Желаете уделить мне десять минут для беседы у вас в комнате или у меня?
— Я следую за вами.
— Пожалуйста, господин профессор, идите вперед. Право, я ничего плохого вам не сделаю, если пойду сзади.
Глава VII
ЕЩЕ ВОСЕМЬ ДНЕЙ
Комната д-ра Грютли была рядом с моей. Там также было оставлено непотушенным электричество.
— Войдите, дорогой господин Жерар. Садитесь. Пожалуйста, будьте как дома.
Приглашение было сделано в таком тоне, что это только увеличило мое раздражение.
Доктор Грютли закрыл ставни. Подошел к двери и повернул ключ. Потом, прихрамывая и улыбаясь, подошел ко мне.
— Чтобы черт меня побрал! Я чуть не сломал ногу при этом глупом падении.
Он снял башмаки. Я увидал белый носок, который заметил на верхней койке каюты, когда мы ехали морем.
— Видите щиколотку. Завтра она посинеет, послезавтра станет черной. Я хотел бы, чтобы она опять стала розовой и чтобы прошла опухоль ко дню, в который должно исполниться пророчество Донегаля.
Он достал с полки бутылку и два стакана.
— Все это не должно нам мешать побеседовать за виски, не правда ли, господин Жерар, господин профессор Жерар?
Он как-то по-особенному упирал на слова и вдруг жирно расхохотался. Это был настоящий приступ, все тело его колыхалось от хохота.
— Господин Жерар! Ой-ой-ой! Господин профессор Жерар!
— Объясните вы мне, в чем дело? — сказал я наконец, встревоженный и взбешенный.
Придерживая обеими руками щиколотку, он продолжал хохотать и ужасно гримасничал.
— Ой-ой-ой! Как это вредно смеяться, когда больно, но как приятно! Ай-ай! Господин профессор Жерар, Фердинанд Жерар, не правда ли?
— Я совсем не в настроении забавляться вашим гримасничанием, — сказал я угрожающим голосом. — В последний раз, — объясните вы мне? Да или нет?
— Господин Жерар, умоляю вас, не сердитесь. Мне было бы весьма грустно рассердить господина профессора Жерара. Но он же сам видит, в каком я печальном положении. Не могу больше двинуть ногой, право, не могу. Надо мне помочь.
Он достал из кармана для часов маленький ключик и протянул мне.
— Там, во втором ящике комода, есть ящичек. Пожалуйста, поверните два раза ключ: раз направо, раз налево, вот так. В ящичке большой желтый конверт, сложенный вдвое... Будьте так любезны, принесите его. Право, мне так неприятно, что я должен утруждать вас. Еще немножко виски. Правда, отличное виски?
Он вскрыл конверт. Я с изумлением увидал, что он вытаскивает из него номер «L’Illustration». Неприятное предчувствие зашевелилось во мне.
— Вот это должно быть для вас очень интересно, господин профессор Жерар, особенно, исключительно интересно — для вас.
И опять он противно захохотал.
— 25 июля 1913 года, — заговорил он снова, развернул номер журнала и стал читать подпись под большой фотографией на первой странице, — президент Совета министров господин Луи Барту, министр народного просвещения, посетил College de Franse. Я ведь говорил вам, господин профессор, этот номер должен быть для вас особенно, исключительно интересен.
Я встал.
— Дайте мне, — сказал я.
— Э-ла-ла! Потише, несчастная моя нога! Фотография, господин профессор, очень хорошая фотография. Можно всех узнать, ну, почти всех. Вот министр. Рядом с ним господин Леон Барту, директор его канцелярии, господин Морис Круазе, заведующий. А за тем господа Гадамар, профессор аналитической механики и небесной механики, Морель Фатио, профессор языков и литературы Южной Европы, и, наконец, очень отчетливо виден, хотя его и не совсем можно узнать, господин Фердинанд Жерар, профессор кельтского языка и литературы... Ай, ай, ай!
Он откинулся к спинке кресла и хохотал во всю глотку.
— Замолчите! — сказал я гневно и с угрозой.
Он не слушал, по-прежнему хохотал вовсю.
— Нет! нет! — наконец проговорил он. — Вы представить себе не можете, как я перепугался, узнав, что вы — профессор кельтского. Когда я теперь об этом думаю, мне хочется кричать, танцевать, позвать этого славного господина Ральфа, чтобы он выпил с нами. Я довольно бегло говорю по-гаэльски, дорогой мой профессор, но вот по части корней, синтаксиса, литературы — пас! Не мог осилить. Я думал, что уже разоблачен. Я бегал от вас, как от зачумленного. Но эти чертовы обеды! Мы встречались во время обедов, и я все время боялся, что вот-вот вы мне предложите маленький филологический турнир. Господи, как вы отравляли мне существование своим присутствием. Но, я думаю, вы и сами были во власти таких же приступов страха?.. Нет, нет, нет, никогда не видел я ничего более смешного.
— Кто вы? — спросил я беззвучно.
