Не успел рассеяться дым, как звуки шагов святого отшельника донеслись уже с галереи. Хозяева продолжали крепко спать. Вопреки моим ожиданиям, люди тоже бывают беспечными.
Мне надо еще немного отдохнуть. Я не могу болтать без передышки. Я быстро погрузился в сон, а когда открыл глаза, на безоблачном мартовском небе ярко сияло солнце, а хозяин и хозяйка стояли у черного хода и разговаривали с полицейским.
— Итак, он вошел в дом отсюда и направился в спальню. Вы спали и ничего не заметили.
— Да, — ответил хозяин; кажется, он был сильно взволнован.
— Во сколько же часов произошла кража? — продолжал полицейский задавать нелепые вопросы. Если бы они знали, когда произошла кража, то, очевидно, не допустили бы этого. Но хозяевам было не до логики,
— Во сколько же это было?…
— Да, во сколько, — размышляла хозяйка. Видимо, она полагала, что достаточно подумать, чтобы все стало ясно.
— Вы вчера во сколько легли спать? — спросила она мужа.
— Я лег позже тебя.
— Да, а я раньше вас.
— А проснулась во сколько?
— Кажется, в половине восьмого.
— А во сколько же тогда забрался вор?
— Во всяком случае, ночью, наверное.
— Ясно, что ночью, но я спрашиваю, во сколько часов.
— Чтобы точно сказать, надо хорошенько подумать, — продолжала твердить хозяйка.
Полицейский задавал вопросы исключительно ради формальности, его совершенно не интересовало, когда вор забрался в дом. «Говорите все, что придет вам в голову», — думал он, но хозяева продолжали свой бесполезный диалог, и он, вконец раздосадованный, сказал:
— Значит, время кражи неизвестно.
— Да, конечно, — как всегда, неопределенно ответил хозяин.
Полицейский даже не улыбнулся.
— Тогда подайте жалобу: «Такого-то дня, такого-то месяца тридцать восьмого года Мэйдзи [97] вор там-то и там-то открыл ставни, пробрался туда-то и туда-то и похитил из вещей то-то и то-то, о чем и подаю настоящую жалобу». Не заявление, а жалобу. Адрес можно не указывать.
— Вещи описывать подробно?
— Да. Например: кимоно столько-то, цена — такая-то… Нет, нет, заходить в дом не буду. После кражи мне там нечего делать, — заявил полицейский тоном, не терпящим возражений, и удалился.
Хозяин поставил посреди гостиной письменный прибор, подозвал жену и объявил ей:
— Сейчас я буду писать жалобу об ограблении, перечисляй по порядку украденные вещи. Ну, давай.
— Фу, как нехорошо. Что значит «давай»? Будете так командовать, вам никто ничего не скажет, — проворчала хозяйка, тяжело опускаясь на циновку. Она была одета в кимоно, подвязанное узким пояском.
— Что у тебя за вид? Ты выглядишь, как самая последняя проститутка с постоялого двора. Почему не надела оби? [98]
— Если не нравится, купите новый. Называйте меня как угодно, но я не виновата в том, что у меня украли оби.
— Даже оби украл?! Вот прохвост. Тогда начнем прямо с оби. Который?
— Который? Вы говорите так, словно у меня их несколько. Двойной оби, с одной стороны атласный, с другой крепдешиновый.
— Так… «Двойной оби, с одной стороны атласный, с другой крепдешиновый, один»… Сколько он примерно стоит?
— Иен шесть.
— И ты имеешь нахальство носить такие дорогие оби? Теперь будешь покупать по полторы иены, не дороже.
— Попробуйте найдите за такую цену. Вы просто бесчеловечны. Лишь бы вам было хорошо, а жена пусть ходит как самое последнее чучело.
— Ну, ладно, ладно. Что там дальше?
— Шелковое хаори. Я его получила в память о своей покойной тетушке Коно. Шелковое-то оно шелковое, но только этот шелк не такой, как сейчас.
— Обойдусь и без твоих разъяснений. Цена какая?
— Пятнадцать иен.
— Хаори по пятнадцать иен нам не по карману.
— А вам-то не все ли равно, ведь не вы же покупали.
— Что еще?
— Черные носки, одна пара.
— Твои?
— Ваши. Двадцать семь сэн.
— Дальше.
— Ящик дикого батата.
— Даже батат унес? Что он с ним будет делать, сварит или приготовит суп?
— Не знаю, что будет делать. Сходите к вору и спросите его.
— Сколько он стоит?
— Цены на дикий батат я не знаю.
— Тогда напишем двенадцать с половиной иен.
— Вы с ума сошли. Дикий батат, пусть он даже привезен из Карацу, не может стоить двенадцать с половиной иен.
— Но ты же сама сказала, что не знаешь.
— Не знаю. Правильно, не знаю, но двенадцать иен пятьдесят сан не может быть.
— Вот и пойми: «Не знаю, но двенадцать иен пятьдесят сэн — не может быть». Никакой логики. Ты самый настоящий Константин Палеолог [99].
— Что, что?
— Константин Палеолог.
— А что это такое — Константин Палеолог?
