И в то же самое время над золотым полем хлебов, из-под земли выросли сразу несколько серебристых башен. И все это в полной кажущейся тишине. Звука еще не было слышно. Такими бесконечными казались мгновения! Потом башни вырвались из-под земли. И такие же башни выпрыгнули из воды, сквозь которые просвечивало пламя. Конечно, грохот уже докатился, обрушился на меня каменной лавиной крутых гор.
Группа гигантских ракет на миг, тоже казавшийся бесконечным, замерла в воздухе, словно силилась порвать оковы притяжения. Вода в озере и нива под ними вскипали волнами.
И потом все ракеты разом, одна чуть опережая другую, ринулись вверх, управляемые чьей-то невидимой рукой, отклонились от вертикали, легли на курс.
И в грохоте, извергая пламя, видное даже в залитом солнцем небе, уменьшались сверкающие точки, наконец исчезли совсем.
Они летели к Солнцу, унося на него добытую тобой, Буров, «А-субстанцию», способную нейтрализовать губительное для светила действие «Б-субстанции». Теперь Солнце разгорится с прежней силой. Об этом объявлено уже всему миру.
А я смотрела на обрыв над озером, и сердце у меня остановилось, Буров.
Одна из ракет взлетела из-под обрыва, вызвав на нем оползень…
Обрыв все так же поднимался над успокаивавшейся водой озера, по которому вдаль убегала волна, но моей березки… березки среди соснового леса не было…
Мне все ясно. Твоя сказка сбывается, Буров.
Сегодня погас первый термоядерный фонарь. Прошло достаточно времени. Ракеты с «А-субстанцией» достигли цели, забросили на Солнце исцеляющее его средство. Астрофизики уже зафиксировали разгорание нашего светила. Все выполнено, Буров. Впереди желанный мир!
И в этом мире будем и ты и я, Буров. Но у нас теперь уже разные задачи. Ты пойдешь в ногу со своим народом, со своей страной, Буров. А я…
У меня тоже есть мой народ, моя родина. И она еще должна выйти на тот путь, ради которого я готова была когда-то принести себя в жертву.
Это я делаю сейчас.
Я возвращаюсь домой, Буров, в Америку.
Америке идти по новому пути. Мой долг хоть ничтожным своим усилием помочь ей в этом.
Я не знаю, встречусь ли я когда-нибудь с отцом моего ребенка, я не знаю, кем он стал и кем станет… Но с ним ли рядом или в строю против него, но я должна быть там…
Березке не стоять больше на обрыве!..
Прощай, Буров!.. я была счастлива подле тебя…
Прощай…
Эллен Сехевс (Нет, нет! Уже не Шаховская!..)»
Буров снова и снова перечитывал письмо.
Люда два раза заглядывала к нему в кабинет, но не решилась войти. Она догадывалась, какое он получил письмо и от кого. Неведомое женское чувство все подсказало ей.
Она видела, что Буров стал писать письмо. Она знала кому!..
Для Бурова не существовало сейчас никого и ничего на свете. Он писал:
«Эллен, бесконечно близкая и далекая, самая родная и самая чужая на свете!..
Одно то, что я называю тебя этим столь чуждым мне именем, должно сказать тебе многое.
Ты заставила меня оглянуться назад, посмотреть на себя чужими глазами.
Малознакомого человека увидел я на своем месте!..
Так неужели же я призван только служить высокому делу, которое выбрал, и не имею права на то маленькое счастье, которое уготовано каждому человеку, каким бы незаметным он ни был на Земле?!
Да, сидя на шкуре белого медведя у твоих ног, когда ты запустила свои пальцы в мои волосы, я задыхался от счастья, хотя ты и говорила, что я чужой и не нужен тебе. Я знал, что ты говоришь лишь защитные слова. Есть способ общения между людьми более совершенный, чем передача мыслей с помощью условного сотрясения воздуха. Что бы ты ни говорила тогда и после, я всегда знал, что мы принадлежим друг другу, это придавало мне нечеловеческие силы. Однако не переоценивай их, не считай меня сверхчеловеком. Пусть я устремлен вперед, как бизон, с которым ты меня сравнивала, я сокрушу все препятствия на пути, но я из плоти и крови. Я любил тебя, как самый слабый человек на свете, не смевший признаться самому себе, что сила моя лишь в надежде на счастье, в радости совместных поисков и открытий.
