Я до сих пор считаю, что тот день был самым важным в моей жизни, и дату эту я помню лучше, чем дату своего рождения. Книжка называлась «Счастливые часы», причем это было самое первое издание, и двух страниц в конце книги не доставало. Когда я завершал образование в той школе, мне стукнуло уже девятнадцать лет и я уже прекрасно понимал: книга, позаимствованная мною без спросу, была весьма ценной, и то, что я не возвращаю ее, означало просто-напросто, что я ее украл.
Тем не менее я упаковал эту книгу в свой дорожный мешок, не испытывая при этом никаких угрызений совести, и наверняка сделал бы это еще раз, окажись я снова в подобной же ситуации. Для лучшего понимания той истории, которую я собираюсь рассказать, следует помнить, что именно ради де Селби я совершил свой первый серьезный грех. И ради него же впал в свой самый тяжкий грех.
К моменту окончания школы я уже достаточно хорошо представлял себе свое положение в этом мире. Мои родители умерли, родственников у меня не было, на ферме работал человек по имени Дивни; он и жил там в ожидании моего возвращения. Этому Дивни на ферме ничего не принадлежало, а за свою работу он просто каждую неделю получал чеки от какой-то конторы, полной всяких там адвокатов и законников, а сама эта контора находилась в далеком городе. Пока я учился, ни этих адвокатов, ни этого Дивни я в глаза не видел, но все они, так вышло, работали на меня — оказалось, что мой отец заплатил наличными за все это незадолго до смерти. В ранней юности я считал отца щедрым человеком, раз он выложил столько денег за обучение мальчика — то есть меня, — которого совсем мало знал.
После окончания учебы, я отправился домой не сразу. Несколько месяцев я провел в разных местах для расширения, как это обычно называют, своего кругозора. Хотелось мне также разузнать, во что мне обошлось бы полное собрание сочинений де Селби. Я намеревался обзавестись и трудами комментаторов де Селби, но за менее значительные работы я предпочел бы не платить деньги, а позаимствовать их, так сказать, «во временное пользование». Когда я пребывал в одном из тех мест, в которых «расширял кругозор», со мной однажды вечером произошло несчастье — я сломал левую ногу (или, если хотите, мне ее сломали), причем в шести местах, и к тому времени, когда я уже достаточно поправился и мог продолжить свои странствия, одна нога у меня — левая — была деревянная. У меня оставалось совсем мало денег, мне предстояло возвращаться домой и жить в гористой местности, среди камней, и я понимал, что жизнь моя будет не сладкой, но твердо знал, что фермерство, даже если мне придется заниматься им некоторое время, не будет делом всей моей жизни. Я был убежден, что если мое имя останется в истории, что если меня не забудут потомки, то помнить меня будут прежде всего как исследователя творчества де Селби.
Тот вечер, когда я вернулся в свой собственный дом, я помню в мельчайших подробностях. В каждой руке я держал по дорожному мешку. Мне как раз исполнилось двадцать лет. Прекрасный, яркий, летний день, исчерпав себя, уступил место великолепному вечеру. Дверь в пивную была открыта. За стойкой, скрестив руки на груди, стоял Джон Дивни; лицо его было склонено над раскрытой газетой, положенной на стойку прямо перед ним рядом со щитком, который обычно служил прикрытием от брызг наливаемого пива. Я стоял в дверях и рассматривал Дивни: каштановые волосы; ладненько, если не сказать красиво, скроен; широкие от фермерской работы плечи и руки толщиной в ствол молодого дерева; на лице спокойное, вежливое выражение, а глаза, как у коровы — задумчивые, темно-карие, терпеливые. Когда он почувствовал, что кто-то вошел в пивную, то не поднял головы, не прервал чтения, но его левая рука соскочила с груди, нашарила мокрую тряпку и стала медленно возить этой тряпкой по прилавку широкими кругообразными движениями. Потом, все так же продолжая читать, он медленно раздвинул руки в стороны, словно растягивал аккордеон на полную длину и спросил:
— Шхуну?
Шхуна — это такой высокий пивной бокал, но когда посетители заказывали именно «шхуну», это означало, что они просят пинту черного пива «Коулрейн», самого дешевого пива в мире. Я же ответил, что хотел бы поужинать, и так, между прочим, упомянул свое имя и вообще сообщил, кто я такой. Мы тут же закрыли пивную, пошли в кухню, где и просидели всю ночь, беседовали, ели всякую всячину и пили виски. Следующий день был четверг, это я хорошо помню, и Джон Дивни заявил, что его работа сделана и что он готов уже в субботу перебраться к своим родственникам, жившим неподалеку. Заявляя, что работа сделана, он говорил неправду: как выяснилось, ферма находилась в весьма плачевном состоянии и то, что нужно было уже давно сделать, и не начинало делаться. Работы был непочатый край. Но в субботу он не уехал, сообщив, что «нужно еще кое-что доделать», а так как по воскресеньям он не работает, то «все, что нужно, он сделает в понедельник» и во вторник вечером будет уже готов передать мне все дела в образцовом порядке. В понедельник Дивни, по его словам, пришлось заняться заболевшей свиньей, и это задерживало отъезд. Всю неделю он развивал какую-то бурную деятельность, а потом прошло еще два месяца и все время возникали какие-то дела, которые нужно было срочно делать, и с течением времени ни количество таких дел, ни их срочность почему-то не уменьшались. Я не очень-то возражал против этого: хотя на уме у него постоянно было одно — как бы побездельничать, и он не слишком утруждал себя работой, его присутствие давало мне вполне сносное общество, и к тому же он никогда не просил жалованья. Сам я не работал ни на ферме, ни в пивной и все время проводил за внимательным перечитыванием книг де Селби и обработкой своих записей.
Не прошло и года, как я стал замечать, что Дивни в беседе постоянно использует слово «мы» и, что еще хуже, «наше»: «наше дело», «наша ферма». Он говорил, что ферма могла бы давать много больше, чем дает, что, может быть, ему стоит нанять работника. Я с этим не соглашался и прямо заявлял ему об этом, говоря, что на такой маленькой ферме вполне достаточно и двух человек и что «мы» бедны. Это «мы» меня очень угнетало но, после того как оно сорвалось у меня с языка, было бы бесполезно доказывать Дивни, что владельцем и дома и фермы являюсь я, и только я, и никто больше. Успокаивал я себя тем, что говорил себе: да, я владею здесь всем, ну а Дивни владеет мною.
Так прошло четыре года, наверное, вполне счастливых и для меня, и для него. У нас был хороший дом, было полно хорошей сельской еды, но мало денег. Почти все время я посвящал своим ученым занятиям. На свои сбережения я купил полные собрания сочинений двух основных комментаторов де Селби — Люкротта и Бассетта, и фотостат «Кодекса» де Селби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76