сию минуту». Он притащил сразу несколько скрипок из тех, что днем висели на улице. Я осведомился о цене. Мальчишка ответил, что скрипки стоят пять иен двадцать сэн за штуку…
— Разве бывают такие дешевые скрипки? Они игрушечные, что ли?
— Я спросил, все ли скрипки одинаковые, и мальчишка тотчас ответил, что и цена одинаковая, и сделаны все одинаково прочно. Я вынул из кошелька бумажку в пять иен и двадцать сэн мелочью и принялся завертывать скрипку в специально принесенный большой платок. Все это время приказчики, прекратив разговоры, упорно глазели на меня. Но лицо мое было скрыто под капюшоном, и опасаться, что меня узнают, не приходилось. И все-таки я очень боялся и мечтал как можно скорее очутиться на улице. Я сунул сверток за пазуху и вышел из магазина. Приказчики хором завопили мне вслед: «До свидания!» — и у меня душа ушла в пятки. На улице я огляделся по сторонам. К счастью, поблизости никого не было видно. Но метрах в ста от меня несколько человек принялись нараспев читать стихи. Перепугавшись, я свернул за угол магазина и у рва вышел на шоссе Якуоодзи. Затем я обогнул гору Коосин и в конце концов добрался до своего дома. Было уже без десяти два.
— Всю ночь пробродил, — сочувственно сказал Тофу-кун.
— Наконец-то, — с облегченным вздохом сказал Мэйтэй. — Ну и длиннющая была история.
— Самое интересное только начинается, ведь до сих пор было только вступление.
— Что? Еще не конец? Ну, знаешь, этого никто не выдержит.
— Дело не в том, выдержит или не выдержит. Просто рассказ нельзя обрывать на этом месте. Если я остановлюсь здесь, то получится так, словно идола слепили, а душу ему не дали. Я должен рассказать еще кое-что.
— Твое дело. Еще немного я послушаю.
— Кусями-сэнсэй, вы бы тоже послушали. Скрипку я уже купил. Вы слышите, сэнсэй?
— Что? А теперь будешь рассказывать, как продавал? Не желаю.
— Да нет, не о том, как продавал.
— Тем более.
— Как же мне быть? Только ты один, Тофу-кун, слушаешь. Не так интересно рассказывать. Ну, что же, расскажу коротко дальше.
— Можешь рассказывать обстоятельно, — сказал Тофу-кун. — Я слушаю с большим удовольствием.
— Итак, с большим трудом я приобрел скрипку. Но где ее держать? Товарищи часто приходили ко мне, и если ее повесить или поставить у сёдзи, ее немедленно обнаружат. Можно было бы выкопать яму и спрятать в землю, но это не так-то просто.
— Так куда же ты ее спрятал? На чердак?
— Чердака не было. Дом ведь простой, крестьянский.
— Вот, наверное, ты поволновался. И куда же спрятал?
— Догадайся.
— Не знаю. В шкаф?
— Нет.
— Завернул в одеяло и спрятал на полку?
— Нет.
Пока Тофу-кун пытался догадаться, куда была спрятана скрипка Кангэцу-куна, хозяин окликнул Мэйтэя:
— Слушай, как это читается?
— Что?
— Вот, вторая строка.
— Где? Ага… Так ведь это по-латыни.
— Сам знаю, что по-латыни. Я спрашиваю, как читается?
Мэйтэй, почуяв опасность, попытался увильнуть.
— Но ты же всегда говорил, что читаешь по-латыни.
— Читаю, конечно. Ты мне переведи.
— Как так «читаю, конечно, ты мне переведи»?
— Все равно как. Я прошу тебя перевести на английский. Ну-ка!
— Что еще за «ну-ка»? Что я тебе — прислуга, что ли?
— Не важно. Ты переведи.
