Фотография была цветной, но нечеткой, как будто снимал любитель. Судя по всему, снимок был сделан несколько лет назад. Я смотрела на Ольгу и не узнавала ее. Это была она и не она. Во-первых, волосы были длинными, а не короткими. Во-вторых, черты лица были нежней, мягче… И что меня поразило больше всего, Ольга улыбалась. Суровая неприступная Ольга улыбалась. Это было так неожиданно, словно знаменитый египетский сфинкс вдруг заговорил человеческим голосом или луна стала светить одновременно с солнцем. Я смотрела на фотографию как завороженная, забыв обо всем. И тут меня позвала Антонина Петровна:
— Аврора! Вы нашли лекарство?
— Сейчас, сейчас, — солгала я. — Одну минутку. Я собиралась положить конверт на место, но здесь, неожиданно даже для меня самой, рука дернулась, и я спрятала этот конверт за пояс брюк. Кто водил моей рукой в этот момент? Провидение? Судьба? Нечто мохнатенькое с рожками? Я до сих пор не могу дать ответа на этот вопрос.
Наконец я нашла нужное лекарство и принесла его Антонине Петровне. Она приняла его и запила водой.
— Слабею, — призналась она. — Я так переживала, что становлюсь все большей и большей обузой для Ольги. Она молодая, ей надо было свою жизнь устраивать. А тут я со своими болячками…
Внезапно я почувствовала невероятную жалость и к Антонине Петровне, и к убитой Ольге, и к самой себе, живущей в тесном курятнике с полоумным палаткой, шалавной сестренкой и равнодушной матерью. Если только хорошенько вдуматься, как же большинство людей несчастны! И как они счастливы, что не задумываются об этом.
— Аврора! — окликнула меня Антонина Петровна. — Что с вами?
— Да так… разные глупости в голову лезут.
— Приходите ко мне. Хотя бы иногда. Мне тогда будет не так одиноко.
— Хорошо. — Я поднялась со стула. — Я приду. Я обязательно приду к вам.
— Можно без звонка.
— До свидания.
— Дверь захлопните посильнее. Это нетрудно. Так я и сделала.
Дома меня ждал «веселенький приемчик». Мать обозвала «бездельницей», отец — «беспутной девкой». Ники не было. А к отсутствующим претензии не предъявляются. Логично и понятно. В таком случае мне надо ночевать на вокзале и как можно реже бывать дома. Но я лукавила. Ника была любимицей родителей, и, если бы она даже торчала все время дома, ее бы никто не тронул. Это я — вечный козел, точнее, козлиха отпущения.
Пройдя в свою комнату, я расположилась на диване и собиралась внимательно рассмотреть фотографию, но тут послышался голос матери:
— Ужинать будешь?
— Нет. Я поела.
— Где?
— На улице. — И это была чистая правда. Я купила чипсы с беконом и бутылку кока-колы. И умяла все это в какой-то подворотне.
Мать никак не отреагировала на мои слова, и я поняла, что она отстала от меня. На время.
Я достала фотографию из конверта. Зачем Ольга хранила ее в коробке с лекарствами? А не в альбоме или другом более подходящем месте? Рациональная, расчетливая Ольга, у которой все в жизни было разложено по полочкам, взвешено и обмерено, ничего не делала просто так. Я чувствовала себя заинтригованной. Но на ум ничего не приходило. Мозги жидковаты, решила я. Не для тебя, девочка, эта задачка. Сиди второгодницей в первом классе и не рыпайся.
Я перевернула фотографию. Там карандашом было написано: «Мы у Маргариты Грох». И все. Кто такая Маргарита Грох? И что связывало ее с Ольгой и другой девушкой?
Я вгляделась в изображение второй девушки. Длинные каштановые волосы. Ярко накрашенные губы. Немного испуганный вид, который она пыталась скрыть за нарочитой бравадой. Кто эти люди?
Я решила оставить свои шерлокхолмовские потуги и убрала конверт с фотографией в свой ящик письменного стола. И тут я увидела, что журнал «Ритмы жизни» исчез. Раньше он лежал на журнальном столике, но потом я убрала его к себе. Я перерыла весь ящик. Потом другой, третий. Ничего. Не мог же он испариться в воздухе? Куда он, черт побери, делся? Может, его прихватила Ника? С нее все станется. Взять чужую вещь без спроса и разрешения в ее стиле. Еще ходя пешком под стол, она брала мои игрушки и прятала от меня. За что была пару раз побита. Потом родители побили меня.
Я вышла в большую комнату.
— Пап! А пап! — Привычный лунный мячик блеснул из-за ширмы.
— Что надо?
Только так: «Что надо?» Без всяких там нежностей и сантиментов.
— Ты не брал мой журнал?
