Девушка побрела в лес. Одежда промокла до нитки, но она не замечала ни сырости, ни холода. Конь тоже живет под открытым небом, и ему хватает одной шкуры. Между корней старого дерева она обнаружила небольшую уютную норку — там и расположилась. Свернулась клубочком, завернулась в плащ, подаренный Орейном, и заснула как убитая.
Утром, проснувшись, услышала крики и пение птицей показалось, что к этому хору примешивается и квохтанье кворебни. Неужели поле битвы так близко? Выходит, конь бродил по кругу? Ромили выбралась наружу и, не разбирая дороги, пошатываясь, пошла в глубь леса. Подальше от этого зловещего поля.
Она шла большую часть дня. Голода не ощущала… Бродила подобно дикому зверю — избегала тропинок, заслышав какой-нибудь шум, скрывалась в чаще. В полдень едва не угодила в ручей, бежавший среди густых трав и зарослей колючек — сложила ладони лодочкой и попила. Вода была необыкновенно вкусна. Потом устроилась на солнечном месте и высушила одежду. Замерзнув, снова оделась и, свернувшись, заснула в кустах. Какая-то тварь, копошившаяся в траве, пробежала по ней, но Ромили даже не пошевелилась.
На следующее утро она проснулась поздно, когда солнце напекло спину. Девушка открыла глаза и вскрикнула — над самым ее носом паук успел развесить паутину, и капельки росы блистали на ней, как драгоценные камешки. Она засмотрелась на них — впервые за эти дни позабытое чувство довольства, потаенной радости, что она жива, охватило ее. Солнце палило ласково, травка ровнилась, густела… Что-то ткнулось в левую ногу — Ромили осторожно перевела взгляд. Кустарниковая попрыгунья вела четверых своих детишек прямо через штанину. Хвосты, голубые, пушистые, у всех были гордо задраны. Девушка невольно рассмеялась, и зверьки замерли, опустили хвосты. Ромили тут же замолчала, однако грызуны молниями метнулись вперед и скрылись в траве.
В лесу было удивительно тихо. Ясно, что никакого человеческого жилья здесь и в помине не было. На много лиг вокруг… Если уж кустарниковые попрыгуньи вели себя так беззаботно, то, значит, они никогда не встречали человека.
Она лениво потянулась, размяла затекшие члены. Очень хотелось пить, но ручья поблизости не оказалось. Пришлось собрать в большой лист скопившуюся за ночь росу. На поваленном мшистом стволе девушка обнаружила несколько старых грибов и съела их, потом полакомилась ягодами. Некоторое время она бесцельно бродила по лесу, пока не наткнулась на выпирающий из земли корень. Корень был съедобен, и Ромили при помощи заостренной палки выковыряла его из земли, очистила от грязи и с большим удовольствием съела. Режущий запах выдавил слезы на глазах, тем не менее она насытилась.
Теперь, когда прошел запал первых дней, когда неумолимо гнавшие ее вперед гнев и ярость растаяли, девушка как бы протрезвела и бродила по лесу, словно в полудреме. А то сидела, грелась на солнышке. Когда же наступала ночь, там и засыпала.
Каждую ночь во сне ее кто-то окликал — звал из немыслимого далека, томил несказанной печалью. Чей это голос, она не могла разобрать. Орейна? Вряд ли. С чего бы ему звать ее? Он дружил с ней, когда Ромили переоделась мальчишкой, однако стоило ему узнать, кто она на самом деле, и вся дружба врозь. Отец старался мысленно докричаться? Тоже не может быть — «Соколиная лужайка» слишком далеко от этих лесов. Вот было золотое времечко, спокойное, безмятежное… Если бы только она не научилась там этому дьявольскому ремеслу — объезжать коней, усмирять ястребов! Те, кого она любила, оказались в руках смерти. Во сне ей часто являлся Солнечный, она взбиралась на него и скакала по бледно-серой, подернутой туманом равнине… Эта картина каждый раз будила ее, и Ромили просыпалась со слезами на глазах.
Спустя день, а может, два она осознала, что где-то оставила сапоги и портянки и носки изодрались в клочья. Теперь так и шаталась по лесу. Ноги до середины голени покрылись коркой грязи и налипших травинок. Ромили все глубже и глубже забиралась в лес — питалась фруктами, выкапывала корни, вечерами охлаждала натруженные ступни в ручьях, но ни разу не подумала о том, что их следует вымыть. Ела, когда находила еду; пила, обнаружив источник или речушку, при этом не обращала внимания, что пьет, где… Однажды она три дня не могла найти еду — в общем-то ее это ничуть не обеспокоило, как-то смутно свербило в желудке, но девушке было плевать… Спустя какое-то время она уже не удосуживалась счищать грязь с выкопанных корней — так и пожирала с землей. Случилось найти несколько ореховых деревьев — Ромили было встрепенулась, влезла; полакомилась плодами… Это была такая вкуснятина, как… Как что — она не могла припомнить. Наевшись, слезла и побрела дальше, даже не сделав запас, не рассовав орехи по карманам.