Он лукаво на меня поглядел.
— Я не вижу никаких затруднений сказать вам, если только вы уже и сами не догадались. И нам совершенно нечего бояться нашей взаимной конкуренции, потому что цели у нас — общие. Но сколько потеряно зря времени! Ах, у наших правительств нет более тесных связей...
— У наших правительств?
— Перестаньте ребячиться, — сказал он.
Он достал листок бумаги, отвинтил головку у пера и написал. Я прочитал:
«Уилки Джойс, главный инспектор Королевской ирландской полиции».
— Будьте так любезны, бросьте этот лоскуток бумаги в камин и последите хорошенько, чтобы он сгорел. Такая штука не должна валяться тут, раз не имеешь особого желания проснуться в одно прекрасное утро и почувствовать над собою три фута доброй ирландской земли.
Я сделал, как он сказал.
— Теперь ваш черед, — сказал он, когда я снова подошел к нему.
— Мой черед?
— Ну конечно, господин Жерар, ваш черед; кельтский язык уж не по сезону, я только что подал вам пример. Вас зовут?
— Корентен, — пробормотал я, — Корентен Пейрад.
— Вот перо, — сказал он, — напишите.
Нельзя себе вообразить, как это трудно выдумать, тут же на месте, какое-то имя, когда в тебя впиваются два острых, как сталь, глаза.
Я никак не мог. Немножко книжная ассоциация идей заменила мне фантазию.
«Только бы это животное, — подумал я, водя пером по бумаге, — только бы он не учился французскому языку по „Человеческой комедии“.
— Корентен Пейрад, — прочитал господин Уилки Джойс, — это великолепно. Ну-с, господин Пейрад, вы представить себе не можете, какое удовольствие мне доставляет эта идея: ведь мы можем работать вместе с вами.
Он указательным пальцем дотронулся до своего лба, потом до моего.
— Ваша тайна умрет вот здесь, и моя должна умереть вот тут. Когда ходят за нами по пятам такие вот молодчики, как этот милейший Ральф, мы оба заинтересованы в том, чтобы возможно реже называть друг друга нашими настоящими именами. До 24 апреля мы остаемся, вы — профессором Жераром, а я — доктором, Грютли. Впрочем, еще один вопрос.
— Что?
— Вторая канцелярия или Общественная безопасность?
— Что такое?
— Может быть, вы считаете меня за простачка, — сказал очень любезно д-р Грютли, — и хотите удостовериться, знаю ли я, что служба политической полиции в настоящее время сосредоточена в двух различных органах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Я следую за вами.
— Пожалуйста, господин профессор, идите вперед. Право, я ничего плохого вам не сделаю, если пойду сзади.
Глава VII
ЕЩЕ ВОСЕМЬ ДНЕЙ
Комната д-ра Грютли была рядом с моей. Там также было оставлено непотушенным электричество.
— Войдите, дорогой господин Жерар. Садитесь. Пожалуйста, будьте как дома.
Приглашение было сделано в таком тоне, что это только увеличило мое раздражение.
Доктор Грютли закрыл ставни. Подошел к двери и повернул ключ. Потом, прихрамывая и улыбаясь, подошел ко мне.
— Чтобы черт меня побрал! Я чуть не сломал ногу при этом глупом падении.
Он снял башмаки. Я увидал белый носок, который заметил на верхней койке каюты, когда мы ехали морем.
— Видите щиколотку. Завтра она посинеет, послезавтра станет черной. Я хотел бы, чтобы она опять стала розовой и чтобы прошла опухоль ко дню, в который должно исполниться пророчество Донегаля.
Он достал с полки бутылку и два стакана.
— Все это не должно нам мешать побеседовать за виски, не правда ли, господин Жерар, господин профессор Жерар?
Он как-то по-особенному упирал на слова и вдруг жирно расхохотался. Это был настоящий приступ, все тело его колыхалось от хохота.
— Господин Жерар! Ой-ой-ой! Господин профессор Жерар!
— Объясните вы мне, в чем дело? — сказал я наконец, встревоженный и взбешенный.
Придерживая обеими руками щиколотку, он продолжал хохотать и ужасно гримасничал.
— Ой-ой-ой! Как это вредно смеяться, когда больно, но как приятно! Ай-ай! Господин профессор Жерар, Фердинанд Жерар, не правда ли?
— Я совсем не в настроении забавляться вашим гримасничанием, — сказал я угрожающим голосом. — В последний раз, — объясните вы мне? Да или нет?
— Господин Жерар, умоляю вас, не сердитесь. Мне было бы весьма грустно рассердить господина профессора Жерара. Но он же сам видит, в каком я печальном положении. Не могу больше двинуть ногой, право, не могу. Надо мне помочь.
Он достал из кармана для часов маленький ключик и протянул мне.
— Там, во втором ящике комода, есть ящичек. Пожалуйста, поверните два раза ключ: раз направо, раз налево, вот так. В ящичке большой желтый конверт, сложенный вдвое... Будьте так любезны, принесите его. Право, мне так неприятно, что я должен утруждать вас. Еще немножко виски. Правда, отличное виски?