— Какой журнал?
— «Ритмы жизни».
— Конечно, нет. Как ты можешь задавать такие вопросы родному отцу? Ты думаешь, что я унижусь до того, что буду тайком брать у тебя журналы? Зачем мне это надо?
— Ну… вдруг посмотреть картинки.
— Картинки? — В голосе отца слышится неподдельное презрение и брезгливость, как будто я подсовывала ему пачку открыток самого разнузданного порно. — Какие картинки? Что за картинки?
Я начинаю потихоньку злиться.
— Обычные фотки. В фас, профиль… Шишки бизнеса, звезды кино, эстрады.
— Как ты знаешь, это — не сфера моего интереса.
— Понятно.
Лысина опять вернулась в исходное положение, то есть скрылась за ширмой. А я побрела на кухню. Мать варила суп. И жарила котлеты. Существует мнение, что еда должна готовиться с любовью, иначе она будет невкусной. Наверное, это было правдой. Потому что мать ненавидела готовить и стояла на кухонной вахте исключительно, как она выражалась, из чувства долга. Вся еда была пропитана материнским долгом, как шкафы нафталином. Супы были либо слишком жидкими, либо пересоленными, котлеты пережаренными или полусырыми.
Если была возможность, я старалась перекусывать вне дома. Это было проще и вкусней.
— Есть будешь? — задала привычный вопрос мать. Она стояла у плиты и смахивала со лба волосы свободной рукой. Другая рука переворачивала котлеты. Я села на табуретку в углу и сцепила руки.
— Попью чай. Там остались баранки.
— Я брала их на работу.
— Тогда обойдусь без них. Одним чаем. Завтра куплю шоколадный рулет. И конфеты.
Мать ничего не сказала.
— Ника не звонила? Не говорила, когда придет?
— Ника? Нет. — Каждый раз при упоминании Ники мать настораживалась. — А что?
— Ничего! Просто я хотела спросить у нее: не брала ли она мой журнал.
— Ника не возьмет, — уверенно сказала мать.
Господи, как же они идеализируют свою любимицу. Покрыли сусальным золотом и заливаются умильными слезами при виде этого сверкающего ангелочка. Еще немного, и ей будут петь осанну.
— Не знаю, не знаю, — пробормотала я.
— Придет, и спросишь у нее.
— Конечно. Если бы только знать, когда и во сколько она явится, — поддела я мать.
По ее лицу пробежала судорога. Это был запрещенный прием. Я била мать ниже пояса в отместку за ее уверенность в Никиной непогрешимости.
— Наверное, скоро.
— Я тоже так думаю, — насмешливо сказала я. Пробыв еще пять минут на кухне, я поняла, что больше не могу выдержать ни минуты:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Аврора! Вы нашли лекарство?
— Сейчас, сейчас, — солгала я. — Одну минутку. Я собиралась положить конверт на место, но здесь, неожиданно даже для меня самой, рука дернулась, и я спрятала этот конверт за пояс брюк. Кто водил моей рукой в этот момент? Провидение? Судьба? Нечто мохнатенькое с рожками? Я до сих пор не могу дать ответа на этот вопрос.
Наконец я нашла нужное лекарство и принесла его Антонине Петровне. Она приняла его и запила водой.
— Слабею, — призналась она. — Я так переживала, что становлюсь все большей и большей обузой для Ольги. Она молодая, ей надо было свою жизнь устраивать. А тут я со своими болячками…
Внезапно я почувствовала невероятную жалость и к Антонине Петровне, и к убитой Ольге, и к самой себе, живущей в тесном курятнике с полоумным палаткой, шалавной сестренкой и равнодушной матерью. Если только хорошенько вдуматься, как же большинство людей несчастны! И как они счастливы, что не задумываются об этом.
— Аврора! — окликнула меня Антонина Петровна. — Что с вами?
— Да так… разные глупости в голову лезут.
— Приходите ко мне. Хотя бы иногда. Мне тогда будет не так одиноко.
— Хорошо. — Я поднялась со стула. — Я приду. Я обязательно приду к вам.
— Можно без звонка.
— До свидания.
— Дверь захлопните посильнее. Это нетрудно. Так я и сделала.
Дома меня ждал «веселенький приемчик». Мать обозвала «бездельницей», отец — «беспутной девкой». Ники не было. А к отсутствующим претензии не предъявляются. Логично и понятно. В таком случае мне надо ночевать на вокзале и как можно реже бывать дома. Но я лукавила. Ника была любимицей родителей, и, если бы она даже торчала все время дома, ее бы никто не тронул. Это я — вечный козел, точнее, козлиха отпущения.
Пройдя в свою комнату, я расположилась на диване и собиралась внимательно рассмотреть фотографию, но тут послышался голос матери:
— Ужинать будешь?
