Не карабкайся на перевал, не проверив, крепки ли у тебя башмаки.
Сначала оглянись на долину, потом уже лезь на вершину".
Куруш не оглянулся.
Добравшись до Ниссайи - до пыльной душной Ниссайи, выстроенной из
глины в северных предгорьях Дахского хребта, Куруш остановился у
Раносбата. Караван двинулся дальше на восток. Через оазис Оха к Маргу. От
Марга к великой Аранхе.
Солнце находилось уже в созвездии Тельца. Короткая Туранская весна
пришла к концу. Лучи, изливающиеся с угнетающе безоблачного неба потоками
расплавленной меди, выжгли на глинистых и щебнистых полях зонты и полые
стебли высоких, в полкопья, светлых ферул, и знойный, как бы подогретый в
котле, тугой ветер погнал их по пустыне, заставляя крутиться в низинах и
прыгать через гребни дюн.
Испарилась влага обширных луж. На их месте раскинулась гладь ровных и
твердых, точно каменный пол, обнаженных пространств, пока еще не успевших
растрескаться от жары. Волчок, с необыкновенной силой запущенный с краю,
крутился бы целый день по поверхности этих площадей, не встретив никакого
препятствия - ни былинки, ни камешка.
Пустыня. Персы - народ в большинстве оседлый, давно сменивший кочевые
повозки на постоянные жилища у рек - в страхе глядели на голую равнину.
Дивились изредка попадавшимся в пути дахским и сакским шатрам. Изумленно
спрашивали себя, как могут жить люди в столь диких, унылых, негодных
местах. Должно быть, птица тоже не в силах понять, почему рыба не
захлебнется в воде. Чужеземцев брала оторопь, охватывала жуть.
Спору нет, немало чахлых степей и плоскогорьев со скудной
растительностью и на родине персов, но разве сравнишь их с чудовищно
широким, гигантским до ужаса, невероятным размахом этих красных
пространств, открытых солнцу и ветру?
Не от них ли тягучи и горестны, как плач, песни обитателей пустыни,
не от них ли их мечтательность хмельная, тоскливый бродяжий дух, храбрость
напропалую, упорство и жестокость.
Еще более поразила южан Аранха - река бешеная, необузданная и
строптивая, как дикая кобылица.
Река без постоянного русла, бурно текущая в рыхлых берегах, яростно
бросающаяся то влево, то вправо, злобно грызущая и жадно глотающая обрывы.
Река - стрела, что летит со скоростью пяти локтей в мгновение ока,
река с густой рыжей водой: процеди сквозь пальцы кувшин аранхской воды -
на ладони останется полная горсть песка.
Река - дракон, что мчится, разогнавшись на обледенелых высотах
Памира, с ревом и шумом на северо-запад и стремительно пересекает край
пустынь, чтоб поскорей нырнуть в ярко-лазурную чашу самого синего в мире
моря Вурукарта.
Нигде на свете нет подобных рек.
У Аранхи персам встретился небольшой отряд всадников в черных
бараньих шапках, огромных, точно котлы.
Слух о том, что из Марга движется к реке большой караван, причем не
хорезмийский, не сугдский, - те привычны, немало их пограбили отчаянные
наездники Черных песков, - а какой-то новый, с запада, птицей облетел
пустыню уже несколько дней назад.
Толпы темных бродяг, отбившихся от своих племен или изгнанных за
преступления из родных общин, потянулись к караванной дороге, как волчьи
стаи к пастушьей тропе.
Тут стало известно, что у купца охрана велика и крепка, а караван -
не просто караван, а посольство царя Куруша к Томруз. У охотников до
легкой наживы улетучился боевой пыл. Персидское войско - близко, в Марге.
Саки - еще ближе, за рекой. Опасно связываться и с теми, и с другими. Ну
их. Шайки рассыпались вдоль берега в поисках иной поживы. Одна из них и
наскочила нечаянно на персидский караван.
Завидев конников в пестрых юбках, люди в мохнатых шапках повернули
лошадей и поспешно скрылись за дюной.
- Саки, наверное, уже перебрались к северу, - сказал
проводник-маргуш, смолоду ходивший в Хорезм и Сугду. - Надо спросить у
этих язычников, где сейчас Томруз.
- Как спросить, когда они удрали? - досадливо пожал круглыми плечами
Гау-Барува.
- Вернутся, - уверенно заявил проводник. - Приглядываются пока. Мы их
не видим - они нас видят. Хитрецы.
Убедившись, что за ними никто не гонится, дахи опять выросли на
бархане. Маргуш как-то по-особому помахал рукою:
- Эй, други! Сюда.
Разбойники посовещались и медленно тронулись к каравану. Проводник,
Утана и Гау-Барува двинули коней навстречу. Дахи остановились. От шайки
отделился бродяга с курчавой бородой до глаз. Злой и настороженный, он
приблизился, крадучись по-рысьи и опасливо поглядывая на чужаков, шагов на
пятнадцать и мягко придержал лошадь.
