Костя горячился:
— Стенгазета из-за тебя не выйдет в срок!
— Обойдется на этот раз и без карикатуры! — заупрямился Муратов.
— Для твоей карикатуры оставлено место. Нельзя же газету повесить с бельмом!
— Приклей туда заметку из запаса. Объявление можно туда вписать. А то сразу угрожать: «На бюро-о!», «Выход газеты сорвал!»
Костя окончательно разозлился:
— Безответственный ты элемент, Колька!
— Ну, ну! Ты такими словами не швыряйся! — вскипел Муратов.
— И хотя бы делом, а то ерундой всякой занимался! — продолжал Костя.
— Е-рун-до-ой?! — Муратов торопливо вытащил из кармана жестяную коробочку и извлек из нее вылепленную из хлеба раскрашенную фигурку.
— Это, по-твоему, ерунда?! — Он сунул фигурку к носу Таслунова. Тот немедленно отвел руку Муратова в сторону.
— Фу-у, пакость какая! Нашел чем хвастаться! Может, предложишь еще пристроить эту мерзость к газете?
В руке Муратова была шаржированная фигурка Гитлера. Зловещая челка. Свирепый взгляд исподлобья. Засученные рукава — и в руке окровавленный топор палача со свастикой на лезвии. У основания плахи и у ног Гитлера — отрубленные головы людей разных национальностей. Внизу надпись: «Путь к господству!»
— Тошнит, глядя на эту гадюку! — продолжал Костя. — Выбрось в мусорное ведро — там ей самое подходящее место!
— Погоди, погоди, Костя, — вмешался Пархомов. — Коля, покажи.
Он взял работу Муратова и стал ее рассматривать.
— Здорово! Самая суть фашизма схвачена. Путь к господству через казни, через уничтожение целых народов.
Костя растерялся, сбитый с толку словами Пархомова, и молчал.
Никто не заметил, как подошел Кузьмич.
— Все еще лясы точите?!. Ээ-э! Что за штуковина?!
Он взял фигурку и, осторожно поворачивая, оглядел со всех сторон. Потом перевел взгляд на Муратова.
— Твоя работа, Николай? Да-а… Руки твои золотые, понимающие. Кончится война — иди в академию!… — Кузьмич протянул фигурку Муратову. — Убери, не поломай. И потом обязательно покажи Василию Ивановичу. А теперь — пора за работу, молодежь!
Но никто не успел тронуться с места, как появился Силантьев и остановил всех возгласом:
— Комсомолия! Епифан Степанович пропал!
— Как пропал?!
— А вот так. Нигде нет. Может быть, за борт смыло. А вы и не заметили. Тоже, друзья называетесь!
Ребята растерянно повернулись к Кузьмичу.
— Ищите! — распорядился тот. — Только быстро!
4
В каюте у капитана Шерстнева продолжался разговор, начатый еще на капитанском мостике.
— Вы, Борис Андреевич, сугубо штатский человек и не вполне понимаете обстановку! — говорил Шерстнев. — Если вы не возражаете, я вам коротко все объясню…
— Пожалуйста, Василий Иванович, — спокойно согласился Рынин и закурил. Его размашистые брови чуть сдвинулись; серые внимательные глаза прищурились.
Борщенко, несмотря на приглашение Шерстнева, в разговоре участия не принимал. Он осторожно уселся в заскрипевшее под его тяжестью кресло и, подперев широкой ладонью гладко выбритый подбородок, скептически улыбнулся. Шерстнев недовольно покосился на него и снова обратил все внимание на Рынина.
— Так вот, Борис Андреевич, — начал он. — Шторм разбросал наш караван. Эскортные корабли заняты сейчас розысками судов, чтобы снова собрать их в один конвой. На это уйдет не менее суток, потому что радиотелефонная связь между судами и эскортными кораблями потеряна…
— Понятно, — спокойно сказал Рынин. — Ультракороткие волны ограничивают действия радиотелефонов горизонтом…
Шерстнев пошевелил седыми усами.
— Может быть, Борис Андреевич, вам не надо объяснять, почему суда и эскортные корабли сейчас не могут держать между собой нормальную связь через свои радиостанции?… Что мы сейчас можем только принимать радиопередачи?… Что нам самим передавать ничего нельзя и мы установили у себя радиомолчание?
— Безусловно, и это мне ясно, Василий Иванович, — спокойно подтвердил Рынин. — Радиомолчание нужно, чтобы враг не обнаружил наше местонахождение…
— Тогда мне объяснять вам нечего, Борис Андреевич! Вы сами должны все понимать!…
— И все-таки я не понимаю, Василий Иванович, почему вы настаиваете, чтобы я перешел на сторожевой корабль?
— Неужели непонятно? — Шерстнев с явным призывом о поддержке глянул на Борщенко, продолжавшего отмалчиваться. — Сторожевой корабль, когда найдет нас и даст ориентир, вероятно, тотчас уйдет на поиски других судов. А мы, пока караван не соберется вместе, может быть, целые сутки будем идти без охраны…
— Ну и что же?
