один подчинен военному министерству, другой — Министерству внутренних дел. Удовлетворены вы теперь? Повторяю свой вопрос: принадлежите вы ко Второй канцелярии или к Общественной безопасности?
— К Общественной безопасности.
Он сильно пожал мне руку.
— Дорогой коллега, я предпочитаю это, нет у меня никакого вкуса ни к военным людям, ни к их методам действия.
Он потер руки.
— Знаете, я думаю, мы вместе сделаем хорошее дело. Но еще раз говорю, наши правительства должны бы взаимно осведомить одно другое о возложенных ими на нас миссиях. Ведь так могло бы случиться, что мы стали бы действовать вразрез, мешать один другому... Что за каша! Если и в области военных дел то же, что у нас, я, право, удивляюсь, что кайзер до сих пор еще не водворился в Букингеме.
— Могу я в свою очередь задать вам один вопрос? — спросил я.
— Пожалуйста.
— Как вам удалось раскрыть мою личность?
Он улыбнулся.
— Это азбука нашего искусства. Кстати, позволю себе сказать вам, вы довольно плохо скрывали свою игру. Никогда вас не было в замке. Все время где-нибудь. Раз вас даже не было целую ночь. Сознайтесь, странное поведение для профессора. Не скрою, я разрешил себе заглянуть к вам в комнату. Ни книг, никаких начатых работ, никаких намеков. Вот посмотрели бы на комнату профессора Генриксена или даже барона Идзуми. Словом, я стал подозревать. Я написал в нашу специальную службу, чтобы мне достали какую-нибудь фотографию профессора Жерара, — и вот вчера утром получил этот номер «L’Illustration». Можете себе представить, как я хохотал.
— Откуда вы знаете, — сказал я с некоторой досадой, — может быть, Генриксен, Идзуми и Гарвей также принадлежат к полиции?
— А вот, вот и вот, — ответил он, вынимая из желтого конверта разные бумаги. — Я постарался получить и их фотографии. Я простер свою профессиональную любознательность даже до того, что выписал себе и фотографию этого странного сенатора Баркхильпедро, который все откладывает свой приезд сюда. Вот, хорошенько вглядитесь в его портрет. Таким образом, мы сразу будем осведомлены на его счет, как только он появится.
— Считаете вы необходимым сообщить мне что-нибудь относительно подготовляющихся событий? — сказал я.
— Полагаю, вы знаете не меньше моего. Ужасно в моем положении не то, что трудно собирать сведения, но что совершенно невозможно убедить высокие сферы в важности этих сведений. Правительство, и в Лондоне, и в Дублине, не желает верить в восстание, потому только, что оно готовится совершенно открыто. Напрасно я даю все большие подробности, все более точные сведения, — ничего не помогает. Ваше присутствие здесь доказывает мне, что французское правительство на этот счет более прозорливо, чем британское. Сказать откровенно, я бы этому не поверил. Но оно прозорливее, таков факт, и оно совершенно право. Понимаете вы, восстание — ведь это означает, что сто тысяч английских солдат будут двинуты в Ирландию, значит — предлог посылать вам подкрепления лишь по капелькам.
— Это восстание разразится непременно 24 апреля?
— Это совершенно точно, как нотная бумага. Посмотрите, как иногда случай помогает негодяям. Это пророчество Донегаля — его точно нарочно сфабриковали для этого дела. Вожаки революционного движения должны ему вот какую поставить свечу за то, что он назначил сроком пасхальный понедельник, а не какой-нибудь другой день. В самом деле, обратите внимание, во-первых, два праздничных дня позволят — и это уже сделано — созвать волонтеров на маневры, не возбуждая внимания, во-вторых — в эти два дня офицеры и чиновники будут на две трети не на своих постах. О, могу вас заверить, славная это будет штука!
— Верите вы в то, что движение станет общим?
— В это — нет. Будут волнения в Уэспорде, в Керри, может быть, в Корке. В Дублине, например, дело будет горячее, обещаю вам.
— Верят ли главари движения в успех своей попытки? — спросил я.
Джойс, иначе — Грютли, показал жестом, что сомневается.
— Не знаю, — сказал он, — но я не считаю их такими детьми.
— Но в таком случае, как же могут они идти на дело, когда почти уверены, что оно будет им стоить жизни?
Он пожал плечами.
— Чтобы заставить о себе говорить. Видно, что вы не знаете ирландцев.
— Заставить о себе говорить, — сказал я, — это можно перевести и так: возбудить общественное мнение?
Он с иронией поглядел на меня.
— Право, словно я опять имею дело с профессором Жераром. Ваши точки зрения, дорогой мой коллега, чрезвычайно интересны, но приберегите их для завтрашних разговоров за столом. Я уверен, полковнику доставит настоящую радость поговорить об этом с вами. А сейчас не предпочли бы вы узнать, что я делал час назад, там — на вершине моей сосны?
