– коротко и энергично рявкнул Штокман. – Возьмем толстяка-императора на кончик меча.
Умный Арно промолчал, выжидая – ересиарх напрасно ждал его ответа.
– Число наших людей растет, округа опустошена, благочестивые братья нуждаются в продовольствии. Горны кузниц пылают день и ночь, но железо не сегодня-завтра кончится. Братству нужно оружие, а учению – трудолюбивые проповедники…
– У нас нет железа, – мрачно заявил Штокман.
– В сердцах братьев недостаточно веры, – эхом отозвался Арно.
– Сюда идут войска Гагена Проклятого.
Вожди повстанцев мрачно замолчали. Бретон рассматривал серебряный треугольник, Арно уставился на огонь, Штокман попытался кинжалом подрезать толстый ноготь на собственном большом пальце.
Главарь мятежников прикоснулся в священному символу, словно ища поддержки, и обратился к часовому, застывшему у дверей:
– Приведи ведьму, брат.
Мятежник тут же вышел и вскоре вернулся, волоча за собою женщину. Ее рваный плащ распахнулся, открывая испачканное платье, смуглое худое лицо уродовали лиловые синяки. Магдалена из Тинока, а это была она, левой рукой неловко придерживала правую, вывихнутую в кисти, руку, однако, черные глаза чародейки зло и бесстрашно сверкали.
– Ступай, отдохни, – велел ересиарх солдату.
Тот исчез словно дым, ведьма сделала шаг вперед и внимательно уставилась на Бретона. Ересиарх в этот момент выглядел довольно сурово:
– На твоем теле нашли ведьмовской амулет, в кошеле и складках одежды – травы, сушеных жаб и ящериц. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Магдалена криво усмехнулась и попыталась приосаниться:
– Амулет я подняла на дороге, а жабы с ящерицами – неразумные твари… они заползли в мою юбку сами!
Штокман треснул по столу кулаком так, что зазвенели чаши, и громоподобно расхохотался:
– И там же засохли c горя!
Шокированный Арно незаметно ткнул товарища в бок. Бретон слегка нахмурился:
– Не произноси лжи, ворожея, этим ты не улучшишь своего положения, а только повредишь собственной душе.
– Раз ты все знаешь наперед, поп-растсрига, то не трепли языком, а делай свое дело. Ты думаешь, в чем разница между инквизиторами Святоши и твоими братьями? Ни в чем. Для меня и то и другое означает – смерть, а смерть все равно бывает только одна, и мне не сдохнуть два раза.
– Не призывай гибель, только Бог знает, когда она придет. И не оскорбляй протянутую руку, быть может, вы вовсе не хотим причинять тебе вреда. Заблудшая сестра все равно сестра, – примирительно заявил Бретон.
Вид у него в этот момент был самый искренний, но это почему-то не внушало доверия Магдалене.
– Ха! Обычно аббаты назвали меня грешницей, изредка – дочерью. Ну-ну, раз я тебе сестра, попик, может, и отпустишь меня подобру-поздорову, а? – неуверенно поинтересовалась ведьма.
К ее невероятному удивлению, Бретон кивнул, сохраняя самый серьезный вид:
– Конечно. Мы не палачи, и сражаемся с клинками – клинком, но с заблуждением – только словом.
– У тебя острый меч и куча солдат, у меня ничего, кроме блох, который обсели меня в вашей каталажке. Ты и я не равны, поп, и я не сильна в богословии.
– К добру можно склонить любого человека. Я ненавижу грех, однако же, люблю человека, он – творение и образ Бога.
– Ха! Если бы ты как следует рассмотрел жителей Тинока, ты бы переменил свое мнение, бывший аббат. Образ их создателя слишком плохо виден под слоем навоза.
– Тебя ведут гнев и ненависть – это плохие советчики. Сколь бы и ни были унижены эти несчастные, они – дети Бога. Отец прощает или наказывает детей, но не стоит торопиться осуждать собственных братьев. Ты не можешь знать, кто спасен.
– Да уж не я сама.
– Ты страдаешь, потому что в душе желая верить, все же не веришь, и злобишься, потому что не любишь Всевышнего, изначально имея такую потребность.
На этот раз Магдалена расхохоталась до слез, этому не могла помешать даже боль в руке, надрывный смех колдуньи походил на лай избитой собаки:
– Ты речист, мне не переспорить тебя, парень. Лучше уж я пойду прочь. Ты ведь от большой любви к Богу отпускаешь ведьму, а?
Ответ ересиарха, наверное, мог бы понравиться фон Фирхофу:
– Я верю в могущество Всевышнего, я презираю ничтожество дьявола. Слава и мощь Творца посрамляют трюкачество демонов. Колдовство не помогло тебе, сестра – раненый жив и почти поправился, ты сможешь уйти, как только беседа наша закончится. Ты не ведьма.
Оскорбленная колдунья взвизгнула, от обиды позабыв о собственном запирательстве и растеряв остатки и так не слишком присущего ей здравого смысла:
– А кто же я тогда?!