Как-то раз она проснулась ночью — диск Лириэля стоял в небе и с упреком смотрел на нее. Ромили задумалась.
«Я что, точно сошла с ума? Куда я бреду, зачем? Сколько можно безумствовать?»
На следующий день все было забыто. Теперь, правда, тот далекий зовущий голос стал яснее, громче: «Ромили, где ты?» В голове смутно проблескивало, что Ромили — это она. Непонятно, зачем они ищут ее?
Проходило несколько минут, и сознание меркло вплоть до нового мысленного оклика: «Ромили, где ты?» Кто бы это мог быть — Ромили? Странное имя, недоумевала девушка. Сколько можно звать эту самую Ромили?
На следующий день она неожиданно вышла на опушку леса. Перед ней распахнулась обширная холмистая степь. Лишь кое-где по распадкам еще копились мелкие рощицы и заросли колючника, но это вблизи, а далее открывалось бескрайнее приволье. Ветер шевелил высокую нетронутую траву — по ней бежали волны. Злаки давно заколосились, и зерна уже созрели. Она налущила их и с шелухой — сдуть не догадалась — отправила в рот. Девушка сплюнула… Что-то она делала не так…
Ромили долго стояла, разглядывая степь. Тут бы жить людям, распахивать целину; здесь и влаги вдосталь. Девушка замычала — что-то смутно теребило ее сознание, какой-то непорядок, но чем взволновала ее эта земля, понять было трудно. Как тень мелькнуло трудное слово — «безлюдье». Но что бы это могло значить? Когда-то ей был ясен тоскливый смысл этого понятия, теперь смысл ушел, осталась тоска. Все нагоняло тоску — и ширь необъятной степи, раскатившаяся с запада на восток, и хмурая стена леса позади (то там, то здесь робкие рощицы деревьев мелькали в степи), и серовато-жемчужные, прикрытые лиловой дымкой горы на севере — чуть скошенные зубья побеленных снегами вершин…
Сплюнула еще раз и догадалась, что надо сдуть шелуху… Принялась дуть на ладонь, пока чистые крупные зерна не освободились и не застряли в ложбинках между пальцами. Вот это другое дело! Какая вкуснятина… Из зерен еще что-то ухитряются добывать… А может, печь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Утром, проснувшись, услышала крики и пение птицей показалось, что к этому хору примешивается и квохтанье кворебни. Неужели поле битвы так близко? Выходит, конь бродил по кругу? Ромили выбралась наружу и, не разбирая дороги, пошатываясь, пошла в глубь леса. Подальше от этого зловещего поля.
Она шла большую часть дня. Голода не ощущала… Бродила подобно дикому зверю — избегала тропинок, заслышав какой-нибудь шум, скрывалась в чаще. В полдень едва не угодила в ручей, бежавший среди густых трав и зарослей колючек — сложила ладони лодочкой и попила. Вода была необыкновенно вкусна. Потом устроилась на солнечном месте и высушила одежду. Замерзнув, снова оделась и, свернувшись, заснула в кустах. Какая-то тварь, копошившаяся в траве, пробежала по ней, но Ромили даже не пошевелилась.
На следующее утро она проснулась поздно, когда солнце напекло спину. Девушка открыла глаза и вскрикнула — над самым ее носом паук успел развесить паутину, и капельки росы блистали на ней, как драгоценные камешки. Она засмотрелась на них — впервые за эти дни позабытое чувство довольства, потаенной радости, что она жива, охватило ее. Солнце палило ласково, травка ровнилась, густела… Что-то ткнулось в левую ногу — Ромили осторожно перевела взгляд. Кустарниковая попрыгунья вела четверых своих детишек прямо через штанину. Хвосты, голубые, пушистые, у всех были гордо задраны. Девушка невольно рассмеялась, и зверьки замерли, опустили хвосты. Ромили тут же замолчала, однако грызуны молниями метнулись вперед и скрылись в траве.
В лесу было удивительно тихо. Ясно, что никакого человеческого жилья здесь и в помине не было. На много лиг вокруг… Если уж кустарниковые попрыгуньи вели себя так беззаботно, то, значит, они никогда не встречали человека.