— Не важно. Что там у нас дальше… Ты еще из моих вещей ничего не назвала.
— Не важно, что дальше. Скажите-ка лучше, что значит Константин Палеолог.
— Ничего не значит.
— Как будто уж нельзя объяснить. Зачем вы морочите мне голову? Знаете ведь, что человек не понимает по-английски, и говорите всякие нехорошие слова.
— Не болтай глупостей. Скорее говори, что дальше. Надо побыстрее написать жалобу, а то не найдут наших вещей.
— Теперь уже все равно не успеем. Лучше объясните, что такое Константин Палеолог.
— Ох и надоедливая ты! Я же сказал, что ничего это не значит.
— Ах так! Ну, тогда и я ничего не скажу вам.
— Дура упрямая! Делай как знаешь. Жалобу об ограблении я тебе писать не буду.
— А я вам не скажу, какие вещи украли. Вы сами взялись составлять жалобу, я вас не заставляла, можете и не писать, не заплачу.
— Ну и не буду. — И, вспылив, хозяин, по обыкновению, закрылся в кабинете. Хозяйка перешла в столовую и села перед шкатулкой с рукоделием. Оба в течение десяти минут сидели молча и метали злобные взгляды на разделявшие их сёдзи.
Вдруг дверь широко распахнулась, и в комнату бодрым шагом вошел Татара Сампэй-кун, подаривший дикий батат. Татара Сампэй-кун когда-то был в этом доме сёсэем, но несколько лет назад окончил юридический факультет и теперь служит в управлении рудниками при какой-то компании. Он тоже был по натуре дельцом, последователем Судзуки Тодзюро-куна. В память о прежних временах он время от времени навещал жалкую лачугу, где когда-то был сёсэем, и проводил здесь воскресные дни; в этой семье он чувствовал себя легко и свободно.
— Хороша сегодня погодка, хозяюшка, — произнес он с акцентом, не то карацуским, не то еще с каким-то и уселся перед хозяйкой.
— О, Татара-сан.
— Сэнсэй ушел куда-нибудь?
— Нет, он в кабинете.
— Сэнсэй все занимается, даже по воскресеньям, подумать только! Ведь это же вредно.
— Вы скажите об этом самому сэнсэю.
— Да, да, конечно… — проговорил Сампэй-кун, а потом, оглянувшись по сторонам, произнес, не то обращаясь к хозяйке, не то к самому себе: — Что-то сегодня девочек не видно.
И в ту же минуту из соседней комнаты прибежали Тонко и Сунко.
— Татара-сан, а суси [100] сегодня ты принес? — требовательно спросила старшая дочь учителя, как только увидела Сампэй-куна, вспомнив об обещании, которое он дал им в прошлый раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Мне надо еще немного отдохнуть. Я не могу болтать без передышки. Я быстро погрузился в сон, а когда открыл глаза, на безоблачном мартовском небе ярко сияло солнце, а хозяин и хозяйка стояли у черного хода и разговаривали с полицейским.
— Итак, он вошел в дом отсюда и направился в спальню. Вы спали и ничего не заметили.
— Да, — ответил хозяин; кажется, он был сильно взволнован.
— Во сколько же часов произошла кража? — продолжал полицейский задавать нелепые вопросы. Если бы они знали, когда произошла кража, то, очевидно, не допустили бы этого. Но хозяевам было не до логики,
— Во сколько же это было?…
— Да, во сколько, — размышляла хозяйка. Видимо, она полагала, что достаточно подумать, чтобы все стало ясно.
— Вы вчера во сколько легли спать? — спросила она мужа.
— Я лег позже тебя.
— Да, а я раньше вас.
— А проснулась во сколько?
— Кажется, в половине восьмого.
— А во сколько же тогда забрался вор?
— Во всяком случае, ночью, наверное.
— Ясно, что ночью, но я спрашиваю, во сколько часов.
— Чтобы точно сказать, надо хорошенько подумать, — продолжала твердить хозяйка.
Полицейский задавал вопросы исключительно ради формальности, его совершенно не интересовало, когда вор забрался в дом. «Говорите все, что придет вам в голову», — думал он, но хозяева продолжали свой бесполезный диалог, и он, вконец раздосадованный, сказал:
— Значит, время кражи неизвестно.
— Да, конечно, — как всегда, неопределенно ответил хозяин.
Полицейский даже не улыбнулся.
— Тогда подайте жалобу: «Такого-то дня, такого-то месяца тридцать восьмого года Мэйдзи [97] вор там-то и там-то открыл ставни, пробрался туда-то и туда-то и похитил из вещей то-то и то-то, о чем и подаю настоящую жалобу». Не заявление, а жалобу. Адрес можно не указывать.
— Вещи описывать подробно?
— Да. Например: кимоно столько-то, цена — такая-то… Нет, нет, заходить в дом не буду. После кражи мне там нечего делать, — заявил полицейский тоном, не терпящим возражений, и удалился.
Хозяин поставил посреди гостиной письменный прибор, подозвал жену и объявил ей:
— Сейчас я буду писать жалобу об ограблении, перечисляй по порядку украденные вещи. Ну, давай.