— Нет. Я поела.
— Где?
— На улице. — И это была чистая правда. Я купила чипсы с беконом и бутылку кока-колы. И умяла все это в какой-то подворотне.
Мать никак не отреагировала на мои слова, и я поняла, что она отстала от меня. На время.
Я достала фотографию из конверта. Зачем Ольга хранила ее в коробке с лекарствами? А не в альбоме или другом более подходящем месте? Рациональная, расчетливая Ольга, у которой все в жизни было разложено по полочкам, взвешено и обмерено, ничего не делала просто так. Я чувствовала себя заинтригованной. Но на ум ничего не приходило. Мозги жидковаты, решила я. Не для тебя, девочка, эта задачка. Сиди второгодницей в первом классе и не рыпайся.
Я перевернула фотографию. Там карандашом было написано: «Мы у Маргариты Грох». И все. Кто такая Маргарита Грох? И что связывало ее с Ольгой и другой девушкой?
Я вгляделась в изображение второй девушки. Длинные каштановые волосы. Ярко накрашенные губы. Немного испуганный вид, который она пыталась скрыть за нарочитой бравадой. Кто эти люди?
Я решила оставить свои шерлокхолмовские потуги и убрала конверт с фотографией в свой ящик письменного стола. И тут я увидела, что журнал «Ритмы жизни» исчез. Раньше он лежал на журнальном столике, но потом я убрала его к себе. Я перерыла весь ящик. Потом другой, третий. Ничего. Не мог же он испариться в воздухе? Куда он, черт побери, делся? Может, его прихватила Ника? С нее все станется. Взять чужую вещь без спроса и разрешения в ее стиле. Еще ходя пешком под стол, она брала мои игрушки и прятала от меня. За что была пару раз побита. Потом родители побили меня.
Я вышла в большую комнату.
— Пап! А пап! — Привычный лунный мячик блеснул из-за ширмы.
— Что надо?
Только так: «Что надо?» Без всяких там нежностей и сантиментов.
— Ты не брал мой журнал?
— Какой журнал?
— «Ритмы жизни».
— Конечно, нет. Как ты можешь задавать такие вопросы родному отцу? Ты думаешь, что я унижусь до того, что буду тайком брать у тебя журналы? Зачем мне это надо?
— Ну… вдруг посмотреть картинки.
— Картинки? — В голосе отца слышится неподдельное презрение и брезгливость, как будто я подсовывала ему пачку открыток самого разнузданного порно. — Какие картинки? Что за картинки?
Я начинаю потихоньку злиться.
— Обычные фотки. В фас, профиль… Шишки бизнеса, звезды кино, эстрады.
— Как ты знаешь, это — не сфера моего интереса.
— Понятно.
Лысина опять вернулась в исходное положение, то есть скрылась за ширмой. А я побрела на кухню. Мать варила суп. И жарила котлеты. Существует мнение, что еда должна готовиться с любовью, иначе она будет невкусной. Наверное, это было правдой. Потому что мать ненавидела готовить и стояла на кухонной вахте исключительно, как она выражалась, из чувства долга. Вся еда была пропитана материнским долгом, как шкафы нафталином. Супы были либо слишком жидкими, либо пересоленными, котлеты пережаренными или полусырыми.
Если была возможность, я старалась перекусывать вне дома. Это было проще и вкусней.
— Есть будешь? — задала привычный вопрос мать. Она стояла у плиты и смахивала со лба волосы свободной рукой. Другая рука переворачивала котлеты. Я села на табуретку в углу и сцепила руки.
— Попью чай. Там остались баранки.
— Я брала их на работу.
— Тогда обойдусь без них. Одним чаем. Завтра куплю шоколадный рулет. И конфеты.
Мать ничего не сказала.
— Ника не звонила? Не говорила, когда придет?
— Ника? Нет. — Каждый раз при упоминании Ники мать настораживалась. — А что?
— Ничего! Просто я хотела спросить у нее: не брала ли она мой журнал.
— Ника не возьмет, — уверенно сказала мать.
Господи, как же они идеализируют свою любимицу. Покрыли сусальным золотом и заливаются умильными слезами при виде этого сверкающего ангелочка. Еще немного, и ей будут петь осанну.
— Не знаю, не знаю, — пробормотала я.
— Придет, и спросишь у нее.
— Конечно. Если бы только знать, когда и во сколько она явится, — поддела я мать.
По ее лицу пробежала судорога. Это был запрещенный прием. Я била мать ниже пояса в отместку за ее уверенность в Никиной непогрешимости.
— Наверное, скоро.
— Я тоже так думаю, — насмешливо сказала я. Пробыв еще пять минут на кухне, я поняла, что больше не могу выдержать ни минуты:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77