- Успех и удача! - улыбнулся проводник.
Дах что-то прохрипел в ответ и неразборчиво.
- Скажи, брат, где нынче становище доброй Томруз.
Темнолицый кочевник сверкнул глазами и резко ткнул рукой в полуночную
сторону.
- Хайеле-хо! - крикнул он грубо и отрывисто, будто двукратно гавкнул
и закончил, тонко и странно привизгнув на звуке "и": - И-и-и-хо!..
Туземец повернул коня и ускакал. Бледный Утана посмотрел на
Гау-Баруву и вздохнул сдавленно:
- Уху-ху. Каковы они, а? Не дай бог, если...
Он умолк и покачал головой.
- Испугался, купец? Кого укусила гадюка, тот пестрой веревки
страшится. Бродяга-то сам труслив, как суслик молодой! Не видишь разве? -
Гау-Барува кинул вслед торопливо удалявшемуся кочевнику пренебрежительный
взгляд.
- Труслив? Не знаю. Ты подъехал бы к ним один, как он подъехал к
нам?.. Бойся их, Гау-Барува! Бойся их.
После совета Спаргапа редко, лишь ночью, показывался в становище.
Бродил по барханам, охотился. Надо сказать, охотился он удачно,
добывал немало степных антилоп - больших, горбоносых и маленьких, похожих
на коз. Поэтому никто не упрекал сына Томруз за безделье, за то, что ушел
с пастбищ, от лошадей. Делай, что можешь, что тебе по душе - лишь бы
вносил свою долю в припасы для родового котла.
И Томруз не досаждала сыну назиданиями. Не до разговоров ей было
сейчас - прибавилось у женщины забот, не один сын теперь у матери, а
тысячи сыновей. Некогда посидеть у костра, пошить, посудачить, потрепать
шерсть, языком потрепать в кругу подруг. Не то что язык почесать - волосы
расчесать некогда.
Как ни отказывалась - навязали ей саки белую кошму! Не потому
отказывалась, что не хотела, ленилась послужить сакам аранхским - доверие
вызывало человеческую гордость: заметили, отличили, - а потому, что
боялась, сможет ли, как надо, родичам послужить.
С восхода до заката разбирала Томруз жалобы и тяжбы, а после заката
до полуночи ездила из стана в стан, от шатра к шатру, сама выведывала,
кому хорошо, кому плохо живется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Сначала оглянись на долину, потом уже лезь на вершину".
Куруш не оглянулся.
Добравшись до Ниссайи - до пыльной душной Ниссайи, выстроенной из
глины в северных предгорьях Дахского хребта, Куруш остановился у
Раносбата. Караван двинулся дальше на восток. Через оазис Оха к Маргу. От
Марга к великой Аранхе.
Солнце находилось уже в созвездии Тельца. Короткая Туранская весна
пришла к концу. Лучи, изливающиеся с угнетающе безоблачного неба потоками
расплавленной меди, выжгли на глинистых и щебнистых полях зонты и полые
стебли высоких, в полкопья, светлых ферул, и знойный, как бы подогретый в
котле, тугой ветер погнал их по пустыне, заставляя крутиться в низинах и
прыгать через гребни дюн.
Испарилась влага обширных луж. На их месте раскинулась гладь ровных и
твердых, точно каменный пол, обнаженных пространств, пока еще не успевших
растрескаться от жары. Волчок, с необыкновенной силой запущенный с краю,
крутился бы целый день по поверхности этих площадей, не встретив никакого
препятствия - ни былинки, ни камешка.
Пустыня. Персы - народ в большинстве оседлый, давно сменивший кочевые
повозки на постоянные жилища у рек - в страхе глядели на голую равнину.
Дивились изредка попадавшимся в пути дахским и сакским шатрам. Изумленно
спрашивали себя, как могут жить люди в столь диких, унылых, негодных
местах. Должно быть, птица тоже не в силах понять, почему рыба не
захлебнется в воде. Чужеземцев брала оторопь, охватывала жуть.
Спору нет, немало чахлых степей и плоскогорьев со скудной
растительностью и на родине персов, но разве сравнишь их с чудовищно
широким, гигантским до ужаса, невероятным размахом этих красных
пространств, открытых солнцу и ветру?
Не от них ли тягучи и горестны, как плач, песни обитателей пустыни,
не от них ли их мечтательность хмельная, тоскливый бродяжий дух, храбрость
напропалую, упорство и жестокость.
Еще более поразила южан Аранха - река бешеная, необузданная и
строптивая, как дикая кобылица.
Река без постоянного русла, бурно текущая в рыхлых берегах, яростно
бросающаяся то влево, то вправо, злобно грызущая и жадно глотающая обрывы.