Не раз ты заставляла меня переосмысливать самого себя. Так было после твоего знаменательного приема каратэ… Так было после апокалипсиса… Может быть, я не сделал бы всего того, что мне посчастливилось сделать в науке, не стой ты рядом со мной. Тебе я был обязан жизнью во время подводной эпопеи, тебе был обязан направлением мыслей, даже самому представлению о существовании «А-субстанции». Ведь ты подсказала мне, что она должна быть! Эллен, ты, сама того не подозревая, была частью меня… и, может быть, лучшей частью. Если можно говорить о слитой в едином жизненном порыве паре, то это были мы с тобой.
И пусть я ничего не знал о тебе, не подозревал твоей глубины, твоей отваги и наивности, твоей силы и беспомощности, но я был слитен с тобой в жизни…
Пусть нас не связала любовь, какой ее представляют большинство людей, пусть она не отмечена ни банальной близостью, ни подвенечным платьем, ни записью в канцелярской книге. Есть близость, которая выше всего, что могла выработать в своем стремлении к сохранению биологического вида Природа, есть слитность, которая не отмечается и не может быть отмечена никакой условностью, будь то кольца, платья, обряды и свидетельства… Я не знал тебя, Эллен, я не мог оценить или осудить тебя. Я был слишком наивен подле тебя. Но я любил тебя не за то, что ты собой представляла, и даже не вопреки этому, как ты когда-то задорно говорила, я любил тебя, как только можно любить по-настоящему, не подозревая причин возникшего чувства. И я полюбил бы тебя снова, если бы ты вновь попалась мне на пути…
Ты сказала, что не будешь уже стоять на нем! Может быть, я теперь должен сам стать на твоем пути, должен погнаться за тобой в Америку, схватиться там с отцом твоего сына, которого не знаю?..
Я стараюсь понять тебя. Я горжусь тобой, хотя и не одобряю полностью. Я люблю тебя, хоть и упрекаю себя, что полюбил выдуманную, а не такую, какая ты есть.
Но я не разлюбил тебя теперь… Нет!..
Ты уходишь от меня. Если ты будешь в состояний уйти, это будет приговором мне, моему чувству, моей жизни, которую я хотел бы навсегда слить с твоей…
Я не верю, что ты уйдешь, хотя не прошу тебя остаться. Кто знает, может быть, если бы ты осталась по моей просьбе, я потерял бы в тебе что-то очень важное.
Я внушаю себе, что ты не уйдешь, но не верю сам себе. Как бы я поступил на твоем месте? Пристроился бы к линии любимого человека, отказавшись от своего направления в жизни, или…
Человек сам определяет свою судьбу.
Дороги совпадают у тех, у кого судьба общая.
Не было на свете более общей судьбы, чем у нас с тобой, до самой нашей с тобой смерти…
Пусть будет считаться, что, возвращенные к жизни, мы призваны теперь к чему-то большему, чем собственные маленькие радости или счастье…
Я могу проститься с тобой, Эллен, могу холодно увидеть иной твой путь, я сам мог бы проложить себе дорогу через все джунгли мира до пересечения с твоим путем, но… Я не стану этого делать, Эллен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Группа гигантских ракет на миг, тоже казавшийся бесконечным, замерла в воздухе, словно силилась порвать оковы притяжения. Вода в озере и нива под ними вскипали волнами.
И потом все ракеты разом, одна чуть опережая другую, ринулись вверх, управляемые чьей-то невидимой рукой, отклонились от вертикали, легли на курс.
И в грохоте, извергая пламя, видное даже в залитом солнцем небе, уменьшались сверкающие точки, наконец исчезли совсем.
Они летели к Солнцу, унося на него добытую тобой, Буров, «А-субстанцию», способную нейтрализовать губительное для светила действие «Б-субстанции». Теперь Солнце разгорится с прежней силой. Об этом объявлено уже всему миру.