— Знаешь, давай оставим латынь. Послушаем лучше поучительную историю Кангэцу-куна. Он сейчас рассказывает самое интересное. Решающий момент! Самый опасный! Обнаружат или не обнаружат его скрипку? — И Мэйтэй с видом чрезвычайно заинтересованным поспешно вернулся к группе любителей скрипки.
Хозяин был безжалостно покинут, а Кангэцу-кун продолжал:
— В конце концов я спрятал ее в старую корзину! Да, да, в корзину, которую подарила мне моя бабушка, когда я уезжал в колледж. Эта корзина была когда-то приданым бабушки.
— Вот уж старье… Что-то она не очень подходит для скрипки, эта корзина. Как ты думаешь, Тофу-кун?
— Да, как-то не подходит.
— Чердак тоже не подходит, — отпарировал Кангэцу.
— Ничего, ты не огорчайся. Хоть и не подходит, зато можно сочинить стих: «Тоскливой осенью прячу скрипку в корзину». Как, господа?
— Вы сегодня много сочиняете, сэнсэй, и всё старинные стихи в одну строчку.
— Да разве только сегодня? Стихи возникают в моей голове постоянно. Даже покойный поэт Масаока Сики щелкал от изумления языком, когда слушал мои стихи.
— О сэнсэй, вы были знакомы с господином Сики? — восхитился наивный Тофу-кун.
— Нет, лично знаком не был, но мы читали друг другу свои стихи по беспроволочному телеграфу, — нашелся Мэйтэй.
Удивленный Тофу-кун замолчал, а Кангэцу-кун, посмеявшись, снова устремился вперед.
— Итак, я нашел место, где прятать скрипку. Тогда встал другой вопрос: как ею воспользоваться? Если бы можно было ограничиться тем, чтобы, закрывшись от людей, доставать ее время от времени из корзины и любоваться ею, все было бы просто. Но ведь не для любования же я ее купил! Она предназначена для того, чтобы по ней водили смычком. Но когда по ней проводят смычком, она издает звук. А как только она издаст звук, ее немедленно обнаружат. К тому же с южной стороны за изгородью жил сам главарь «утопленников».
— Как скверно, — выразил сожаление Тофу-кун.
— Да, конечно, это было скверно. Звук сразу выдал бы тебя, — сказал Мэйтэй. — Можно украдкой есть и пить, делать фальшивые деньги, но заниматься украдкой музыкой невозможно.
— Если бы она не издавала звуков, я бы как-нибудь управился…
— Погоди-ка. Вот ты говоришь: «Если бы она не издавала звуков». Есть вещи, которые невозможно скрыть, хотя они и не издают звуков. Давно уже, когда мы жили в храме Коисикава и сами для себя готовили пищу, с нами вместе жил некий Судзуки Тоо-сан. Он страшно любил мирин [152]. Он покупал мирин и пил его целыми бутылками. И вот однажды, когда Тоо-сан отправился куда-то на прогулку, Кусями-сэнсэй украдкой выпил…
— На кой мне черт мирин этого Судзуки? — заорал вдруг хозяин. — Это ты сам выпил!
— Гм… Я думал, ты книгу читаешь. Думал, можно рассказывать спокойно. А ты, оказывается, все-таки слушаешь? С тобой нужно ухо держать востро. Это про таких, как ты, говорят: «Все слышит и видит за восемь кварталов». Впрочем, ты прав. Я тоже пил этот мирин. Это правильно, я пил. Но ведь поймали тебя! Одним словом, господа, слушайте. Вообще Кусями-сэнсэй пьет плохо. Но тут он дорвался до чужого и выпил сколько влезло. Какой это был ужас! Вся физиономия у него опухла и покраснела. На него страшно было смотреть!
— Замолчи! Латыни не знает, а туда же…
— И вот вернулся Тоо-сан. Потряс он бутылку, видит — половины нет. Он сразу понял, что это кто-то из нас, и принялся нас осматривать. Видит, Кусями-куна скрючило в углу. Он весь красный, как лакированная кукла…
Тофу, Кангэцу и Мэйтэй захохотали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
— Разве бывают такие дешевые скрипки? Они игрушечные, что ли?