— Вам было бы на вооруженном корабле безопасней…
— А почему мне надо быть в большей безопасности, чем вам, например?
Шерстнев задумчиво почесал подбородок.
— Вы, Борис Андреевич, крупный ученый и строитель. Направлены вы в такие далекие места по особому решению, со специальным заданием. Вам обязательно надо достичь места назначения. Вы там очень нужны…
— Не продолжайте, Василий Иванович! — прервал Рынин. — Мне все ясно. Никуда я от вас не уйду. Мне у вас нравится. Я к вам привык.
Борщенко повернулся в сторону Рынина так энергично, что кресло под ним затрещало…
— Слушай, Андрей! — недовольно обратился к нему Шерстнев. — Сколько раз я просил тебя не садиться в это кресло! При твоей комплекции это когда-нибудь приведет к неприятности — в первую очередь для тебя, о кресле я не говорю…
Борщенко послушно встал, оглядываясь, куда бы пересесть. Богатырского роста, косая сажень в плечах, с густой черной шевелюрой, смуглый как цыган, Борщенко рядом с низеньким седеньким Шерстневым выглядел великаном… Сын друга молодости Шерстнева, в гражданскую войну сложившего голову в степях Причерноморья, Андрей Борщенко еще подростком вступил на отцовскую стезю моряка… Годы плаваний под строгой рукой Шерстнева и одновременная многолетняя учеба сделали из него закаленного в бурях, образованного морехода… Но и сейчас, когда ему уже стукнуло тридцать и сам он имел двоих детей, — сыновняя почтительность к своему строгому воспитателю и командиру Василию Ивановичу никогда не покидала его.
Зазвонил телефон. Шерстнев снял трубку.
— Да… Так… Сейчас приду… — Он повернулся к Рынину. — Извините, Борис Андреевич… Вынужден прервать… Я скоро вернусь…
5
Борщенко и Рынин остались одни.
Помолчали. Под ногами все сильнее ощущалась ритмичная дрожь. Судно, как живое существо, напрягало силы, повышало скорость. Меньше чувствовалась качка…
— Надоели вам наши качели? — спросил Борщенко. — Хотите скорее ступить на земную твердь?…
— Конечно, желательно. Но до конца пути еще далеко, и этот ледовитый дьявол вполне успеет поживиться нами…
Борщенко добродушно засмеялся.
— Действительно, это не Маркизова лужа, а очень свирепый океан. Но он-то нам и не страшен, Борис Андреевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Стенгазета из-за тебя не выйдет в срок!
— Обойдется на этот раз и без карикатуры! — заупрямился Муратов.
— Для твоей карикатуры оставлено место. Нельзя же газету повесить с бельмом!
— Приклей туда заметку из запаса. Объявление можно туда вписать. А то сразу угрожать: «На бюро-о!», «Выход газеты сорвал!»
Костя окончательно разозлился:
— Безответственный ты элемент, Колька!
— Ну, ну! Ты такими словами не швыряйся! — вскипел Муратов.
— И хотя бы делом, а то ерундой всякой занимался! — продолжал Костя.
— Е-рун-до-ой?! — Муратов торопливо вытащил из кармана жестяную коробочку и извлек из нее вылепленную из хлеба раскрашенную фигурку.
— Это, по-твоему, ерунда?! — Он сунул фигурку к носу Таслунова. Тот немедленно отвел руку Муратова в сторону.
— Фу-у, пакость какая! Нашел чем хвастаться! Может, предложишь еще пристроить эту мерзость к газете?
В руке Муратова была шаржированная фигурка Гитлера. Зловещая челка. Свирепый взгляд исподлобья. Засученные рукава — и в руке окровавленный топор палача со свастикой на лезвии. У основания плахи и у ног Гитлера — отрубленные головы людей разных национальностей. Внизу надпись: «Путь к господству!»
— Тошнит, глядя на эту гадюку! — продолжал Костя. — Выбрось в мусорное ведро — там ей самое подходящее место!
— Погоди, погоди, Костя, — вмешался Пархомов. — Коля, покажи.
Он взял работу Муратова и стал ее рассматривать.
— Здорово! Самая суть фашизма схвачена. Путь к господству через казни, через уничтожение целых народов.
Костя растерялся, сбитый с толку словами Пархомова, и молчал.
Никто не заметил, как подошел Кузьмич.
— Все еще лясы точите?!. Ээ-э! Что за штуковина?!
Он взял фигурку и, осторожно поворачивая, оглядел со всех сторон. Потом перевел взгляд на Муратова.
— Твоя работа, Николай? Да-а… Руки твои золотые, понимающие. Кончится война — иди в академию!… — Кузьмич протянул фигурку Муратову. — Убери, не поломай. И потом обязательно покажи Василию Ивановичу. А теперь — пора за работу, молодежь!
Но никто не успел тронуться с места, как появился Силантьев и остановил всех возгласом:
— Комсомолия! Епифан Степанович пропал!
