Темп и напряжение — вот главное сейчас. Гусиное озеро какое-то выплыло, дядя Осип…
— Как же он вас отослал? — спрашиваю я. — Вы же ему там нужны.
— Остался при нем человек, — угрюмо отрезает Совко, снова глядя куда-то в сторону. — За него не бойся.
— Славка?
— Нет, — презрительно машет рукой Совко.
— Жук, Рыжий?
Он настороженно, с какой-то опаской, недоверчиво смотрит на меня.
— Ты откуда их знаешь?
— Познакомились.
— Неужто и их замели? Во потеха!
— За что их заметать? Гуляют. Так кто же у Гелия остался, — Жук, Рыжий?
— Это все мелочь, — снова машет небрежно рукой Совко.
— Кто ж тогда?
— Ну, ну. Кого ты не знаешь, того и я не знаю. Понял?
Он насмешливо смотрит на меня светлыми злыми глазами.
Конечно, он признает только то, что ему выгодно или уж деться некуда будет. Вот, например, продать своего бывшего хозяина — это ему сейчас выгодно.
— И ты не побоишься все это Гелию в глаза сказать?
— А чего мне теперь бояться, интересно? — ощеривается в усмешке Совко, и под пухлой губой видны сейчас мелкие, треугольные, волчьи зубы. — Если за него как следует ухватитесь, он загремит так, что я до пенсии его не встречу.
— Ладно. Тогда я твои слова занесу в протокол, насчет задания в Москве. Ничего, подпишешь или как?
— Ну и подпишу. Дело какое.
— А вот Барсиков, боюсь, не подпишет, — вздыхаю я, как бы сочувствуя Совко.
— Подпишет! — с угрозой говорит он, наливаясь новой злостью. Подпишет, гад! Не то я… Он что думает, мне одному мокрое на себя брать? Не-ет, не пойдет. Один я не буду. И Лехи тут мало. Леха что! Они пойдут! Всех потащу!
Он уже срывается на крик. На впалых щеках проступают красные пятна, и губы начинают мелко дрожать.
Но тут у меня на столе неожиданно звонит телефон. Внутренний. Я поспешно снимаю трубку. Говорит Кузьмич. Голос у него, как всегда, невозмутимый, но я улавливаю в нем какое-то непонятное мне напряжение.
— Немедленно кончай допрос и иди ко мне! — приказывает Кузьмич.
И кладет трубку.
— Ну что ж, Николай, — говорю я. — Пока все. Ты прав, каждый должен отвечать только за себя. — И повторяю: — Пока все.
Конвой уводит Совко, а я спешу к Кузьмичу.
У него в кабинете я застаю Углова. Вид у обоих хмурый и встревоженный.
— Плохие новости, — говорит мне Кузьмич. — Только что звонил Албанян. Оказывается, исчез Шпринц.
— А с ним и все бухгалтерские документы касательно операций с пряжей, — добавляет Углов.
— Исчез? — удивленно переспрашиваю я.
— Именно что исчез, — кивает Кузьмич. — Ну, и цепочка оборвана. Все концы в воду.
— Что ж делать?
— Немедленно лететь, — решительно говорит Кузьмич. — Возглавь поиск. Самолет через два часа семнадцать минут. Успеешь.
Прошла всего неделя, как я вернулся с Южноморска. И вот я снова лечу туда. Но ощущение у меня такое, словно я не опять прилетаю, а как бы просто возвращаюсь в хорошо знакомые, чем-то ставшие мне даже близкими места, к близким людям. Я предвкушаю встречу не только с моим новым другом Давудом Мамедовым, но и с Сережей Хромым, с Володей-Жуком, с Сашкой-Рыжим. Впрочем, это все — как получится. Задание у меня сейчас совсем другого рода. Предстоит найти исчезнувшего куда-то Георгия Ивановича Шпринца, найти, если… Впрочем, вряд ли. Скорей всего, сам сбежал, испугался чего-то.
