Котел с мутным супом булькал на огне.
– Друг мой, ты не узнаешь вон того, рыжебородого, глуповатого с виду крепыша со шрамом вместо левого уха? – понизив голос, обратился к советнику Гаген.
– Конечно! Это Хайни Ладер, мой спаситель в Толоссе. Не знаю, какими судьбами его занесло в эту странную компанию, и не представляю, благом или злом обернется эта встреча, если он нас тоже узнает.
Бывший солдат тем временем перебрался поближе к гостям, устроился прямо напротив фон Фирхофа и без церемоний заглянул под его опущенный капюшон.
– Здравствуйте, господин Людвиг! Зря вы этак занавесились – я-то вас все равно узнал.
Людвиг откинул капюшон.
– Тише, во имя всех святых. Не кричи. Как ты здесь оказался?
– Я уволился из роты капитана Конрада после того, как от нее осталось два десятка человек, и поступил на службу к вождю Шенкенбаху.
– Выбор до крайности неудачен. Очнись! Ты рехнулся – вспомни Толоссу, кем там был Шенкенбах?
Блики разожженного в камине огня плясали на лице наемника. Светлые глаза Ладера оставались пустыми и странно неподвижными.
“Он почти ничего не помнит, забыл даже лицо императора”, – с ужасом понял фон Фирхоф. “Прошлое стерто, уничтожено – если не совсем, то из памяти Ладера наверняка. Это еще один прощальный привет Хрониста.”
– Что ты намереваешься делать дальше, Хайни Ладер?
– Сражаться с предателями-баронами и с уэстерами.
– А потом?
– Сейчас никто не заглядывает в будущее – не больно-то там может оказаться весело.
– Ты знаешь, чье поместье сожгли, в чьем доме мы сейчас ужинаем?
– А какая, к дьяволу, мне-то разница? Пять дней назад здесь не осталось в живых даже крысы… Только вон та худая белая собака, и сама хозяйка – она теперь собственность вождя.
Людвиг всмотрелся в подсвеченную камином и факелами полутьму зала. На дальнем конце стола расположившийся на председательском месте Шенкенбах в который раз осушал очередной кубок, на его коленях котенком устроилась растрепанная пепельноволосая красавица с круглой и наивной мордашкой, в этой женщине Адальберт Хронист без труда узнал бы младшую баронессу Гернот.
– Дама, видимо, не из пугливых.
Ладер философски пожал плечами:
– А чего ей бояться? Настоящие воины не истребляют шлюх.
Людвиг охотно согласился и добавил:
– Зато бывший министр империи теперь не чувствует себя в безопасности. Ты не поможешь нам незаметно уйти?
– Я бы рад всей душой, да и лошади ваши пока не съедены, однако за выходом наблюдают, эти молодцы, мои новые друзья, не теряют чутья даже во подпитии…
– Песню! Желаем песню! – загорланили друзья Шенкенбаха.
Откуда-то принесли лютню. Гернот покинула колени бандитского главаря, кое-как попыталась настроить инструмент и, подобрав драные юбчонки, ловко вскарабкалась на скамейку. Уселся поудобнее и приготовился слушать, подбодрив себя очередным возлиянием, вождь – он явно гордился талантами любовницы. Ветер бросал горсти снега в забранные мелкими стеклами окна, от ледяных порывов дрожали свинцовые рамы, в каминной трубе зловеще гудело, одну сторону длинного зала опаляло жаром горящих дров, в противоположном конце царил нестерпимый холод, и изморось осела на стенах.
Свист зимней бури смешался со звуками расстроенного инструмента, и женщина низким простуженным голосом запела о любви. Фирхоф скептически морщился, отстукивая такт на крышке стола, Ладер осклабился, император молча следил за тем, как корчится в камине оранжевый огонь.
– Ты слишком много пьешь, друг мой Людвиг.
– Разве? А я этого и не заметил.
– Зато заметил я.
– Вам не кажется, государь, что в пении этой женщины присутствует совершенство? А хочу сказать, что оно совершенно подходит и к обстановке, и к обстоятельствам.
– По-моему, она избита, больна и отчаянно боится. Сейчас самое время уйти, двери больше никто не караулит. Молю Господа, чтобы голоса этой несчастной хватило еще на две-три песни.
Фирхоф нехотя отставил кубок. Все трое – Ладер, советник и император поднялись и незаметно выскользнули наружу. В малых покоях дома царила темнота, нигде ни плошки с фитилем, ни факела – немного света давали лишь тусклые отблески луны, которые проникали сквозь разбитые окна.
– Уходим.
Двор встретил их ветром, морозом и поземкой мелкого снега. Голодные лошади покорно ждали в пустой конюшне.
– Господин Людвиг, я еду с вами.
– Не промахнись, выбирая дорогу, это опасно, к тому же у тебя нет коня. Хотя, мой жеребец вынослив – сядешь сзади?
