Он приоткрыл глаза. Ральф дотронулся до его руки.
— Что, Ральф?
— Я счел себя обязанным разбудить ваше сиятельство. Дело очень важное и, может быть, нельзя ждать до утра.
— Что случилось?
Лицо графа, в его живой, непарализованной части, дрогнуло.
— Ваше сиятельство, сэр Роджер здесь.
— Что ты говоришь?
— Сэр Роджер здесь, ваше сиятельство.
— Где он?
— В маленькой гостиной.
— Когда он приехал?
— В половине двенадцатого. Сейчас двенадцать.
— Видел кто-нибудь, как он вошел?
— Нет, ваше сиятельство. Он проник в парк, спустившись по скалам. Потом обогнул замок, постучал в единственно освещенное окно в первом этаже. Это было окно канцелярии, там, кроме меня, не было никого.
— Как он приехал?
— Его высадила сегодня вечером, около пяти часов, немецкая подводная лодка. И он прошел прямо в замок. По дороге никого не встретил.
— Сказал он тебе еще что-нибудь?
— Ничего, только то, что хотел бы видеть ваше сиятельство как можно скорее. Он ждет в маленькой гостиной, у камина; он промок насквозь под дождем.
— Позови его.
Ральф покрыл плечи старика меховым пледом. Теперь выступала из темноты лишь трагическая, неподвижная голова.
Управляющий вышел.
Я не шевелился, да если бы и шевельнулся, скрип табурета, конечно, потонул бы в шуме ветра. Граф д’Антрим также был неподвижен. На столике подле него поблескивал хрустальный стакан с опущенной в него большой золоченой ложкой, вследствие рефракции она казалась переломленной посередине.
Легкий шум. Вошел Ральф. С ним — тот посетитель, чей приход в этот поздний час, по-видимому, так необыкновенно взволновал графа д’Антрима и его управляющего.
— Роджер! Ты здесь! Теперь!
— Милорд, милорд!
Человек, не видя стула, который подставил ему Ральф, упал на колени перед кроватью. Он искал руку графа. И повторял:
— Милорд, милорд!
— Успокойся, Роджер, успокойся, — сказал граф. — Оставьте нас, — прибавил он, обращаясь к Ральфу.
Я напряг весь слух, все свое зрение, чтобы не ускользнуло ни одно слово, ни один жест. Великая драма началась. Что бы она, эта драма, ни принесла мне, что бы ни открыла, — я чувствовал, что никакая другая ее минута не будет такой патетичной.
— Ты из Берлина, Роджер?
— Да, милорд, да, из Берлина.
— Как ты приехал? Зачем приехал?
— Я был болен, да, болен; меня поместили в больницу. Там я узнал, две недели назад, а именно 6 апреля, что восстание разразится в пасхальный понедельник. Я считаю, что при настоящем положении дел восстание — безумие, нужно все сделать, чтобы ему воспрепятствовать. И я приехал.
— И германское правительство предоставило, Роджер, в твое распоряжение одну из своих подводных лодок с единственною целью — дать тебе возможность воспрепятствовать восстанию, хотя у него столько оснований желать этого восстания? Право, если это так, я согласен с графом Планкеттом: на немецкое правительство напрасно клевещут.
Сэр Роджер ломал руки. Его голос, его движения, его глаза затравленного зверя — все выражало страшное потрясение, и было мучительно видеть это.
— О милорд, не издевайтесь надо мною!
— Успокойся, Роджер, и объясни.
— Объяснить, милорд? Да, я скажу все. Но прежде скажите, что дошедшие до меня сведения — ложны, что это мое путешествие, которое, наверное, будет стоить мне жизни, — что оно напрасно. Скажите, скажите мне, что в пасхальный понедельник никакого восстания не будет.
— Будет, клянусь тебе.
Пришедший застонал.
— Это безумие! Безумие! — повторял он.
— Может быть, — сказал граф д’Антрим. — Но не стала ли мне изменять память? Не ты ли писал мне: «В тот день, когда первый наш немецкий товарищ высадится в Ирландии, в день, когда первый германский корабль с ирландским флагом на носу гордо рассечет волны Ирландского моря, — в этот день много ирландцев сложат свои головы, но они умрут в Боге и с уверенностью, что Ирландия может существовать». Если же память моя ясна, если эти строки писаны действительно твоей рукой, если, с другой стороны, ты считаешь движение, которое скоро разразится, безумием, — значит, Роджер, надежды твои рухнули, значит, не привез ты нам той помощи, которую обещал, хотя мы о ней и не просили.
— Не убивайте меня! — прошептал Роджер.
— Что ты сделал в Германии? — сказал твердо граф д’Антрим. — Какие ты дал обещания? Что тебе дали?
— Я не давал никаких обещаний, — выкрикнул тот с великою скорбью, — у меня не было на то права. Я рассчитывал добиться от Вильгельмштрассе, что она изучит чаяния Ирландии, что в день мирной конференции ирландский вопрос получит международный характер, что...
— Дитя! Немцы были бы уж слишком глупы... Они наобещали тебе много хорошего. Так было им выгодно, я их одобряю. И взамен они ни о чем тебя не просили?
Сэр Роджер не ответил.
— Я слышал, — продолжал граф неумолимо, — что ты сделал попытку побудить ирландских пленных в Германии образовать ирландскую бригаду, имеющую целью сражаться, с помощью Вильгельма, только за дело Ирландии, под зеленым знаменем с золотою арфою. На немецких католических священников была возложена задача помогать тебе в этом. Скажи, Роджер, из трех тысяч наших юношей, которые находятся в тамошних клетках из железной проволоки, многие ли ответили на твой призыв?
Сэр Роджер опустил голову.
— Пятьдесят пять, — прошептал он.
— Пятьдесят пять, — повторил за ним граф д’Антрим, — пятьдесят пять. Значит, темные, безграмотные крестьяне из Мюнстера и Коннаута не поддались на удочку там, где попался ты. В то время как наши рассуждения и наша ученая казуистика вводят нас в заблуждение, — верный инстинкт народа позволяет ему не уклоняться ни на пядь в сторону от прямого пути. Но, по крайней мере, воспользовался ли ты, Роджер, тем уроком, какой дали тебе бедные ирландские стрелки?
— Да, вы видите... Так хорошо им воспользовался, что нахожусь здесь. Я хотел, чтобы здесь знали, что Ирландии нечего рассчитывать на помощь Германии, что, следовательно, восстание необходимо отложить. Рискуя жизнью, милорд, пробрался я сюда.
— Конечно, Роджер, ты пробрался сюда... Но ты приехал на германской подводной лодке. Неужели же у Германии такой излишек подводного флота, что она рискует одной из лодок единственно для того, чтобы угодить тебе — что я говорю! — чтобы дать тебе возможность прибыть сюда и воспротивиться движению, которого она должна бы желать по целому ряду оснований?
Сэр Роджер молчал.
— Ответь мне, Роджер, — торжественно сказал граф д’Антрим, — никогда еще время не было так драгоценно, как сейчас.
Тот продолжал молчать.
— Что ты им сказал, чтобы они разрешили тебе уехать, чтобы они тебе оказали в этом помощь?
— Я обманул их, — сказал тот, — я сказал им, что еду в Ирландию, чтобы поднять там революцию.
— И они тебе поверили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56