Эта книга так высокопарна, что рядом с ней «Призрак оперы» кажется «Гордостью и предубеждением». Рассказывается в ней о Гастоне Бове, порядочном и умном человеке, который после роковой встречи с абсентом совершенно деградировал, погубив и себя и окружающих. «Дайте мне быть безумным!» — кричит Бове:
…безумным безумием абсента, самым диким, самым роскошным безумием в мире! Vive la folie! Vive l’amour! Vive I’animalisme! Vive le Diable!
Вскоре становится ясно, что кроме пристрастия к абсенту у Гастона есть еще один неприличный недостаток. Он — француз.
Болезненная мрачность современной французской души хорошо известна и признана всеми, даже самими французами; откровенный атеизм, жестокость, легкомыслие и вопиющая безнравственность французской мысли не подлежат сомнению. Если преступление поражает своей хладнокровной жестокостью, его чаще всего совершают в Париже или где-нибудь неподалеку; если появляется откровенно непристойная книга или картина, автор или художник, в девяти случаях из десяти, оказывается французом.
«…» Несомненно, уровень моральной ответственности и высокие чувства у современных парижан стремительно падают по многим причинам; но я без колебаний скажу, что одна из этих причин — безудержная абсентомания, охватившая все классы общества, от богатых до бедных. Всем известно, что в Париже мужчины отводят особые часы этому роковому пристрастию так же благоговейно, как мусульмане выделяют время для молитвы… Воздействие абсента на человеческий мозг ужасно и неизлечимо, и ни один романтик не сможет преувеличить жуткую реальность этого зла.
Кроме того, надо помнить, что во многих французских кафе и ресторанах, недавно открывшихся в Лондоне, абсент всегда можно купить по обычной для Франции низкой цене. Французские привычки, французская мода, французские книги, французские картины имеют особую привлекательность для англичан, и кто сможет поручиться, что модные во Франции наркотики не войдут у нас в моду?
После того как Бове был представлен «зеленоглазой фее» своим другом Жессоне, сумасшедшим художником, он бросился в пучину самоуничтожения. Мелодраматически ужасное падение приводит его в парижский морг и на кладбище Пер-Лашез. «Ты говоришь, что пристрастился к абсенту, — говорит отец Гастона, — знаешь ли ты, что это значит?»
— Наверное, да, — ответил я равнодушно. — В конце концов, это — смерть.
— О, если бы только смерть! — воскликнул он с горячностью… — Это самые отвратительные преступления, это грубость, жестокость, апатия, чувственность, одержимость! Понимаешь ли ты, какую судьбу себе уготовил?..
Гастон, в конце концов, становится настоящим мистером Хайдом, «крадущимся, шаркающим зверем, полуобезьяной, получеловеком, чей вид настолько отвратителен, чье тело так трясется в бреду, чьи глаза так кровожадны, что, если бы вы случайно столкнулись с ним днем, вы бы, наверное, невольно вскрикнули от ужаса».
Но вы меня не увидите — мы не друзья с дневным светом. В своей ненависти к солнцу я стал подобен летучей мыши или сове!.. Ночью я живу; ночью я выползаю на улицы вместе с другими мерзостями Парижа и одним своим присутствием добавляю нечистоты к нравственным ядам воздуха!
Легко посмеяться над Марией Корелли, но, возможно, она заслуживает и невольного уважения. Абсент у нее — что-то такое, что семейка Адамс могла бы пить на Рождество; злой рок в бутылке.
У истории абсента есть несколько отрезвляющих лейтмотивов: зависимость, разорение, смерть. Его эстетический заряд, скорее горький, чем сладкий, не столько прекрасен, сколько возвышен в том смысле этого слова, который Эдмунд Берк использовал в своем протоготическом эссе «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного». Возвышенное вызывает и благоговение и что-то вроде ужаса. В одном из интернетовских сайтов, упоминая «Старый дом абсента» в Новом Орлеане, автор пишет, что мраморная стойка «вся изъедена оспинами, говорят — оттого, что на нее все время проливали абсент. Невольно подумаешь, какой вред причиняет абсент человеческому телу, если он разъедает даже прочный камень» (курсив мой. — Ф.Б.). Возможно, стойку повредила капающая вода, но здесь ярко выражен ужас перед абсентом; люди хотят, чтобы он был страшным, ведь страшное доставляет особое наслаждение.
