Не думайте, что это какая-то секта вроде Святых Вертунов или Дома Давида. Ничего похожего. Во всяком случае, обставлено все первоклассно. Холдорны люди более... словом, более культурные, чем я.
– Так чем же вы недовольны?
Он хмуро покачал головой.
– Даже не могу сказать. Мне это не нравится. Не нравится, что Габриэла исчезает, ничего никому не сказав. Вы думаете, ее родители знают, куда она отправилась?
– Нет.
– По-моему, тоже, – сказал он.
С улицы Храм Святого Грааля представлялся тем, чем и был первоначально, – жилым шестиэтажным домом из желтого кирпича. Внешне ничто не указывало на его изменившееся назначение. Я велел Коллинсону проехать мимо, к углу, где, расслабленно привалившись к каменной стенке, стоял Мики Лайнен. Как только мы остановились, он подошел.
– Черная ушла десять минут назад, – сообщил он, – Дик сопровождает. Из тех, кого ты описывал, никто как будто не выходил.
– Устраивайся в машине и следи за дверью, – велел я ему. А Коллинсону сказал: – Мы с вами идем туда. Разговаривать позвольте мне.
Когда мы подошли к двери Храма, мне пришлось, предупредить его:
– Постарайтесь не дышать так шумно. Может быть, все обойдется.
Я позвонил.
Дверь открылась немедленно: за ней стояла широкоплечая мясистая женщина лет пятидесяти. На добрых десять сантиметров выше меня – а во мне метр шестьдесят восемь. Лицо в мешочках и припухлостях, но ни в глазах, ни в губах – никакой мягкости и дряблости. Ее длинная верхняя губа была выбрита. Черное, очень черное платье закрывало ее тело от подбородка и мочек до самых ступней.
– Мы хотим видеть мисс Легтет, – сказал я.
Она сделала вид, что не понимает.
– Мы хотим видеть мисс Леггет, – повторил я, – мисс Габриэлу Леггет.
– Не знаю. – Говорила она басом. – Хорошо, войдите.
Без особого радушия она провела нас в маленькую сумрачную приемную, прилегавшую к вестибюлю, велела ждать и ушла.
– Кто этот тяжеловоз? – спросил я Коллинсона.
Он сказал, что не знает ее. Ему не сиделось на месте. Я сел. Опущенные шторы пропускали мало света, и я не видел комнату целиком, но ковер был толстый и мягкий, а мебель, насколько мне удалось разглядеть, тяготела скорее к роскоши, чем к строгости.
Если не считать шагов Коллинсона, в доме не раздавалось ни звука. Я взглянул на открытую дверь и увидел, что за нами наблюдают. Там стоял мальчик лет двенадцати или тринадцати и смотрел на нас большими темными глазами, будто светившимися в полутьме. Я сказал:
– Привет.
Коллинсон рывком обернулся на мой голос.
Мальчик ничего не ответил. Целую минуту он смотрел на меня не мигая, бессмысленным, совершенно обескураживающим взглядом, какой бывает только у детей, потом повернулся и ушел так же бесшумно, как появился.
– Кто он? – спросил я у Коллинсона.
– Наверное, Мануэль, сын Холдорнов. Я его раньше не видел.
Коллинсон расхаживал по комнате. Я сидел и смотрел в дверь. Наконец там появилась женщина и, ступая бесшумно по толстому ковру, вошла в приемную. Она была высокая, грациозная; ее темные глаза, казалось, тоже испускают свет, как у мальчика. Больше я пока ничего не мог разглядеть.
Я встал. Женщина обратилась к Коллинсону:
– Здравствуйте. Мистер Коллинсон, если я не ошиблась? – Более музыкального голоса я не слыхивал.
Коллинсон что-то пробормотал и представил меня женщине, назвав ее «миссис Холдорн». Она подала мне теплую твердую руку, а потом подошла к окну, подняла штору, и на пол лег прямоугольник сочного послеполуденного солнца, Пока я привыкал к свету и отмаргивался, она села и знаком предложила сесть нам.
Раньше всего я увидел ее глаза. Громадные, почти черные, теплые, опушенные густыми черными ресницами. Только в них я увидел что-то живое, человеческое, настоящее. В ее овальном, оливкового оттенка лице были и тепло и красота, но тепло и красота, будто не имевшие никакого отношения к действительности. Будто это было не лицо, а маска, которую носили так долго, что она почти превратилась в лицо. Даже губы – а губы эти стоили отдельного разговора – казались не плотью, а удачной имитацией плоти – мягче, краснее и, наверное, теплее настоящей плоти. Длинные черные волосы, разделенные посередине пробором и стянутые в узел на затылке, туго обтягивали голову, захватывая виски и кончики ушей. Она была высокая, налитая, гибкая, с длинной, сильной, стройной шеей; темное шелковое платье обрисовывало тело. Я сказал:
– Миссис Холдорн, мы хотим повидать мисс Леггет.
Она с любопытством спросила:
– Почему вы думаете, что она здесь?
