Возражение это было заранее подготовлено, но, хорошо зная Сталина, Лаврентий Павлович уже ответил за него на этот вопроси сейчас просто проверял, не ошибся ли в своих предположениях.
Сталин внимательно посмотрел на строптивца, который осмелился противоречить вождю. Нет, он не сердился на Берию, не осуждал его за возражения. Возражения эти были полезны, они помогали оттачивать мысль, главное, чтобы эти возражения не выплескивались на суд общественности, не давали людям думать, что не все наверху думают, как Сталин. Такое положение дел было бы политически вредным, этого Сталин позволить не мог. Но в домашних условиях, в кулуарах, он инакомыслие поощрял. Если мысль оппонента ему нравилась, Сталин ее использовал.
— Может быть, — согласился он с Берией. — Тем более мы не должны допускать контактов общественности, если они из мира победившего коммунизма. Люди не готовы, еще много предстоит работы, чтобы воспитать нового человека, для которого коммунистические идеи не пустой звук. Но если мы столкнем с коммунизмом обывателя, то он в первую очередь будет интересоваться материальной стороной дела, а на духовное ему будет наплевать. А коммунизм — это не только изобилие колбасы, это еще и изобилие мыслей. Наши люди не готовы к встрече с коммунизмом. Пока мы вынуждены ограничивать знакомство советских людей с капитализмом. И не из-за буржуазного влияния, Лаврентий, совсем не из-за этого. А из-за капиталистического изобилия, с которым советский человек сразу же начнет сравнивать свою жизнь. И сравнение это окажется не в нашу пользу. А этого мы позволить никак не можем. Пока не можем.
Берия понял вождя. Сталин боялся оказаться ненужным в новой расстановке, которая грозила миру. Он боялся, что путь, которым они шли, окажется ошибочным, что проявленная жесткость в построении коммунистического государства окажется неоправданной и есть совершенно иной путь, а он оказался не прав. В беседах с Берией Сталин часто говорил, что они идут непроторенным путем, что действуют они не жестоко, а жестко, но это неизбежно — без крови сомневающихся невозможно прийти ю порядку и коммунистическому изобилию. Но одно дело говорить это самому и совсем другое — убедиться в том на примере других. Сталин боялся, что допущенные ошибки станут понятны всем, но тогда его действия не будут казаться единственно разумными, а жесткость окажется обыкновенной жестокостью, политическая непримиримость — сведением счетов с политическими противниками, которые считали себя умнее его, Сталина. Берия это понял, но говорить об этом вождю не стал.
— Есть еще один вопрос, — сказал он. — В ходе операции мы выявили около сорока человек, имевших контакт с пилотами дисков. В ходе их медицинского обследования установлена одна странность. Профессор Термен утверждает, что все обследованные излучают радиолучи в диапазоне шесть и восемь сотых метра. Источник излучения установить не удалось, он полагает, что радиоизлучение является следствием перестройки человеческого организма, которая нами еще не понята.
— Пятая колонна, — понимающе сказал Сталин. — Хорошо они работают. Передай списки Абакумову, он знает, что делать в таких случаях. — Подумал немного и добавил: — Ты, впрочем, тоже.
И это означает, что председатель поселкового Совета Козинцев гораздо лучше знал жизнь, чем оперуполномоченный МГБ Бабуш, хотя они оба прошли войну. Уговорив Бабуша не упоминать в отчете о зеленокожем пришельце и ограничиться находкой «фонарика» и сообщением о месте падения неизвестного летательного аппарата, Козинцев, несомненно, сохранил Маришке бородатого и неразговорчивого отца, а возможно, что и вообще спас жизнь всей семье лесничего. Во время «холодной» войны оказаться в числе тех, кого причислили к пятой колонне, ничего хорошего человеку не обещало, напротив — сулило крупные неприятности, от которых невозможно было сбежать.
Устраиваясь удобнее в кресле, припомнил:
— Термен… Термен… Знакомая фамилия. Это не тот, что в тридцатых придумал электрическую музыку?
— Это он, Коба, — подтвердил Берия, про себя поражаясь памяти вождя. Ему хотелось в конце жизни сохранить такую же ясную голову и прекрасную память, какими обладал Сталин,
Вождь показал свою прекрасную память еще раз.
— Постой, но он же уехал в Америку.
— Уехал, — качнул головой Берия. — А потом приехал. Даже отсидеть успел за пропаганду буржуазного образа жизни.