Ричард Клайн считал, что сигареты возвышенны. Им свойственна, писал он, «красота, которая никогда не считалась чисто положительной, но всегда связывалась с отвращением, грехом и смертью». Ссылаясь на Канта, Клайн определяет возвышенное как эстетическую категорию, подразумевающую негативный опыт, шок, опасность, напоминание о смерти, созерцание бездны. Если бы сигареты были полезны, говорит Клайн, они не были бы возвышенны, но
…они возвышенны и отметают все доводы здоровья и пользы. Предостерегая заядлых курильщиков или новичков об опасности, мы еще ближе подводим их к краю пропасти, где, как путешественников в Швейцарских Альпах, их может ужасать утонченная высота близкой смерти, открывающаяся сквозь крохотный ужас каждой затяжки. Сигареты дурны, тем они и хороши — не добры, не прекрасны, а возвышенны.
Если следовать этим доводам, абсент — еще возвышеннее.
Итак, история абсента являет нам удовольствие, смешанное с ужасом. Оно похоже на чувство, о котором говорит Томас де Квинси, рассуждая о «мрачно-возвышенном». По его мнению, возвышенным может быть не только большое (горы или бури), но и маленькое, из-за своих ассоциаций, например — бритва, которой кого-то убили, или пузырек с ядом…
Но хватит говорить о гибели и тьме. Пора вызвать первого свидетеля защиты.
Алистер Кроули (1875-1947) так успешно присвоил наследие оккультного возрождения конца девятнадцатого века, что в двадцатом веке его имя стало практически синонимом магии. Ему нравилось, что его называли Зверем из бездны, как апокалиптическое чудовище, а когда газеты лорда Бивербрука начали бранить его в 1930-х годах, он прославился как «самый плохой человек в мире». Сомерсет Моэм знал его в Париже, сделал прототипом Оливера Хаддо в романе «Чародей» и вынес ему самый лаконичный из всех приговоров: «Шарлатан, но не только».
В Париже Кроули вечно сидел в баре ресторана «Белый Кот» на Rue d’Odessa (где Моэм с ним и познакомился). В те дни «Перно» было маркой абсента, а не анисовой водки, которой ему пришлось стать после того, как абсент запретили. Кроули очень любил разыгрывать знакомых, и, когда его старый друг Виктор Нойбург приехал к нему в Париж, Зверь из бездны не удержался и дал ему совет:
Его предостерегали, чтобы он не брал в рот абсента, и мы сказали ему, что это правильно, но (добавили мы) и другие напитки в Париже очень опасны, особенно для такого милого молодого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
…безумным безумием абсента, самым диким, самым роскошным безумием в мире! Vive la folie! Vive l’amour! Vive I’animalisme! Vive le Diable!
Вскоре становится ясно, что кроме пристрастия к абсенту у Гастона есть еще один неприличный недостаток. Он — француз.
Болезненная мрачность современной французской души хорошо известна и признана всеми, даже самими французами; откровенный атеизм, жестокость, легкомыслие и вопиющая безнравственность французской мысли не подлежат сомнению. Если преступление поражает своей хладнокровной жестокостью, его чаще всего совершают в Париже или где-нибудь неподалеку; если появляется откровенно непристойная книга или картина, автор или художник, в девяти случаях из десяти, оказывается французом.
«…» Несомненно, уровень моральной ответственности и высокие чувства у современных парижан стремительно падают по многим причинам; но я без колебаний скажу, что одна из этих причин — безудержная абсентомания, охватившая все классы общества, от богатых до бедных. Всем известно, что в Париже мужчины отводят особые часы этому роковому пристрастию так же благоговейно, как мусульмане выделяют время для молитвы… Воздействие абсента на человеческий мозг ужасно и неизлечимо, и ни один романтик не сможет преувеличить жуткую реальность этого зла.
Кроме того, надо помнить, что во многих французских кафе и ресторанах, недавно открывшихся в Лондоне, абсент всегда можно купить по обычной для Франции низкой цене. Французские привычки, французская мода, французские книги, французские картины имеют особую привлекательность для англичан, и кто сможет поручиться, что модные во Франции наркотики не войдут у нас в моду?
После того как Бове был представлен «зеленоглазой фее» своим другом Жессоне, сумасшедшим художником, он бросился в пучину самоуничтожения. Мелодраматически ужасное падение приводит его в парижский морг и на кладбище Пер-Лашез. «Ты говоришь, что пристрастился к абсенту, — говорит отец Гастона, — знаешь ли ты, что это значит?»
— Наверное, да, — ответил я равнодушно. — В конце концов, это — смерть.