— Я спросил, все ли скрипки одинаковые, и мальчишка тотчас ответил, что и цена одинаковая, и сделаны все одинаково прочно. Я вынул из кошелька бумажку в пять иен и двадцать сэн мелочью и принялся завертывать скрипку в специально принесенный большой платок. Все это время приказчики, прекратив разговоры, упорно глазели на меня. Но лицо мое было скрыто под капюшоном, и опасаться, что меня узнают, не приходилось. И все-таки я очень боялся и мечтал как можно скорее очутиться на улице. Я сунул сверток за пазуху и вышел из магазина. Приказчики хором завопили мне вслед: «До свидания!» — и у меня душа ушла в пятки. На улице я огляделся по сторонам. К счастью, поблизости никого не было видно. Но метрах в ста от меня несколько человек принялись нараспев читать стихи. Перепугавшись, я свернул за угол магазина и у рва вышел на шоссе Якуоодзи. Затем я обогнул гору Коосин и в конце концов добрался до своего дома. Было уже без десяти два.
— Всю ночь пробродил, — сочувственно сказал Тофу-кун.
— Наконец-то, — с облегченным вздохом сказал Мэйтэй. — Ну и длиннющая была история.
— Самое интересное только начинается, ведь до сих пор было только вступление.
— Что? Еще не конец? Ну, знаешь, этого никто не выдержит.
— Дело не в том, выдержит или не выдержит. Просто рассказ нельзя обрывать на этом месте. Если я остановлюсь здесь, то получится так, словно идола слепили, а душу ему не дали. Я должен рассказать еще кое-что.
— Твое дело. Еще немного я послушаю.
— Кусями-сэнсэй, вы бы тоже послушали. Скрипку я уже купил. Вы слышите, сэнсэй?
— Что? А теперь будешь рассказывать, как продавал? Не желаю.
— Да нет, не о том, как продавал.
— Тем более.
— Как же мне быть? Только ты один, Тофу-кун, слушаешь. Не так интересно рассказывать. Ну, что же, расскажу коротко дальше.
— Можешь рассказывать обстоятельно, — сказал Тофу-кун. — Я слушаю с большим удовольствием.
— Итак, с большим трудом я приобрел скрипку. Но где ее держать? Товарищи часто приходили ко мне, и если ее повесить или поставить у сёдзи, ее немедленно обнаружат. Можно было бы выкопать яму и спрятать в землю, но это не так-то просто.
— Так куда же ты ее спрятал? На чердак?
— Чердака не было. Дом ведь простой, крестьянский.
— Вот, наверное, ты поволновался. И куда же спрятал?
— Догадайся.
— Не знаю. В шкаф?
— Нет.
— Завернул в одеяло и спрятал на полку?
— Нет.
Пока Тофу-кун пытался догадаться, куда была спрятана скрипка Кангэцу-куна, хозяин окликнул Мэйтэя:
— Слушай, как это читается?
— Что?
— Вот, вторая строка.
— Где? Ага… Так ведь это по-латыни.
— Сам знаю, что по-латыни. Я спрашиваю, как читается?
Мэйтэй, почуяв опасность, попытался увильнуть.
— Но ты же всегда говорил, что читаешь по-латыни.
— Читаю, конечно. Ты мне переведи.
— Как так «читаю, конечно, ты мне переведи»?
— Все равно как. Я прошу тебя перевести на английский. Ну-ка!
— Что еще за «ну-ка»? Что я тебе — прислуга, что ли?
— Не важно. Ты переведи.
— Знаешь, давай оставим латынь. Послушаем лучше поучительную историю Кангэцу-куна. Он сейчас рассказывает самое интересное. Решающий момент! Самый опасный! Обнаружат или не обнаружат его скрипку? — И Мэйтэй с видом чрезвычайно заинтересованным поспешно вернулся к группе любителей скрипки.