Термена из тюрьмы вытащил сам Берия. Термен был нужен, он нашел способ снимать звуковые колебания со стекла, переводя его обратно из электромагнитных колебаний в человеческий голос. Берия использовал изобретение Термена для того, чтобы подслушивать интересующие его беседы, в том числе и те, которые вел вождь. Но говорить об этом Сталину было равносильно самоубийству. Кроме этой хитрой работы, Термен занимался разработкой ракетной радиоаппаратуры, а это позволяло Берии держать профессора возле себя, не допуская контроля за ним со стороны органов безопасности. Если бы эти органы узнали об экспериментах Термена, можно было смело ручаться, что на свободе он продержится недолго и вряд ли сохранит жизнь. Обречены будут и те, кто ему в этом способствовал. Подслушивание бесед вождя со своими соратниками, несомненно, было бы расценено как шпионаж в пользу любой из капиталистических держав со всеми вытекающими отсюда последствиями, а если учесть, что Термен жил в Соединенных Штатах, то нетрудно было догадаться, шпионом какого государства его назовут.
— Ты мой тайный визирь, Лаврентий, — сказал Сталин. — Работай.
Устроился в кресле удобнее, повозился еще немного, вытянул ноги в сапожках с мягкими голенищами и кожаной подошвой, пожаловался:
— Старею. Пора бы отойти от дел, пожить на даче, погулять по лесу… А на кого государство оставить? У Молотова не хватает ума, у Маленкова ума в избытке, но честолюбия еще больше, Вышинского надо постоянно контролировать, барин ведь, опомниться не успеешь, как к старому повернет. Ворошилов с Буденным прошлым живут, не подняться им до сегодняшнего дня, не осилить его. Серость, Лаврентий, серость. Щербаков с Вознесенским неплохи были, так смерти моей не дождались, на себя тянуть стали, на Ленинград. Во фракционность заигрались… Такого, Лаврентий, прощать нельзя. Сомнения и раскол — это всегда гибель государства. Российская империя с чего распалась? Споров в Думе много было, а царь этих споров не пресекал. Нет, Лаврентий, нет достойного человека!
— А Никита? — усмехнулся Берия,
— А что Никита? — желто глянул Сталин. — Шут. Правда, гопак пляшет хорошо и спивает гарно. И командовать любит — на фронте, говорят, иному командующему и рта открыть не давал.
Уходя, Берия заглянул в комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Сталин внимательно посмотрел на строптивца, который осмелился противоречить вождю. Нет, он не сердился на Берию, не осуждал его за возражения. Возражения эти были полезны, они помогали оттачивать мысль, главное, чтобы эти возражения не выплескивались на суд общественности, не давали людям думать, что не все наверху думают, как Сталин. Такое положение дел было бы политически вредным, этого Сталин позволить не мог. Но в домашних условиях, в кулуарах, он инакомыслие поощрял. Если мысль оппонента ему нравилась, Сталин ее использовал.
— Может быть, — согласился он с Берией. — Тем более мы не должны допускать контактов общественности, если они из мира победившего коммунизма. Люди не готовы, еще много предстоит работы, чтобы воспитать нового человека, для которого коммунистические идеи не пустой звук. Но если мы столкнем с коммунизмом обывателя, то он в первую очередь будет интересоваться материальной стороной дела, а на духовное ему будет наплевать. А коммунизм — это не только изобилие колбасы, это еще и изобилие мыслей. Наши люди не готовы к встрече с коммунизмом. Пока мы вынуждены ограничивать знакомство советских людей с капитализмом. И не из-за буржуазного влияния, Лаврентий, совсем не из-за этого. А из-за капиталистического изобилия, с которым советский человек сразу же начнет сравнивать свою жизнь. И сравнение это окажется не в нашу пользу. А этого мы позволить никак не можем. Пока не можем.
Берия понял вождя. Сталин боялся оказаться ненужным в новой расстановке, которая грозила миру. Он боялся, что путь, которым они шли, окажется ошибочным, что проявленная жесткость в построении коммунистического государства окажется неоправданной и есть совершенно иной путь, а он оказался не прав. В беседах с Берией Сталин часто говорил, что они идут непроторенным путем, что действуют они не жестоко, а жестко, но это неизбежно — без крови сомневающихся невозможно прийти ю порядку и коммунистическому изобилию. Но одно дело говорить это самому и совсем другое — убедиться в том на примере других. Сталин боялся, что допущенные ошибки станут понятны всем, но тогда его действия не будут казаться единственно разумными, а жесткость окажется обыкновенной жестокостью, политическая непримиримость — сведением счетов с политическими противниками, которые считали себя умнее его, Сталина. Берия это понял, но говорить об этом вождю не стал.