— Фу, как нехорошо. Что значит «давай»? Будете так командовать, вам никто ничего не скажет, — проворчала хозяйка, тяжело опускаясь на циновку. Она была одета в кимоно, подвязанное узким пояском.
— Что у тебя за вид? Ты выглядишь, как самая последняя проститутка с постоялого двора. Почему не надела оби? [98]
— Если не нравится, купите новый. Называйте меня как угодно, но я не виновата в том, что у меня украли оби.
— Даже оби украл?! Вот прохвост. Тогда начнем прямо с оби. Который?
— Который? Вы говорите так, словно у меня их несколько. Двойной оби, с одной стороны атласный, с другой крепдешиновый.
— Так… «Двойной оби, с одной стороны атласный, с другой крепдешиновый, один»… Сколько он примерно стоит?
— Иен шесть.
— И ты имеешь нахальство носить такие дорогие оби? Теперь будешь покупать по полторы иены, не дороже.
— Попробуйте найдите за такую цену. Вы просто бесчеловечны. Лишь бы вам было хорошо, а жена пусть ходит как самое последнее чучело.
— Ну, ладно, ладно. Что там дальше?
— Шелковое хаори. Я его получила в память о своей покойной тетушке Коно. Шелковое-то оно шелковое, но только этот шелк не такой, как сейчас.
— Обойдусь и без твоих разъяснений. Цена какая?
— Пятнадцать иен.
— Хаори по пятнадцать иен нам не по карману.
— А вам-то не все ли равно, ведь не вы же покупали.
— Что еще?
— Черные носки, одна пара.
— Твои?
— Ваши. Двадцать семь сэн.
— Дальше.
— Ящик дикого батата.
— Даже батат унес? Что он с ним будет делать, сварит или приготовит суп?
— Не знаю, что будет делать. Сходите к вору и спросите его.
— Сколько он стоит?
— Цены на дикий батат я не знаю.
— Тогда напишем двенадцать с половиной иен.
— Вы с ума сошли. Дикий батат, пусть он даже привезен из Карацу, не может стоить двенадцать с половиной иен.
— Но ты же сама сказала, что не знаешь.
— Не знаю. Правильно, не знаю, но двенадцать иен пятьдесят сан не может быть.
— Вот и пойми: «Не знаю, но двенадцать иен пятьдесят сэн — не может быть». Никакой логики. Ты самый настоящий Константин Палеолог [99].
— Что, что?
— Константин Палеолог.
— А что это такое — Константин Палеолог?
— Не важно. Что там у нас дальше… Ты еще из моих вещей ничего не назвала.
— Не важно, что дальше. Скажите-ка лучше, что значит Константин Палеолог.
— Ничего не значит.
— Как будто уж нельзя объяснить. Зачем вы морочите мне голову? Знаете ведь, что человек не понимает по-английски, и говорите всякие нехорошие слова.
— Не болтай глупостей. Скорее говори, что дальше. Надо побыстрее написать жалобу, а то не найдут наших вещей.
— Теперь уже все равно не успеем. Лучше объясните, что такое Константин Палеолог.
— Ох и надоедливая ты! Я же сказал, что ничего это не значит.
— Ах так! Ну, тогда и я ничего не скажу вам.
— Дура упрямая! Делай как знаешь. Жалобу об ограблении я тебе писать не буду.
— А я вам не скажу, какие вещи украли. Вы сами взялись составлять жалобу, я вас не заставляла, можете и не писать, не заплачу.
— Ну и не буду. — И, вспылив, хозяин, по обыкновению, закрылся в кабинете. Хозяйка перешла в столовую и села перед шкатулкой с рукоделием. Оба в течение десяти минут сидели молча и метали злобные взгляды на разделявшие их сёдзи.
Вдруг дверь широко распахнулась, и в комнату бодрым шагом вошел Татара Сампэй-кун, подаривший дикий батат. Татара Сампэй-кун когда-то был в этом доме сёсэем, но несколько лет назад окончил юридический факультет и теперь служит в управлении рудниками при какой-то компании. Он тоже был по натуре дельцом, последователем Судзуки Тодзюро-куна. В память о прежних временах он время от времени навещал жалкую лачугу, где когда-то был сёсэем, и проводил здесь воскресные дни; в этой семье он чувствовал себя легко и свободно.
— Хороша сегодня погодка, хозяюшка, — произнес он с акцентом, не то карацуским, не то еще с каким-то и уселся перед хозяйкой.
— О, Татара-сан.
— Сэнсэй ушел куда-нибудь?
— Нет, он в кабинете.
— Сэнсэй все занимается, даже по воскресеньям, подумать только! Ведь это же вредно.
— Вы скажите об этом самому сэнсэю.
— Да, да, конечно… — проговорил Сампэй-кун, а потом, оглянувшись по сторонам, произнес, не то обращаясь к хозяйке, не то к самому себе: — Что-то сегодня девочек не видно.
И в ту же минуту из соседней комнаты прибежали Тонко и Сунко.
— Татара-сан, а суси [100] сегодня ты принес? — требовательно спросила старшая дочь учителя, как только увидела Сампэй-куна, вспомнив об обещании, которое он дал им в прошлый раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130