Я покраснел. Этот человек видел Антиопу в объятиях Ральфа. Уже за одно это был он мне так ненавистен. Но я был у него в руках, и мне приходилось хитрить.
— Надеюсь, вы не думаете, — сказал он, мигая глазками, которые вдруг заблестели похотливо, — что я забрался туда лишь за тем, чтобы наслаждаться этим зрелищем: хорошенькая женщина в объятиях красивого парня? Мне это начинало немножко надоедать, потому что вот уже восемь вечеров проделываю я это маленькое путешествие на вершину скалы, и каждый раз повторяется все та же сцена, что сегодня вечером, только иногда с несколько более нежными, хе-хе-хе, вариациями.
— Но в таком случае, какая же у вас цель? — спросил я, стараясь казаться совершенно бесстрастным.
— Ах, дорогой мой коллега, да все та же цель, что и у вас. Чтобы как можно меньше терять из виду этого любезнейшего господина, которого зовут Ральфом. Поверьте мне, куда лучше следить за ним, чем быть под его надзором. Да зачем я буду вам рассказывать? Вы же сами были там наверху, значит, также знаете, что если можем мы собрать какой-нибудь интересный материал, то только наблюдая за Ральфом.
— Кто этот Ральф?
— Конечно, не переодетый принц. Эта маленькая обманщица графиня Антиопа ищет в его объятиях, конечно, не тех прелестей, какие дает знатное происхождение. Тут иное, поверьте мне, такого сорта, что я весьма бы не хотел получить от него удар кулаком.
— Какая у него роль в подготовляющемся движении?
Д-р Грютли похлопал меня по плечу.
— Ну, слушайте, это уж нехорошо. Вы пробуете меня испытывать. Точно вы сами не знаете всего этого совершенно так же, как я. Точно вы не знаете, не хуже моего, что граф д’Антрим — душа шинфейнеров. Но этот доблестный сеньор парализован. Ну, так вот: что он замышляет, — Ральф исполняет. Вот тайна того важного значения, которое приобрел этот бывший грум, потому что, дорогой господин Жерар, любовник графини Кендалль начал грумом в замке Денмор каких-нибудь двадцать лет назад. С тех пор он, как видите, сделал карьеру. Да, черт возьми, домашняя прислуга возвышается быстрее, чем полиция!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— К Общественной безопасности.
Он сильно пожал мне руку.
— Дорогой коллега, я предпочитаю это, нет у меня никакого вкуса ни к военным людям, ни к их методам действия.
Он потер руки.
— Знаете, я думаю, мы вместе сделаем хорошее дело. Но еще раз говорю, наши правительства должны бы взаимно осведомить одно другое о возложенных ими на нас миссиях. Ведь так могло бы случиться, что мы стали бы действовать вразрез, мешать один другому... Что за каша! Если и в области военных дел то же, что у нас, я, право, удивляюсь, что кайзер до сих пор еще не водворился в Букингеме.
— Могу я в свою очередь задать вам один вопрос? — спросил я.
— Пожалуйста.
— Как вам удалось раскрыть мою личность?
Он улыбнулся.
— Это азбука нашего искусства. Кстати, позволю себе сказать вам, вы довольно плохо скрывали свою игру. Никогда вас не было в замке. Все время где-нибудь. Раз вас даже не было целую ночь. Сознайтесь, странное поведение для профессора. Не скрою, я разрешил себе заглянуть к вам в комнату. Ни книг, никаких начатых работ, никаких намеков. Вот посмотрели бы на комнату профессора Генриксена или даже барона Идзуми. Словом, я стал подозревать. Я написал в нашу специальную службу, чтобы мне достали какую-нибудь фотографию профессора Жерара, — и вот вчера утром получил этот номер «L’Illustration». Можете себе представить, как я хохотал.
— Откуда вы знаете, — сказал я с некоторой досадой, — может быть, Генриксен, Идзуми и Гарвей также принадлежат к полиции?
— А вот, вот и вот, — ответил он, вынимая из желтого конверта разные бумаги. — Я постарался получить и их фотографии. Я простер свою профессиональную любознательность даже до того, что выписал себе и фотографию этого странного сенатора Баркхильпедро, который все откладывает свой приезд сюда. Вот, хорошенько вглядитесь в его портрет. Таким образом, мы сразу будем осведомлены на его счет, как только он появится.
— Считаете вы необходимым сообщить мне что-нибудь относительно подготовляющихся событий? — сказал я.