Хозяин был безжалостно покинут, а Кангэцу-кун продолжал:
— В конце концов я спрятал ее в старую корзину! Да, да, в корзину, которую подарила мне моя бабушка, когда я уезжал в колледж. Эта корзина была когда-то приданым бабушки.
— Вот уж старье… Что-то она не очень подходит для скрипки, эта корзина. Как ты думаешь, Тофу-кун?
— Да, как-то не подходит.
— Чердак тоже не подходит, — отпарировал Кангэцу.
— Ничего, ты не огорчайся. Хоть и не подходит, зато можно сочинить стих: «Тоскливой осенью прячу скрипку в корзину». Как, господа?
— Вы сегодня много сочиняете, сэнсэй, и всё старинные стихи в одну строчку.
— Да разве только сегодня? Стихи возникают в моей голове постоянно. Даже покойный поэт Масаока Сики щелкал от изумления языком, когда слушал мои стихи.
— О сэнсэй, вы были знакомы с господином Сики? — восхитился наивный Тофу-кун.
— Нет, лично знаком не был, но мы читали друг другу свои стихи по беспроволочному телеграфу, — нашелся Мэйтэй.
Удивленный Тофу-кун замолчал, а Кангэцу-кун, посмеявшись, снова устремился вперед.
— Итак, я нашел место, где прятать скрипку. Тогда встал другой вопрос: как ею воспользоваться? Если бы можно было ограничиться тем, чтобы, закрывшись от людей, доставать ее время от времени из корзины и любоваться ею, все было бы просто. Но ведь не для любования же я ее купил! Она предназначена для того, чтобы по ней водили смычком. Но когда по ней проводят смычком, она издает звук. А как только она издаст звук, ее немедленно обнаружат. К тому же с южной стороны за изгородью жил сам главарь «утопленников».
— Как скверно, — выразил сожаление Тофу-кун.
— Да, конечно, это было скверно. Звук сразу выдал бы тебя, — сказал Мэйтэй. — Можно украдкой есть и пить, делать фальшивые деньги, но заниматься украдкой музыкой невозможно.
— Если бы она не издавала звуков, я бы как-нибудь управился…
— Погоди-ка. Вот ты говоришь: «Если бы она не издавала звуков». Есть вещи, которые невозможно скрыть, хотя они и не издают звуков. Давно уже, когда мы жили в храме Коисикава и сами для себя готовили пищу, с нами вместе жил некий Судзуки Тоо-сан. Он страшно любил мирин [152]. Он покупал мирин и пил его целыми бутылками. И вот однажды, когда Тоо-сан отправился куда-то на прогулку, Кусями-сэнсэй украдкой выпил…
— На кой мне черт мирин этого Судзуки? — заорал вдруг хозяин. — Это ты сам выпил!
— Гм… Я думал, ты книгу читаешь. Думал, можно рассказывать спокойно. А ты, оказывается, все-таки слушаешь? С тобой нужно ухо держать востро. Это про таких, как ты, говорят: «Все слышит и видит за восемь кварталов». Впрочем, ты прав. Я тоже пил этот мирин. Это правильно, я пил. Но ведь поймали тебя! Одним словом, господа, слушайте. Вообще Кусями-сэнсэй пьет плохо. Но тут он дорвался до чужого и выпил сколько влезло. Какой это был ужас! Вся физиономия у него опухла и покраснела. На него страшно было смотреть!
— Замолчи! Латыни не знает, а туда же…
— И вот вернулся Тоо-сан. Потряс он бутылку, видит — половины нет. Он сразу понял, что это кто-то из нас, и принялся нас осматривать. Видит, Кусями-куна скрючило в углу. Он весь красный, как лакированная кукла…
Тофу, Кангэцу и Мэйтэй захохотали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130