– Суеверная женщина, которая обманывает сама себя.
– Врешь, поп!
– Суди сама – все твои планы провалились.
– Много ты знаешь о них, святоша! Я летала наяву. Я видела духов эфира. Я околдовывала сердца мужчин и доводила до безумия их ревнивых женщин. Я тайными травами лечила черные болезни и выжила там, где поумирали другие. Меня слушались дикие кошки и черные волки – звери великой Тьмы…
Штокман, прекратив стричь ногти кинжалом, ошалело уставился на немолодую, жалкую и избитую колдунью:
– Ай да тетка! Ты и впрямь способна довести мужчину до безумия – твой язык метет, словно поганое помело. Не знаю, как там иные твои жертвы, но тот парень, которого ты пырнула ножом, бегает, как новенький.
Зрачки колдуньи расширились:
– Не может быть!
– Еще как может! Кстати, за что ты его приложила, а?
Бывший дезертир игриво подмигнул. Униженная колдунья почувствовала, что вот-вот самым позорным образом заплачет. Ереcиарх покачал головой:
– Твоя рука повреждена, Магдалена, но ты не можешь исцелить даже сама себя. Вот, возьми…
Он бросил на стол медную марку.
– Заплатишь лекарю, чтобы поставил кость на место.
Ведьма не тронула монету.
– Бери, не сомневайся, – добавил Бретон, – это добрые деньги честных людей. Теперь тебе лучше уйти из города, оскорбленного тобой. Братья милосердны и не держат зла, но лучше уходи, не продолжая своих безумств и преступлений.
– Ну что ж, спасибо, бывший поп. Я буду помнить, что на свете есть один добрый священник.
Ведьма здоровой рукой ухватила марку, зажала ее в кулак и побрела к выходу. У самого порога она остановилась:
– Так этот человек жив?
– Не сомневайся, живехонек.
– Тогда чего стоит твоя болтовня о милосердии, попик? Чего стоит справедливость Бога, если твари, подобные Адальберту, ходят под солнцем неуязвимыми?
– Ты хочешь сказать – подобные Вольфу Россенхельскому?
Колдунья хрипло расхохоталась:
– Как же, слушай его сладкие сказки! Он такой же Вольф, как я – прекрасная Маргарита.
Ересиарх не дрогнул:
– Он сам назвал свое имя.
– Эту ехидну зовут Адальбертом. Ты помнишь легенду про Адальберта Хрониста?
– Что-то насчет грешного безумца, который задумал сравняться с Господом, выдумал собственное несовершенное творение и потерял рассудок от зависти к Богу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Умный Арно промолчал, выжидая – ересиарх напрасно ждал его ответа.
– Число наших людей растет, округа опустошена, благочестивые братья нуждаются в продовольствии. Горны кузниц пылают день и ночь, но железо не сегодня-завтра кончится. Братству нужно оружие, а учению – трудолюбивые проповедники…
– У нас нет железа, – мрачно заявил Штокман.
– В сердцах братьев недостаточно веры, – эхом отозвался Арно.
– Сюда идут войска Гагена Проклятого.
Вожди повстанцев мрачно замолчали. Бретон рассматривал серебряный треугольник, Арно уставился на огонь, Штокман попытался кинжалом подрезать толстый ноготь на собственном большом пальце.
Главарь мятежников прикоснулся в священному символу, словно ища поддержки, и обратился к часовому, застывшему у дверей:
– Приведи ведьму, брат.
Мятежник тут же вышел и вскоре вернулся, волоча за собою женщину. Ее рваный плащ распахнулся, открывая испачканное платье, смуглое худое лицо уродовали лиловые синяки. Магдалена из Тинока, а это была она, левой рукой неловко придерживала правую, вывихнутую в кисти, руку, однако, черные глаза чародейки зло и бесстрашно сверкали.
– Ступай, отдохни, – велел ересиарх солдату.
Тот исчез словно дым, ведьма сделала шаг вперед и внимательно уставилась на Бретона. Ересиарх в этот момент выглядел довольно сурово:
– На твоем теле нашли ведьмовской амулет, в кошеле и складках одежды – травы, сушеных жаб и ящериц. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Магдалена криво усмехнулась и попыталась приосаниться:
– Амулет я подняла на дороге, а жабы с ящерицами – неразумные твари… они заползли в мою юбку сами!
Штокман треснул по столу кулаком так, что зазвенели чаши, и громоподобно расхохотался:
– И там же засохли c горя!
Шокированный Арно незаметно ткнул товарища в бок. Бретон слегка нахмурился:
– Не произноси лжи, ворожея, этим ты не улучшишь своего положения, а только повредишь собственной душе.
– Раз ты все знаешь наперед, поп-растсрига, то не трепли языком, а делай свое дело. Ты думаешь, в чем разница между инквизиторами Святоши и твоими братьями? Ни в чем. Для меня и то и другое означает – смерть, а смерть все равно бывает только одна, и мне не сдохнуть два раза.