– Это ведь не так важно, правда? – быстро ответил я, чтобы Коллинсон не успел вылезти с какой-нибудь глупостью. Она здесь. Мы хотели бы ее видеть.
– Не думаю, что это удастся, – медленно ответила она. – Ей нездоровится, она приехала сюда отдохнуть, в частности – от общества.
– Очень жаль, – сказал я, но ничего не поделаешь. Мы бы сюда не пришли, если бы не было необходимости.
– Это необходимо?
– Да.
Поколебавшись, она сказала:
– Хорошо, я узнаю. – Затем извинилась и покинула нас.
– Я не прочь и сам тут поселиться, – сказал я Коллинсону.
Он не понимал, что я говорю. Вид у него был возбужденный, лицо раскраснелось.
– Габриэле может не понравиться, что мы сюда пришли, – сказал он.
Я ответил, что это меня огорчит.
Вернулась Арония Холдорн.
– Мне, право, очень жаль, – сказала она, встав в дверях и вежливо улыбаясь, – но мисс Леггет не хочет вас видеть.
– Очень жаль, – сказал я, – но нам придется ее увидеть.
Она выпрямилась, и улыбка исчезла.
– Простите?
– Нам придется ее увидеть, – повторил я как можно дружелюбнее. – Это необходимо, я вам объяснил.
– Извините. – Даже холодность не могла испортить ее прекрасный голос. – Вы не можете ее видеть.
Я сказал:
– Мисс Леггет, как вам, вероятно, известно, – важный свидетель по делу о краже и убийстве. Нам надо ее видеть. Если вас это устраивает больше, я готов подождать полчаса, пока сюда придет полицейский со всеми полномочиями, которые вы сочтете необходимыми. И мы с ней увидимся.
Коллинсон произнес что-то невнятное, но похожее на извинения.
Арония Холдорн ответила незначительнейшим поклоном.
– Можете поступать как вам угодно, – холодно сказала она. – Я не согласна, чтобы вы беспокоили мисс Леггет против ее желания, и, если речь идет о моем разрешении, я вам его не даю. Если же вы настаиваете, помешать вам я не могу.
– Спасибо. Где она?
– Ее комната на пятом этаже, первая от лестницы, слева. – Она опять слегка наклонила голову и ушла.
Коллинсон взял меня под руку и забормотал:
– Не знаю, стоит ли мне... стоит ли нам идти. Габриэле это не понравится. Она не...
– Вы как хотите, – проворчал я, а я иду. Ей это может не понравиться, но мне тоже не нравится, что люди прячутся, когда я хочу спросить их о пропавших бриллиантах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Так чем же вы недовольны?
Он хмуро покачал головой.
– Даже не могу сказать. Мне это не нравится. Не нравится, что Габриэла исчезает, ничего никому не сказав. Вы думаете, ее родители знают, куда она отправилась?
– Нет.
– По-моему, тоже, – сказал он.
С улицы Храм Святого Грааля представлялся тем, чем и был первоначально, – жилым шестиэтажным домом из желтого кирпича. Внешне ничто не указывало на его изменившееся назначение. Я велел Коллинсону проехать мимо, к углу, где, расслабленно привалившись к каменной стенке, стоял Мики Лайнен. Как только мы остановились, он подошел.
– Черная ушла десять минут назад, – сообщил он, – Дик сопровождает. Из тех, кого ты описывал, никто как будто не выходил.
– Устраивайся в машине и следи за дверью, – велел я ему. А Коллинсону сказал: – Мы с вами идем туда. Разговаривать позвольте мне.
Когда мы подошли к двери Храма, мне пришлось, предупредить его:
– Постарайтесь не дышать так шумно. Может быть, все обойдется.
Я позвонил.
Дверь открылась немедленно: за ней стояла широкоплечая мясистая женщина лет пятидесяти. На добрых десять сантиметров выше меня – а во мне метр шестьдесят восемь. Лицо в мешочках и припухлостях, но ни в глазах, ни в губах – никакой мягкости и дряблости. Ее длинная верхняя губа была выбрита. Черное, очень черное платье закрывало ее тело от подбородка и мочек до самых ступней.
– Мы хотим видеть мисс Легтет, – сказал я.
Она сделала вид, что не понимает.
– Мы хотим видеть мисс Леггет, – повторил я, – мисс Габриэлу Леггет.
– Не знаю. – Говорила она басом. – Хорошо, войдите.
Без особого радушия она провела нас в маленькую сумрачную приемную, прилегавшую к вестибюлю, велела ждать и ушла.
– Кто этот тяжеловоз? – спросил я Коллинсона.
Он сказал, что не знает ее. Ему не сиделось на месте. Я сел. Опущенные шторы пропускали мало света, и я не видел комнату целиком, но ковер был толстый и мягкий, а мебель, насколько мне удалось разглядеть, тяготела скорее к роскоши, чем к строгости.