Он вскрыл конверт. Я с изумлением увидал, что он вытаскивает из него номер «L’Illustration». Неприятное предчувствие зашевелилось во мне.
— Вот это должно быть для вас очень интересно, господин профессор Жерар, особенно, исключительно интересно — для вас.
И опять он противно захохотал.
— 25 июля 1913 года, — заговорил он снова, развернул номер журнала и стал читать подпись под большой фотографией на первой странице, — президент Совета министров господин Луи Барту, министр народного просвещения, посетил College de Franse. Я ведь говорил вам, господин профессор, этот номер должен быть для вас особенно, исключительно интересен.
Я встал.
— Дайте мне, — сказал я.
— Э-ла-ла! Потише, несчастная моя нога! Фотография, господин профессор, очень хорошая фотография. Можно всех узнать, ну, почти всех. Вот министр. Рядом с ним господин Леон Барту, директор его канцелярии, господин Морис Круазе, заведующий. А за тем господа Гадамар, профессор аналитической механики и небесной механики, Морель Фатио, профессор языков и литературы Южной Европы, и, наконец, очень отчетливо виден, хотя его и не совсем можно узнать, господин Фердинанд Жерар, профессор кельтского языка и литературы... Ай, ай, ай!
Он откинулся к спинке кресла и хохотал во всю глотку.
— Замолчите! — сказал я гневно и с угрозой.
Он не слушал, по-прежнему хохотал вовсю.
— Нет! нет! — наконец проговорил он. — Вы представить себе не можете, как я перепугался, узнав, что вы — профессор кельтского. Когда я теперь об этом думаю, мне хочется кричать, танцевать, позвать этого славного господина Ральфа, чтобы он выпил с нами. Я довольно бегло говорю по-гаэльски, дорогой мой профессор, но вот по части корней, синтаксиса, литературы — пас! Не мог осилить. Я думал, что уже разоблачен. Я бегал от вас, как от зачумленного. Но эти чертовы обеды! Мы встречались во время обедов, и я все время боялся, что вот-вот вы мне предложите маленький филологический турнир. Господи, как вы отравляли мне существование своим присутствием. Но, я думаю, вы и сами были во власти таких же приступов страха?.. Нет, нет, нет, никогда не видел я ничего более смешного.
— Кто вы? — спросил я беззвучно.
Он лукаво на меня поглядел.
— Я не вижу никаких затруднений сказать вам, если только вы уже и сами не догадались. И нам совершенно нечего бояться нашей взаимной конкуренции, потому что цели у нас — общие. Но сколько потеряно зря времени! Ах, у наших правительств нет более тесных связей...
— У наших правительств?
— Перестаньте ребячиться, — сказал он.
Он достал листок бумаги, отвинтил головку у пера и написал. Я прочитал:
«Уилки Джойс, главный инспектор Королевской ирландской полиции».
— Будьте так любезны, бросьте этот лоскуток бумаги в камин и последите хорошенько, чтобы он сгорел. Такая штука не должна валяться тут, раз не имеешь особого желания проснуться в одно прекрасное утро и почувствовать над собою три фута доброй ирландской земли.
Я сделал, как он сказал.
— Теперь ваш черед, — сказал он, когда я снова подошел к нему.
— Мой черед?
— Ну конечно, господин Жерар, ваш черед; кельтский язык уж не по сезону, я только что подал вам пример. Вас зовут?
— Корентен, — пробормотал я, — Корентен Пейрад.
— Вот перо, — сказал он, — напишите.
Нельзя себе вообразить, как это трудно выдумать, тут же на месте, какое-то имя, когда в тебя впиваются два острых, как сталь, глаза.
Я никак не мог. Немножко книжная ассоциация идей заменила мне фантазию.
«Только бы это животное, — подумал я, водя пером по бумаге, — только бы он не учился французскому языку по „Человеческой комедии“.
— Корентен Пейрад, — прочитал господин Уилки Джойс, — это великолепно. Ну-с, господин Пейрад, вы представить себе не можете, какое удовольствие мне доставляет эта идея: ведь мы можем работать вместе с вами.
Он указательным пальцем дотронулся до своего лба, потом до моего.
— Ваша тайна умрет вот здесь, и моя должна умереть вот тут. Когда ходят за нами по пятам такие вот молодчики, как этот милейший Ральф, мы оба заинтересованы в том, чтобы возможно реже называть друг друга нашими настоящими именами. До 24 апреля мы остаемся, вы — профессором Жераром, а я — доктором, Грютли. Впрочем, еще один вопрос.
— Что?
— Вторая канцелярия или Общественная безопасность?
— Что такое?
— Может быть, вы считаете меня за простачка, — сказал очень любезно д-р Грютли, — и хотите удостовериться, знаю ли я, что служба политической полиции в настоящее время сосредоточена в двух различных органах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56