— Есть еще один вопрос, — сказал он. — В ходе операции мы выявили около сорока человек, имевших контакт с пилотами дисков. В ходе их медицинского обследования установлена одна странность. Профессор Термен утверждает, что все обследованные излучают радиолучи в диапазоне шесть и восемь сотых метра. Источник излучения установить не удалось, он полагает, что радиоизлучение является следствием перестройки человеческого организма, которая нами еще не понята.
— Пятая колонна, — понимающе сказал Сталин. — Хорошо они работают. Передай списки Абакумову, он знает, что делать в таких случаях. — Подумал немного и добавил: — Ты, впрочем, тоже.
И это означает, что председатель поселкового Совета Козинцев гораздо лучше знал жизнь, чем оперуполномоченный МГБ Бабуш, хотя они оба прошли войну. Уговорив Бабуша не упоминать в отчете о зеленокожем пришельце и ограничиться находкой «фонарика» и сообщением о месте падения неизвестного летательного аппарата, Козинцев, несомненно, сохранил Маришке бородатого и неразговорчивого отца, а возможно, что и вообще спас жизнь всей семье лесничего. Во время «холодной» войны оказаться в числе тех, кого причислили к пятой колонне, ничего хорошего человеку не обещало, напротив — сулило крупные неприятности, от которых невозможно было сбежать.
Устраиваясь удобнее в кресле, припомнил:
— Термен… Термен… Знакомая фамилия. Это не тот, что в тридцатых придумал электрическую музыку?
— Это он, Коба, — подтвердил Берия, про себя поражаясь памяти вождя. Ему хотелось в конце жизни сохранить такую же ясную голову и прекрасную память, какими обладал Сталин,
Вождь показал свою прекрасную память еще раз.
— Постой, но он же уехал в Америку.
— Уехал, — качнул головой Берия. — А потом приехал. Даже отсидеть успел за пропаганду буржуазного образа жизни.
Термена из тюрьмы вытащил сам Берия. Термен был нужен, он нашел способ снимать звуковые колебания со стекла, переводя его обратно из электромагнитных колебаний в человеческий голос. Берия использовал изобретение Термена для того, чтобы подслушивать интересующие его беседы, в том числе и те, которые вел вождь. Но говорить об этом Сталину было равносильно самоубийству. Кроме этой хитрой работы, Термен занимался разработкой ракетной радиоаппаратуры, а это позволяло Берии держать профессора возле себя, не допуская контроля за ним со стороны органов безопасности. Если бы эти органы узнали об экспериментах Термена, можно было смело ручаться, что на свободе он продержится недолго и вряд ли сохранит жизнь. Обречены будут и те, кто ему в этом способствовал. Подслушивание бесед вождя со своими соратниками, несомненно, было бы расценено как шпионаж в пользу любой из капиталистических держав со всеми вытекающими отсюда последствиями, а если учесть, что Термен жил в Соединенных Штатах, то нетрудно было догадаться, шпионом какого государства его назовут.
— Ты мой тайный визирь, Лаврентий, — сказал Сталин. — Работай.
Устроился в кресле удобнее, повозился еще немного, вытянул ноги в сапожках с мягкими голенищами и кожаной подошвой, пожаловался:
— Старею. Пора бы отойти от дел, пожить на даче, погулять по лесу… А на кого государство оставить? У Молотова не хватает ума, у Маленкова ума в избытке, но честолюбия еще больше, Вышинского надо постоянно контролировать, барин ведь, опомниться не успеешь, как к старому повернет. Ворошилов с Буденным прошлым живут, не подняться им до сегодняшнего дня, не осилить его. Серость, Лаврентий, серость. Щербаков с Вознесенским неплохи были, так смерти моей не дождались, на себя тянуть стали, на Ленинград. Во фракционность заигрались… Такого, Лаврентий, прощать нельзя. Сомнения и раскол — это всегда гибель государства. Российская империя с чего распалась? Споров в Думе много было, а царь этих споров не пресекал. Нет, Лаврентий, нет достойного человека!
— А Никита? — усмехнулся Берия,
— А что Никита? — желто глянул Сталин. — Шут. Правда, гопак пляшет хорошо и спивает гарно. И командовать любит — на фронте, говорят, иному командующему и рта открыть не давал.
Уходя, Берия заглянул в комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112