Она лениво потянулась, размяла затекшие члены. Очень хотелось пить, но ручья поблизости не оказалось. Пришлось собрать в большой лист скопившуюся за ночь росу. На поваленном мшистом стволе девушка обнаружила несколько старых грибов и съела их, потом полакомилась ягодами. Некоторое время она бесцельно бродила по лесу, пока не наткнулась на выпирающий из земли корень. Корень был съедобен, и Ромили при помощи заостренной палки выковыряла его из земли, очистила от грязи и с большим удовольствием съела. Режущий запах выдавил слезы на глазах, тем не менее она насытилась.
Теперь, когда прошел запал первых дней, когда неумолимо гнавшие ее вперед гнев и ярость растаяли, девушка как бы протрезвела и бродила по лесу, словно в полудреме. А то сидела, грелась на солнышке. Когда же наступала ночь, там и засыпала.
Каждую ночь во сне ее кто-то окликал — звал из немыслимого далека, томил несказанной печалью. Чей это голос, она не могла разобрать. Орейна? Вряд ли. С чего бы ему звать ее? Он дружил с ней, когда Ромили переоделась мальчишкой, однако стоило ему узнать, кто она на самом деле, и вся дружба врозь. Отец старался мысленно докричаться? Тоже не может быть — «Соколиная лужайка» слишком далеко от этих лесов. Вот было золотое времечко, спокойное, безмятежное… Если бы только она не научилась там этому дьявольскому ремеслу — объезжать коней, усмирять ястребов! Те, кого она любила, оказались в руках смерти. Во сне ей часто являлся Солнечный, она взбиралась на него и скакала по бледно-серой, подернутой туманом равнине… Эта картина каждый раз будила ее, и Ромили просыпалась со слезами на глазах.
Спустя день, а может, два она осознала, что где-то оставила сапоги и портянки и носки изодрались в клочья. Теперь так и шаталась по лесу. Ноги до середины голени покрылись коркой грязи и налипших травинок. Ромили все глубже и глубже забиралась в лес — питалась фруктами, выкапывала корни, вечерами охлаждала натруженные ступни в ручьях, но ни разу не подумала о том, что их следует вымыть. Ела, когда находила еду; пила, обнаружив источник или речушку, при этом не обращала внимания, что пьет, где… Однажды она три дня не могла найти еду — в общем-то ее это ничуть не обеспокоило, как-то смутно свербило в желудке, но девушке было плевать… Спустя какое-то время она уже не удосуживалась счищать грязь с выкопанных корней — так и пожирала с землей. Случилось найти несколько ореховых деревьев — Ромили было встрепенулась, влезла; полакомилась плодами… Это была такая вкуснятина, как… Как что — она не могла припомнить. Наевшись, слезла и побрела дальше, даже не сделав запас, не рассовав орехи по карманам.
Как-то раз она проснулась ночью — диск Лириэля стоял в небе и с упреком смотрел на нее. Ромили задумалась.
«Я что, точно сошла с ума? Куда я бреду, зачем? Сколько можно безумствовать?»
На следующий день все было забыто. Теперь, правда, тот далекий зовущий голос стал яснее, громче: «Ромили, где ты?» В голове смутно проблескивало, что Ромили — это она. Непонятно, зачем они ищут ее?
Проходило несколько минут, и сознание меркло вплоть до нового мысленного оклика: «Ромили, где ты?» Кто бы это мог быть — Ромили? Странное имя, недоумевала девушка. Сколько можно звать эту самую Ромили?
На следующий день она неожиданно вышла на опушку леса. Перед ней распахнулась обширная холмистая степь. Лишь кое-где по распадкам еще копились мелкие рощицы и заросли колючника, но это вблизи, а далее открывалось бескрайнее приволье. Ветер шевелил высокую нетронутую траву — по ней бежали волны. Злаки давно заколосились, и зерна уже созрели. Она налущила их и с шелухой — сдуть не догадалась — отправила в рот. Девушка сплюнула… Что-то она делала не так…
Ромили долго стояла, разглядывая степь. Тут бы жить людям, распахивать целину; здесь и влаги вдосталь. Девушка замычала — что-то смутно теребило ее сознание, какой-то непорядок, но чем взволновала ее эта земля, понять было трудно. Как тень мелькнуло трудное слово — «безлюдье». Но что бы это могло значить? Когда-то ей был ясен тоскливый смысл этого понятия, теперь смысл ушел, осталась тоска. Все нагоняло тоску — и ширь необъятной степи, раскатившаяся с запада на восток, и хмурая стена леса позади (то там, то здесь робкие рощицы деревьев мелькали в степи), и серовато-жемчужные, прикрытые лиловой дымкой горы на севере — чуть скошенные зубья побеленных снегами вершин…
Сплюнула еще раз и догадалась, что надо сдуть шелуху… Принялась дуть на ладонь, пока чистые крупные зерна не освободились и не застряли в ложбинках между пальцами. Вот это другое дело! Какая вкуснятина… Из зерен еще что-то ухитряются добывать… А может, печь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145