Они оседлали и вывели лошадей. Император, который до этого момента почти все время молчал, поднял руку, твердо указывая в пронизанную метелью пустоту.
– Смотрите!
Из трубы на крыше дома вылетел густой сноп искр, язык огня вырвался и лизнул настил кровли.
– У них горит сажа в трубе. Сейчас начнется изумительный фарс.
Крыша сначала нехотя тлела, потом разом вспыхнула, повалил густой дым, впрочем, почти не видимый в темноте, с дымом смешался столб неистового, яркого огня. Хотя мороз ночи почти прогнал опьянение, Людвигу казалось, что в извивах пламени он видит глумливый профиль демона Клистерета.
– Оставь меня, дьявольское наваждение….
Должно быть, люди Шенкенбаха не совсем утратили остатки благоразумия – в доме поднялся нечаянный переполох, в окнах замелькал свет.
– Скорее, прочь отсюда!
Император ударил шпорами коня, и жеребец его понесся галопом, молотя копытами мерзлую землю. Фирхоф замешкался на минуту, давая Ладеру возможность вскарабкаться на спину лошади. Он вздрогнул – кто-то с кошачьей ловкостью подошел незамеченным и коснулся рукой стремени.
– Ах, это вы?
По бледному круглому личику красавицы Гернот катились крупные словно бусины слезы.
– Благородные мессиры, умоляю, ради всего святого, заберите меня с собой…
Неистовый вихрь ночи нес мелкий снег, луна почти полностью скрылась, снежинки таяли на пепельных волосах, на полуобнаженных плечах и щеках женщины. Некогда дорогое, но сейчас порванное и захватанное грязными руками платье жалко обвисло.
– Вы раздеты, вас хватятся, и у нас нет третьей лошади.
Гернот молча плакала, Хайни Ладер хмыкнул:
– Почти все беды моей жизни проистекают от баб. Из-за потаскушки-альвисианки я некогда потерял ухо, из-за тинокской ведьмы – большую часть императорской награды, а из-за этой голубки сейчас потеряю жизнь…
Он спрыгнул со спины лошади, стащил с себя плащ и набросил на плечи женщины.
– Садись на лошадь… Я подержусь за ваше стремя, господин Людвиг, придется удирать на своих ногах – как и пристало пехоте.
При свете луны, наполовину окутанной облаком, они выехали со двора, пытаясь нагнать церенского императора, провожаемые стонами метели и нарастающими криками людей Шенкенбаха. Бандиты разом высыпали во двор, крыша уже полыхала вовсю, но никто и не подумал ее тушить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– Друг мой, ты не узнаешь вон того, рыжебородого, глуповатого с виду крепыша со шрамом вместо левого уха? – понизив голос, обратился к советнику Гаген.
– Конечно! Это Хайни Ладер, мой спаситель в Толоссе. Не знаю, какими судьбами его занесло в эту странную компанию, и не представляю, благом или злом обернется эта встреча, если он нас тоже узнает.
Бывший солдат тем временем перебрался поближе к гостям, устроился прямо напротив фон Фирхофа и без церемоний заглянул под его опущенный капюшон.
– Здравствуйте, господин Людвиг! Зря вы этак занавесились – я-то вас все равно узнал.
Людвиг откинул капюшон.
– Тише, во имя всех святых. Не кричи. Как ты здесь оказался?
– Я уволился из роты капитана Конрада после того, как от нее осталось два десятка человек, и поступил на службу к вождю Шенкенбаху.
– Выбор до крайности неудачен. Очнись! Ты рехнулся – вспомни Толоссу, кем там был Шенкенбах?
Блики разожженного в камине огня плясали на лице наемника. Светлые глаза Ладера оставались пустыми и странно неподвижными.
“Он почти ничего не помнит, забыл даже лицо императора”, – с ужасом понял фон Фирхоф. “Прошлое стерто, уничтожено – если не совсем, то из памяти Ладера наверняка. Это еще один прощальный привет Хрониста.”
– Что ты намереваешься делать дальше, Хайни Ладер?
– Сражаться с предателями-баронами и с уэстерами.
– А потом?
– Сейчас никто не заглядывает в будущее – не больно-то там может оказаться весело.
– Ты знаешь, чье поместье сожгли, в чьем доме мы сейчас ужинаем?
– А какая, к дьяволу, мне-то разница? Пять дней назад здесь не осталось в живых даже крысы… Только вон та худая белая собака, и сама хозяйка – она теперь собственность вождя.
Людвиг всмотрелся в подсвеченную камином и факелами полутьму зала. На дальнем конце стола расположившийся на председательском месте Шенкенбах в который раз осушал очередной кубок, на его коленях котенком устроилась растрепанная пепельноволосая красавица с круглой и наивной мордашкой, в этой женщине Адальберт Хронист без труда узнал бы младшую баронессу Гернот.
– Дама, видимо, не из пугливых.
Ладер философски пожал плечами:
– А чего ей бояться? Настоящие воины не истребляют шлюх.