Река - стрела, что летит со скоростью пяти локтей в мгновение ока,
река с густой рыжей водой: процеди сквозь пальцы кувшин аранхской воды -
на ладони останется полная горсть песка.
Река - дракон, что мчится, разогнавшись на обледенелых высотах
Памира, с ревом и шумом на северо-запад и стремительно пересекает край
пустынь, чтоб поскорей нырнуть в ярко-лазурную чашу самого синего в мире
моря Вурукарта.
Нигде на свете нет подобных рек.
У Аранхи персам встретился небольшой отряд всадников в черных
бараньих шапках, огромных, точно котлы.
Слух о том, что из Марга движется к реке большой караван, причем не
хорезмийский, не сугдский, - те привычны, немало их пограбили отчаянные
наездники Черных песков, - а какой-то новый, с запада, птицей облетел
пустыню уже несколько дней назад.
Толпы темных бродяг, отбившихся от своих племен или изгнанных за
преступления из родных общин, потянулись к караванной дороге, как волчьи
стаи к пастушьей тропе.
Тут стало известно, что у купца охрана велика и крепка, а караван -
не просто караван, а посольство царя Куруша к Томруз. У охотников до
легкой наживы улетучился боевой пыл. Персидское войско - близко, в Марге.
Саки - еще ближе, за рекой. Опасно связываться и с теми, и с другими. Ну
их. Шайки рассыпались вдоль берега в поисках иной поживы. Одна из них и
наскочила нечаянно на персидский караван.
Завидев конников в пестрых юбках, люди в мохнатых шапках повернули
лошадей и поспешно скрылись за дюной.
- Саки, наверное, уже перебрались к северу, - сказал
проводник-маргуш, смолоду ходивший в Хорезм и Сугду. - Надо спросить у
этих язычников, где сейчас Томруз.
- Как спросить, когда они удрали? - досадливо пожал круглыми плечами
Гау-Барува.
- Вернутся, - уверенно заявил проводник. - Приглядываются пока. Мы их
не видим - они нас видят. Хитрецы.
Убедившись, что за ними никто не гонится, дахи опять выросли на
бархане. Маргуш как-то по-особому помахал рукою:
- Эй, други! Сюда.
Разбойники посовещались и медленно тронулись к каравану. Проводник,
Утана и Гау-Барува двинули коней навстречу. Дахи остановились. От шайки
отделился бродяга с курчавой бородой до глаз. Злой и настороженный, он
приблизился, крадучись по-рысьи и опасливо поглядывая на чужаков, шагов на
пятнадцать и мягко придержал лошадь.
- Успех и удача! - улыбнулся проводник.
Дах что-то прохрипел в ответ и неразборчиво.
- Скажи, брат, где нынче становище доброй Томруз.
Темнолицый кочевник сверкнул глазами и резко ткнул рукой в полуночную
сторону.
- Хайеле-хо! - крикнул он грубо и отрывисто, будто двукратно гавкнул
и закончил, тонко и странно привизгнув на звуке "и": - И-и-и-хо!..
Туземец повернул коня и ускакал. Бледный Утана посмотрел на
Гау-Баруву и вздохнул сдавленно:
- Уху-ху. Каковы они, а? Не дай бог, если...
Он умолк и покачал головой.
- Испугался, купец? Кого укусила гадюка, тот пестрой веревки
страшится. Бродяга-то сам труслив, как суслик молодой! Не видишь разве? -
Гау-Барува кинул вслед торопливо удалявшемуся кочевнику пренебрежительный
взгляд.
- Труслив? Не знаю. Ты подъехал бы к ним один, как он подъехал к
нам?.. Бойся их, Гау-Барува! Бойся их.
После совета Спаргапа редко, лишь ночью, показывался в становище.
Бродил по барханам, охотился. Надо сказать, охотился он удачно,
добывал немало степных антилоп - больших, горбоносых и маленьких, похожих
на коз. Поэтому никто не упрекал сына Томруз за безделье, за то, что ушел
с пастбищ, от лошадей. Делай, что можешь, что тебе по душе - лишь бы
вносил свою долю в припасы для родового котла.
И Томруз не досаждала сыну назиданиями. Не до разговоров ей было
сейчас - прибавилось у женщины забот, не один сын теперь у матери, а
тысячи сыновей. Некогда посидеть у костра, пошить, посудачить, потрепать
шерсть, языком потрепать в кругу подруг. Не то что язык почесать - волосы
расчесать некогда.
Как ни отказывалась - навязали ей саки белую кошму! Не потому
отказывалась, что не хотела, ленилась послужить сакам аранхским - доверие
вызывало человеческую гордость: заметили, отличили, - а потому, что
боялась, сможет ли, как надо, родичам послужить.
С восхода до заката разбирала Томруз жалобы и тяжбы, а после заката
до полуночи ездила из стана в стан, от шатра к шатру, сама выведывала,
кому хорошо, кому плохо живется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56