– Не призывай гибель, только Бог знает, когда она придет. И не оскорбляй протянутую руку, быть может, вы вовсе не хотим причинять тебе вреда. Заблудшая сестра все равно сестра, – примирительно заявил Бретон.
Вид у него в этот момент был самый искренний, но это почему-то не внушало доверия Магдалене.
– Ха! Обычно аббаты назвали меня грешницей, изредка – дочерью. Ну-ну, раз я тебе сестра, попик, может, и отпустишь меня подобру-поздорову, а? – неуверенно поинтересовалась ведьма.
К ее невероятному удивлению, Бретон кивнул, сохраняя самый серьезный вид:
– Конечно. Мы не палачи, и сражаемся с клинками – клинком, но с заблуждением – только словом.
– У тебя острый меч и куча солдат, у меня ничего, кроме блох, который обсели меня в вашей каталажке. Ты и я не равны, поп, и я не сильна в богословии.
– К добру можно склонить любого человека. Я ненавижу грех, однако же, люблю человека, он – творение и образ Бога.
– Ха! Если бы ты как следует рассмотрел жителей Тинока, ты бы переменил свое мнение, бывший аббат. Образ их создателя слишком плохо виден под слоем навоза.
– Тебя ведут гнев и ненависть – это плохие советчики. Сколь бы и ни были унижены эти несчастные, они – дети Бога. Отец прощает или наказывает детей, но не стоит торопиться осуждать собственных братьев. Ты не можешь знать, кто спасен.
– Да уж не я сама.
– Ты страдаешь, потому что в душе желая верить, все же не веришь, и злобишься, потому что не любишь Всевышнего, изначально имея такую потребность.
На этот раз Магдалена расхохоталась до слез, этому не могла помешать даже боль в руке, надрывный смех колдуньи походил на лай избитой собаки:
– Ты речист, мне не переспорить тебя, парень. Лучше уж я пойду прочь. Ты ведь от большой любви к Богу отпускаешь ведьму, а?
Ответ ересиарха, наверное, мог бы понравиться фон Фирхофу:
– Я верю в могущество Всевышнего, я презираю ничтожество дьявола. Слава и мощь Творца посрамляют трюкачество демонов. Колдовство не помогло тебе, сестра – раненый жив и почти поправился, ты сможешь уйти, как только беседа наша закончится. Ты не ведьма.
Оскорбленная колдунья взвизгнула, от обиды позабыв о собственном запирательстве и растеряв остатки и так не слишком присущего ей здравого смысла:
– А кто же я тогда?!
– Суеверная женщина, которая обманывает сама себя.
– Врешь, поп!
– Суди сама – все твои планы провалились.
– Много ты знаешь о них, святоша! Я летала наяву. Я видела духов эфира. Я околдовывала сердца мужчин и доводила до безумия их ревнивых женщин. Я тайными травами лечила черные болезни и выжила там, где поумирали другие. Меня слушались дикие кошки и черные волки – звери великой Тьмы…
Штокман, прекратив стричь ногти кинжалом, ошалело уставился на немолодую, жалкую и избитую колдунью:
– Ай да тетка! Ты и впрямь способна довести мужчину до безумия – твой язык метет, словно поганое помело. Не знаю, как там иные твои жертвы, но тот парень, которого ты пырнула ножом, бегает, как новенький.
Зрачки колдуньи расширились:
– Не может быть!
– Еще как может! Кстати, за что ты его приложила, а?
Бывший дезертир игриво подмигнул. Униженная колдунья почувствовала, что вот-вот самым позорным образом заплачет. Ереcиарх покачал головой:
– Твоя рука повреждена, Магдалена, но ты не можешь исцелить даже сама себя. Вот, возьми…
Он бросил на стол медную марку.
– Заплатишь лекарю, чтобы поставил кость на место.
Ведьма не тронула монету.
– Бери, не сомневайся, – добавил Бретон, – это добрые деньги честных людей. Теперь тебе лучше уйти из города, оскорбленного тобой. Братья милосердны и не держат зла, но лучше уходи, не продолжая своих безумств и преступлений.
– Ну что ж, спасибо, бывший поп. Я буду помнить, что на свете есть один добрый священник.
Ведьма здоровой рукой ухватила марку, зажала ее в кулак и побрела к выходу. У самого порога она остановилась:
– Так этот человек жив?
– Не сомневайся, живехонек.
– Тогда чего стоит твоя болтовня о милосердии, попик? Чего стоит справедливость Бога, если твари, подобные Адальберту, ходят под солнцем неуязвимыми?
– Ты хочешь сказать – подобные Вольфу Россенхельскому?
Колдунья хрипло расхохоталась:
– Как же, слушай его сладкие сказки! Он такой же Вольф, как я – прекрасная Маргарита.
Ересиарх не дрогнул:
– Он сам назвал свое имя.
– Эту ехидну зовут Адальбертом. Ты помнишь легенду про Адальберта Хрониста?
– Что-то насчет грешного безумца, который задумал сравняться с Господом, выдумал собственное несовершенное творение и потерял рассудок от зависти к Богу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109