Всю дорогу, пока я лечу, Шпринц стоит у меня перед глазами, маленький, щуплый, вертлявый, с огромной глянцевой лысиной, с узким, лисьим, хитреньким личиком, острым носом, под которым кустятся рыжие усики. Он в черном сатиновом халате. За стеклами очков в тяжелой оправе расплываются испуганные глаза. Ну, куда этот бедолага мог исчезнуть? Мне даже становится его чуточку жаль. Хотя я и понимаю, что, скорей всего, он, конечно, жулик мелкий, пугливый, сам, пожалуй, никогда бы не решившийся на такое крупное преступление, в которое его сейчас втянули. Вот, вот, это уже практически важный вывод. Конечно же его втянули и, может быть даже, заставили. А теперь… Видимо, что-то учуяли. Дымом потянуло из Москвы, паленым. Кто-то все же дал оттуда тревожный сигнал? Но о чем? Об убийстве Семанского? Так Гелий Станиславович об этом уже знал и Шпринца не убирал. Сигнал об аресте Совко и Лехи? Они ведь не знают, что Леха погиб. От кого мог поступить этот сигнал? Ну, допустим, от Барсикова. Хотя нет, он ведь ждал звонка Совко, и об его аресте он не знал. И о Лехе тоже. От Шпринца? Да, от Шпринца сигнал поступить мог. Шпринцу я назвал и Леху, и Совко. Назвал, но вовсе не сказал об аресте Совко и о гибели Лехи. И это, мне кажется, нисколько Гелия Станиславовича не испугало. Так же, как его не испугал и мой приезд, о котором тоже, без сомнения, доложил ему Шпринц. И почему я приехал, он тоже доложил. Ну и что? Нисколько, повторяю, они этого не испугались. Гелий Станиславович безусловно уверен, что от убийства Семанского к нему не протянется ни одна ниточка. И вдруг Шпринц исчезает.
Что же случилось потом, после моего отъезда из Южноморска? Случился арест Барсикова — вот что. Два дня назад. Следовательно, для принятия какого-то решения в связи с этим арестом у них оставался всего один день, вчерашний. Потому что Барсикова я задержал в среду вечером. Могли об этом узнать в Южноморске в тот вечер? Конечно, могли. Если Барсиков, допустим, позже, но в тот же вечер, должен был куда-то прийти, с кем-то встретиться, и не пришел. А впрочем, ну и что, что не пришел? Это еще вовсе не значит, что его арестовали. Для того чтобы узнать об аресте, надо было бы побывать в доме у Купрейчика. Вот там кто-то из жильцов мог бы рассказать про выстрел, например, грохот от которого разнесся небось по всем этажам. Да и увидеть кто-нибудь мог, как из квартиры Купрейчика вывели самого хозяина, а с ним и еще одного человека, у которого были связаны руки, невысокого, пожилого, полного… Словом, по приметам можно было пришедшему легко сообразить, что арестовали именно Барсикова. Да, немало людей, к сожалению, могло видеть все это. К сожалению?.. Как сказать. Ведь если теперь побываем в этом доме мы, то, может быть, узнаем у тех же жильцов, кто интересовался, кто расспрашивал их об этом происшествии, как выглядел этот человек, и сравним, «примерим» его внешность к… кому бы? Тут надо, конечно, подумать, кое-что проверить, прикинуть. Вот всем этим и пусть займутся там, в Москве, надо будет позвонить Кузьмичу.
Итак, скорей всего, кто-то дал сигнал об аресте Барсикова. Вот это уже было опасно. Да ко всему еще арестован и Купрейчик. А что было делать Эдику после того, как тот во всем признался? Отпустить домой? Но признание — это не снятие вины. А главное, Купрейчик, вернувшись и подумав, мог и сам подать сигнал тревоги. Или его мог кто-то посетить, вызвать на встречу и все от него узнать. Кроме того, Купрейчик по чьему-нибудь совету или даже приказу мог принять и всякие другие меры, чтобы замести следы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119