— О, если бы только смерть! — воскликнул он с горячностью… — Это самые отвратительные преступления, это грубость, жестокость, апатия, чувственность, одержимость! Понимаешь ли ты, какую судьбу себе уготовил?..
Гастон, в конце концов, становится настоящим мистером Хайдом, «крадущимся, шаркающим зверем, полуобезьяной, получеловеком, чей вид настолько отвратителен, чье тело так трясется в бреду, чьи глаза так кровожадны, что, если бы вы случайно столкнулись с ним днем, вы бы, наверное, невольно вскрикнули от ужаса».
Но вы меня не увидите — мы не друзья с дневным светом. В своей ненависти к солнцу я стал подобен летучей мыши или сове!.. Ночью я живу; ночью я выползаю на улицы вместе с другими мерзостями Парижа и одним своим присутствием добавляю нечистоты к нравственным ядам воздуха!
Легко посмеяться над Марией Корелли, но, возможно, она заслуживает и невольного уважения. Абсент у нее — что-то такое, что семейка Адамс могла бы пить на Рождество; злой рок в бутылке.
У истории абсента есть несколько отрезвляющих лейтмотивов: зависимость, разорение, смерть. Его эстетический заряд, скорее горький, чем сладкий, не столько прекрасен, сколько возвышен в том смысле этого слова, который Эдмунд Берк использовал в своем протоготическом эссе «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного». Возвышенное вызывает и благоговение и что-то вроде ужаса. В одном из интернетовских сайтов, упоминая «Старый дом абсента» в Новом Орлеане, автор пишет, что мраморная стойка «вся изъедена оспинами, говорят — оттого, что на нее все время проливали абсент. Невольно подумаешь, какой вред причиняет абсент человеческому телу, если он разъедает даже прочный камень» (курсив мой. — Ф.Б.). Возможно, стойку повредила капающая вода, но здесь ярко выражен ужас перед абсентом; люди хотят, чтобы он был страшным, ведь страшное доставляет особое наслаждение.
Ричард Клайн считал, что сигареты возвышенны. Им свойственна, писал он, «красота, которая никогда не считалась чисто положительной, но всегда связывалась с отвращением, грехом и смертью». Ссылаясь на Канта, Клайн определяет возвышенное как эстетическую категорию, подразумевающую негативный опыт, шок, опасность, напоминание о смерти, созерцание бездны. Если бы сигареты были полезны, говорит Клайн, они не были бы возвышенны, но
…они возвышенны и отметают все доводы здоровья и пользы. Предостерегая заядлых курильщиков или новичков об опасности, мы еще ближе подводим их к краю пропасти, где, как путешественников в Швейцарских Альпах, их может ужасать утонченная высота близкой смерти, открывающаяся сквозь крохотный ужас каждой затяжки. Сигареты дурны, тем они и хороши — не добры, не прекрасны, а возвышенны.
Если следовать этим доводам, абсент — еще возвышеннее.
Итак, история абсента являет нам удовольствие, смешанное с ужасом. Оно похоже на чувство, о котором говорит Томас де Квинси, рассуждая о «мрачно-возвышенном». По его мнению, возвышенным может быть не только большое (горы или бури), но и маленькое, из-за своих ассоциаций, например — бритва, которой кого-то убили, или пузырек с ядом…
Но хватит говорить о гибели и тьме. Пора вызвать первого свидетеля защиты.
Алистер Кроули (1875-1947) так успешно присвоил наследие оккультного возрождения конца девятнадцатого века, что в двадцатом веке его имя стало практически синонимом магии. Ему нравилось, что его называли Зверем из бездны, как апокалиптическое чудовище, а когда газеты лорда Бивербрука начали бранить его в 1930-х годах, он прославился как «самый плохой человек в мире». Сомерсет Моэм знал его в Париже, сделал прототипом Оливера Хаддо в романе «Чародей» и вынес ему самый лаконичный из всех приговоров: «Шарлатан, но не только».
В Париже Кроули вечно сидел в баре ресторана «Белый Кот» на Rue d’Odessa (где Моэм с ним и познакомился). В те дни «Перно» было маркой абсента, а не анисовой водки, которой ему пришлось стать после того, как абсент запретили. Кроули очень любил разыгрывать знакомых, и, когда его старый друг Виктор Нойбург приехал к нему в Париж, Зверь из бездны не удержался и дал ему совет:
Его предостерегали, чтобы он не брал в рот абсента, и мы сказали ему, что это правильно, но (добавили мы) и другие напитки в Париже очень опасны, особенно для такого милого молодого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56