Если не считать шагов Коллинсона, в доме не раздавалось ни звука. Я взглянул на открытую дверь и увидел, что за нами наблюдают. Там стоял мальчик лет двенадцати или тринадцати и смотрел на нас большими темными глазами, будто светившимися в полутьме. Я сказал:
– Привет.
Коллинсон рывком обернулся на мой голос.
Мальчик ничего не ответил. Целую минуту он смотрел на меня не мигая, бессмысленным, совершенно обескураживающим взглядом, какой бывает только у детей, потом повернулся и ушел так же бесшумно, как появился.
– Кто он? – спросил я у Коллинсона.
– Наверное, Мануэль, сын Холдорнов. Я его раньше не видел.
Коллинсон расхаживал по комнате. Я сидел и смотрел в дверь. Наконец там появилась женщина и, ступая бесшумно по толстому ковру, вошла в приемную. Она была высокая, грациозная; ее темные глаза, казалось, тоже испускают свет, как у мальчика. Больше я пока ничего не мог разглядеть.
Я встал. Женщина обратилась к Коллинсону:
– Здравствуйте. Мистер Коллинсон, если я не ошиблась? – Более музыкального голоса я не слыхивал.
Коллинсон что-то пробормотал и представил меня женщине, назвав ее «миссис Холдорн». Она подала мне теплую твердую руку, а потом подошла к окну, подняла штору, и на пол лег прямоугольник сочного послеполуденного солнца, Пока я привыкал к свету и отмаргивался, она села и знаком предложила сесть нам.
Раньше всего я увидел ее глаза. Громадные, почти черные, теплые, опушенные густыми черными ресницами. Только в них я увидел что-то живое, человеческое, настоящее. В ее овальном, оливкового оттенка лице были и тепло и красота, но тепло и красота, будто не имевшие никакого отношения к действительности. Будто это было не лицо, а маска, которую носили так долго, что она почти превратилась в лицо. Даже губы – а губы эти стоили отдельного разговора – казались не плотью, а удачной имитацией плоти – мягче, краснее и, наверное, теплее настоящей плоти. Длинные черные волосы, разделенные посередине пробором и стянутые в узел на затылке, туго обтягивали голову, захватывая виски и кончики ушей. Она была высокая, налитая, гибкая, с длинной, сильной, стройной шеей; темное шелковое платье обрисовывало тело. Я сказал:
– Миссис Холдорн, мы хотим повидать мисс Леггет.
Она с любопытством спросила:
– Почему вы думаете, что она здесь?
– Это ведь не так важно, правда? – быстро ответил я, чтобы Коллинсон не успел вылезти с какой-нибудь глупостью. Она здесь. Мы хотели бы ее видеть.
– Не думаю, что это удастся, – медленно ответила она. – Ей нездоровится, она приехала сюда отдохнуть, в частности – от общества.
– Очень жаль, – сказал я, но ничего не поделаешь. Мы бы сюда не пришли, если бы не было необходимости.
– Это необходимо?
– Да.
Поколебавшись, она сказала:
– Хорошо, я узнаю. – Затем извинилась и покинула нас.
– Я не прочь и сам тут поселиться, – сказал я Коллинсону.
Он не понимал, что я говорю. Вид у него был возбужденный, лицо раскраснелось.
– Габриэле может не понравиться, что мы сюда пришли, – сказал он.
Я ответил, что это меня огорчит.
Вернулась Арония Холдорн.
– Мне, право, очень жаль, – сказала она, встав в дверях и вежливо улыбаясь, – но мисс Леггет не хочет вас видеть.
– Очень жаль, – сказал я, – но нам придется ее увидеть.
Она выпрямилась, и улыбка исчезла.
– Простите?
– Нам придется ее увидеть, – повторил я как можно дружелюбнее. – Это необходимо, я вам объяснил.
– Извините. – Даже холодность не могла испортить ее прекрасный голос. – Вы не можете ее видеть.
Я сказал:
– Мисс Леггет, как вам, вероятно, известно, – важный свидетель по делу о краже и убийстве. Нам надо ее видеть. Если вас это устраивает больше, я готов подождать полчаса, пока сюда придет полицейский со всеми полномочиями, которые вы сочтете необходимыми. И мы с ней увидимся.
Коллинсон произнес что-то невнятное, но похожее на извинения.
Арония Холдорн ответила незначительнейшим поклоном.
– Можете поступать как вам угодно, – холодно сказала она. – Я не согласна, чтобы вы беспокоили мисс Леггет против ее желания, и, если речь идет о моем разрешении, я вам его не даю. Если же вы настаиваете, помешать вам я не могу.
– Спасибо. Где она?
– Ее комната на пятом этаже, первая от лестницы, слева. – Она опять слегка наклонила голову и ушла.
Коллинсон взял меня под руку и забормотал:
– Не знаю, стоит ли мне... стоит ли нам идти. Габриэле это не понравится. Она не...
– Вы как хотите, – проворчал я, а я иду. Ей это может не понравиться, но мне тоже не нравится, что люди прячутся, когда я хочу спросить их о пропавших бриллиантах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51