— Полагаю, вы знаете не меньше моего. Ужасно в моем положении не то, что трудно собирать сведения, но что совершенно невозможно убедить высокие сферы в важности этих сведений. Правительство, и в Лондоне, и в Дублине, не желает верить в восстание, потому только, что оно готовится совершенно открыто. Напрасно я даю все большие подробности, все более точные сведения, — ничего не помогает. Ваше присутствие здесь доказывает мне, что французское правительство на этот счет более прозорливо, чем британское. Сказать откровенно, я бы этому не поверил. Но оно прозорливее, таков факт, и оно совершенно право. Понимаете вы, восстание — ведь это означает, что сто тысяч английских солдат будут двинуты в Ирландию, значит — предлог посылать вам подкрепления лишь по капелькам.
— Это восстание разразится непременно 24 апреля?
— Это совершенно точно, как нотная бумага. Посмотрите, как иногда случай помогает негодяям. Это пророчество Донегаля — его точно нарочно сфабриковали для этого дела. Вожаки революционного движения должны ему вот какую поставить свечу за то, что он назначил сроком пасхальный понедельник, а не какой-нибудь другой день. В самом деле, обратите внимание, во-первых, два праздничных дня позволят — и это уже сделано — созвать волонтеров на маневры, не возбуждая внимания, во-вторых — в эти два дня офицеры и чиновники будут на две трети не на своих постах. О, могу вас заверить, славная это будет штука!
— Верите вы в то, что движение станет общим?
— В это — нет. Будут волнения в Уэспорде, в Керри, может быть, в Корке. В Дублине, например, дело будет горячее, обещаю вам.
— Верят ли главари движения в успех своей попытки? — спросил я.
Джойс, иначе — Грютли, показал жестом, что сомневается.
— Не знаю, — сказал он, — но я не считаю их такими детьми.
— Но в таком случае, как же могут они идти на дело, когда почти уверены, что оно будет им стоить жизни?
Он пожал плечами.
— Чтобы заставить о себе говорить. Видно, что вы не знаете ирландцев.
— Заставить о себе говорить, — сказал я, — это можно перевести и так: возбудить общественное мнение?
Он с иронией поглядел на меня.
— Право, словно я опять имею дело с профессором Жераром. Ваши точки зрения, дорогой мой коллега, чрезвычайно интересны, но приберегите их для завтрашних разговоров за столом. Я уверен, полковнику доставит настоящую радость поговорить об этом с вами. А сейчас не предпочли бы вы узнать, что я делал час назад, там — на вершине моей сосны?
Я покраснел. Этот человек видел Антиопу в объятиях Ральфа. Уже за одно это был он мне так ненавистен. Но я был у него в руках, и мне приходилось хитрить.
— Надеюсь, вы не думаете, — сказал он, мигая глазками, которые вдруг заблестели похотливо, — что я забрался туда лишь за тем, чтобы наслаждаться этим зрелищем: хорошенькая женщина в объятиях красивого парня? Мне это начинало немножко надоедать, потому что вот уже восемь вечеров проделываю я это маленькое путешествие на вершину скалы, и каждый раз повторяется все та же сцена, что сегодня вечером, только иногда с несколько более нежными, хе-хе-хе, вариациями.
— Но в таком случае, какая же у вас цель? — спросил я, стараясь казаться совершенно бесстрастным.
— Ах, дорогой мой коллега, да все та же цель, что и у вас. Чтобы как можно меньше терять из виду этого любезнейшего господина, которого зовут Ральфом. Поверьте мне, куда лучше следить за ним, чем быть под его надзором. Да зачем я буду вам рассказывать? Вы же сами были там наверху, значит, также знаете, что если можем мы собрать какой-нибудь интересный материал, то только наблюдая за Ральфом.
— Кто этот Ральф?
— Конечно, не переодетый принц. Эта маленькая обманщица графиня Антиопа ищет в его объятиях, конечно, не тех прелестей, какие дает знатное происхождение. Тут иное, поверьте мне, такого сорта, что я весьма бы не хотел получить от него удар кулаком.
— Какая у него роль в подготовляющемся движении?
Д-р Грютли похлопал меня по плечу.
— Ну, слушайте, это уж нехорошо. Вы пробуете меня испытывать. Точно вы сами не знаете всего этого совершенно так же, как я. Точно вы не знаете, не хуже моего, что граф д’Антрим — душа шинфейнеров. Но этот доблестный сеньор парализован. Ну, так вот: что он замышляет, — Ральф исполняет. Вот тайна того важного значения, которое приобрел этот бывший грум, потому что, дорогой господин Жерар, любовник графини Кендалль начал грумом в замке Денмор каких-нибудь двадцать лет назад. С тех пор он, как видите, сделал карьеру. Да, черт возьми, домашняя прислуга возвышается быстрее, чем полиция!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56