— Как пропал?!
— А вот так. Нигде нет. Может быть, за борт смыло. А вы и не заметили. Тоже, друзья называетесь!
Ребята растерянно повернулись к Кузьмичу.
— Ищите! — распорядился тот. — Только быстро!
4
В каюте у капитана Шерстнева продолжался разговор, начатый еще на капитанском мостике.
— Вы, Борис Андреевич, сугубо штатский человек и не вполне понимаете обстановку! — говорил Шерстнев. — Если вы не возражаете, я вам коротко все объясню…
— Пожалуйста, Василий Иванович, — спокойно согласился Рынин и закурил. Его размашистые брови чуть сдвинулись; серые внимательные глаза прищурились.
Борщенко, несмотря на приглашение Шерстнева, в разговоре участия не принимал. Он осторожно уселся в заскрипевшее под его тяжестью кресло и, подперев широкой ладонью гладко выбритый подбородок, скептически улыбнулся. Шерстнев недовольно покосился на него и снова обратил все внимание на Рынина.
— Так вот, Борис Андреевич, — начал он. — Шторм разбросал наш караван. Эскортные корабли заняты сейчас розысками судов, чтобы снова собрать их в один конвой. На это уйдет не менее суток, потому что радиотелефонная связь между судами и эскортными кораблями потеряна…
— Понятно, — спокойно сказал Рынин. — Ультракороткие волны ограничивают действия радиотелефонов горизонтом…
Шерстнев пошевелил седыми усами.
— Может быть, Борис Андреевич, вам не надо объяснять, почему суда и эскортные корабли сейчас не могут держать между собой нормальную связь через свои радиостанции?… Что мы сейчас можем только принимать радиопередачи?… Что нам самим передавать ничего нельзя и мы установили у себя радиомолчание?
— Безусловно, и это мне ясно, Василий Иванович, — спокойно подтвердил Рынин. — Радиомолчание нужно, чтобы враг не обнаружил наше местонахождение…
— Тогда мне объяснять вам нечего, Борис Андреевич! Вы сами должны все понимать!…
— И все-таки я не понимаю, Василий Иванович, почему вы настаиваете, чтобы я перешел на сторожевой корабль?
— Неужели непонятно? — Шерстнев с явным призывом о поддержке глянул на Борщенко, продолжавшего отмалчиваться. — Сторожевой корабль, когда найдет нас и даст ориентир, вероятно, тотчас уйдет на поиски других судов. А мы, пока караван не соберется вместе, может быть, целые сутки будем идти без охраны…
— Ну и что же?
— Вам было бы на вооруженном корабле безопасней…
— А почему мне надо быть в большей безопасности, чем вам, например?
Шерстнев задумчиво почесал подбородок.
— Вы, Борис Андреевич, крупный ученый и строитель. Направлены вы в такие далекие места по особому решению, со специальным заданием. Вам обязательно надо достичь места назначения. Вы там очень нужны…
— Не продолжайте, Василий Иванович! — прервал Рынин. — Мне все ясно. Никуда я от вас не уйду. Мне у вас нравится. Я к вам привык.
Борщенко повернулся в сторону Рынина так энергично, что кресло под ним затрещало…
— Слушай, Андрей! — недовольно обратился к нему Шерстнев. — Сколько раз я просил тебя не садиться в это кресло! При твоей комплекции это когда-нибудь приведет к неприятности — в первую очередь для тебя, о кресле я не говорю…
Борщенко послушно встал, оглядываясь, куда бы пересесть. Богатырского роста, косая сажень в плечах, с густой черной шевелюрой, смуглый как цыган, Борщенко рядом с низеньким седеньким Шерстневым выглядел великаном… Сын друга молодости Шерстнева, в гражданскую войну сложившего голову в степях Причерноморья, Андрей Борщенко еще подростком вступил на отцовскую стезю моряка… Годы плаваний под строгой рукой Шерстнева и одновременная многолетняя учеба сделали из него закаленного в бурях, образованного морехода… Но и сейчас, когда ему уже стукнуло тридцать и сам он имел двоих детей, — сыновняя почтительность к своему строгому воспитателю и командиру Василию Ивановичу никогда не покидала его.
Зазвонил телефон. Шерстнев снял трубку.
— Да… Так… Сейчас приду… — Он повернулся к Рынину. — Извините, Борис Андреевич… Вынужден прервать… Я скоро вернусь…
5
Борщенко и Рынин остались одни.
Помолчали. Под ногами все сильнее ощущалась ритмичная дрожь. Судно, как живое существо, напрягало силы, повышало скорость. Меньше чувствовалась качка…
— Надоели вам наши качели? — спросил Борщенко. — Хотите скорее ступить на земную твердь?…
— Конечно, желательно. Но до конца пути еще далеко, и этот ледовитый дьявол вполне успеет поживиться нами…
Борщенко добродушно засмеялся.
— Действительно, это не Маркизова лужа, а очень свирепый океан. Но он-то нам и не страшен, Борис Андреевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76