Людвиг охотно согласился и добавил:
– Зато бывший министр империи теперь не чувствует себя в безопасности. Ты не поможешь нам незаметно уйти?
– Я бы рад всей душой, да и лошади ваши пока не съедены, однако за выходом наблюдают, эти молодцы, мои новые друзья, не теряют чутья даже во подпитии…
– Песню! Желаем песню! – загорланили друзья Шенкенбаха.
Откуда-то принесли лютню. Гернот покинула колени бандитского главаря, кое-как попыталась настроить инструмент и, подобрав драные юбчонки, ловко вскарабкалась на скамейку. Уселся поудобнее и приготовился слушать, подбодрив себя очередным возлиянием, вождь – он явно гордился талантами любовницы. Ветер бросал горсти снега в забранные мелкими стеклами окна, от ледяных порывов дрожали свинцовые рамы, в каминной трубе зловеще гудело, одну сторону длинного зала опаляло жаром горящих дров, в противоположном конце царил нестерпимый холод, и изморось осела на стенах.
Свист зимней бури смешался со звуками расстроенного инструмента, и женщина низким простуженным голосом запела о любви. Фирхоф скептически морщился, отстукивая такт на крышке стола, Ладер осклабился, император молча следил за тем, как корчится в камине оранжевый огонь.
– Ты слишком много пьешь, друг мой Людвиг.
– Разве? А я этого и не заметил.
– Зато заметил я.
– Вам не кажется, государь, что в пении этой женщины присутствует совершенство? А хочу сказать, что оно совершенно подходит и к обстановке, и к обстоятельствам.
– По-моему, она избита, больна и отчаянно боится. Сейчас самое время уйти, двери больше никто не караулит. Молю Господа, чтобы голоса этой несчастной хватило еще на две-три песни.
Фирхоф нехотя отставил кубок. Все трое – Ладер, советник и император поднялись и незаметно выскользнули наружу. В малых покоях дома царила темнота, нигде ни плошки с фитилем, ни факела – немного света давали лишь тусклые отблески луны, которые проникали сквозь разбитые окна.
– Уходим.
Двор встретил их ветром, морозом и поземкой мелкого снега. Голодные лошади покорно ждали в пустой конюшне.
– Господин Людвиг, я еду с вами.
– Не промахнись, выбирая дорогу, это опасно, к тому же у тебя нет коня. Хотя, мой жеребец вынослив – сядешь сзади?
Они оседлали и вывели лошадей. Император, который до этого момента почти все время молчал, поднял руку, твердо указывая в пронизанную метелью пустоту.
– Смотрите!
Из трубы на крыше дома вылетел густой сноп искр, язык огня вырвался и лизнул настил кровли.
– У них горит сажа в трубе. Сейчас начнется изумительный фарс.
Крыша сначала нехотя тлела, потом разом вспыхнула, повалил густой дым, впрочем, почти не видимый в темноте, с дымом смешался столб неистового, яркого огня. Хотя мороз ночи почти прогнал опьянение, Людвигу казалось, что в извивах пламени он видит глумливый профиль демона Клистерета.
– Оставь меня, дьявольское наваждение….
Должно быть, люди Шенкенбаха не совсем утратили остатки благоразумия – в доме поднялся нечаянный переполох, в окнах замелькал свет.
– Скорее, прочь отсюда!
Император ударил шпорами коня, и жеребец его понесся галопом, молотя копытами мерзлую землю. Фирхоф замешкался на минуту, давая Ладеру возможность вскарабкаться на спину лошади. Он вздрогнул – кто-то с кошачьей ловкостью подошел незамеченным и коснулся рукой стремени.
– Ах, это вы?
По бледному круглому личику красавицы Гернот катились крупные словно бусины слезы.
– Благородные мессиры, умоляю, ради всего святого, заберите меня с собой…
Неистовый вихрь ночи нес мелкий снег, луна почти полностью скрылась, снежинки таяли на пепельных волосах, на полуобнаженных плечах и щеках женщины. Некогда дорогое, но сейчас порванное и захватанное грязными руками платье жалко обвисло.
– Вы раздеты, вас хватятся, и у нас нет третьей лошади.
Гернот молча плакала, Хайни Ладер хмыкнул:
– Почти все беды моей жизни проистекают от баб. Из-за потаскушки-альвисианки я некогда потерял ухо, из-за тинокской ведьмы – большую часть императорской награды, а из-за этой голубки сейчас потеряю жизнь…
Он спрыгнул со спины лошади, стащил с себя плащ и набросил на плечи женщины.
– Садись на лошадь… Я подержусь за ваше стремя, господин Людвиг, придется удирать на своих ногах – как и пристало пехоте.
При свете луны, наполовину окутанной облаком, они выехали со двора, пытаясь нагнать церенского императора, провожаемые стонами метели и нарастающими криками людей Шенкенбаха. Бандиты разом высыпали во двор, крыша уже полыхала вовсю, но никто и не подумал ее тушить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109