А я смотрела на обрыв над озером, и сердце у меня остановилось, Буров.
Одна из ракет взлетела из-под обрыва, вызвав на нем оползень…
Обрыв все так же поднимался над успокаивавшейся водой озера, по которому вдаль убегала волна, но моей березки… березки среди соснового леса не было…
Мне все ясно. Твоя сказка сбывается, Буров.
Сегодня погас первый термоядерный фонарь. Прошло достаточно времени. Ракеты с «А-субстанцией» достигли цели, забросили на Солнце исцеляющее его средство. Астрофизики уже зафиксировали разгорание нашего светила. Все выполнено, Буров. Впереди желанный мир!
И в этом мире будем и ты и я, Буров. Но у нас теперь уже разные задачи. Ты пойдешь в ногу со своим народом, со своей страной, Буров. А я…
У меня тоже есть мой народ, моя родина. И она еще должна выйти на тот путь, ради которого я готова была когда-то принести себя в жертву.
Это я делаю сейчас.
Я возвращаюсь домой, Буров, в Америку.
Америке идти по новому пути. Мой долг хоть ничтожным своим усилием помочь ей в этом.
Я не знаю, встречусь ли я когда-нибудь с отцом моего ребенка, я не знаю, кем он стал и кем станет… Но с ним ли рядом или в строю против него, но я должна быть там…
Березке не стоять больше на обрыве!..
Прощай, Буров!.. я была счастлива подле тебя…
Прощай…
Эллен Сехевс (Нет, нет! Уже не Шаховская!..)»
Буров снова и снова перечитывал письмо.
Люда два раза заглядывала к нему в кабинет, но не решилась войти. Она догадывалась, какое он получил письмо и от кого. Неведомое женское чувство все подсказало ей.
Она видела, что Буров стал писать письмо. Она знала кому!..
Для Бурова не существовало сейчас никого и ничего на свете. Он писал:
«Эллен, бесконечно близкая и далекая, самая родная и самая чужая на свете!..
Одно то, что я называю тебя этим столь чуждым мне именем, должно сказать тебе многое.
Ты заставила меня оглянуться назад, посмотреть на себя чужими глазами.
Малознакомого человека увидел я на своем месте!..
Так неужели же я призван только служить высокому делу, которое выбрал, и не имею права на то маленькое счастье, которое уготовано каждому человеку, каким бы незаметным он ни был на Земле?!
Да, сидя на шкуре белого медведя у твоих ног, когда ты запустила свои пальцы в мои волосы, я задыхался от счастья, хотя ты и говорила, что я чужой и не нужен тебе. Я знал, что ты говоришь лишь защитные слова. Есть способ общения между людьми более совершенный, чем передача мыслей с помощью условного сотрясения воздуха. Что бы ты ни говорила тогда и после, я всегда знал, что мы принадлежим друг другу, это придавало мне нечеловеческие силы. Однако не переоценивай их, не считай меня сверхчеловеком. Пусть я устремлен вперед, как бизон, с которым ты меня сравнивала, я сокрушу все препятствия на пути, но я из плоти и крови. Я любил тебя, как самый слабый человек на свете, не смевший признаться самому себе, что сила моя лишь в надежде на счастье, в радости совместных поисков и открытий.
Не раз ты заставляла меня переосмысливать самого себя. Так было после твоего знаменательного приема каратэ… Так было после апокалипсиса… Может быть, я не сделал бы всего того, что мне посчастливилось сделать в науке, не стой ты рядом со мной. Тебе я был обязан жизнью во время подводной эпопеи, тебе был обязан направлением мыслей, даже самому представлению о существовании «А-субстанции». Ведь ты подсказала мне, что она должна быть! Эллен, ты, сама того не подозревая, была частью меня… и, может быть, лучшей частью. Если можно говорить о слитой в едином жизненном порыве паре, то это были мы с тобой.
И пусть я ничего не знал о тебе, не подозревал твоей глубины, твоей отваги и наивности, твоей силы и беспомощности, но я был слитен с тобой в жизни…
Пусть нас не связала любовь, какой ее представляют большинство людей, пусть она не отмечена ни банальной близостью, ни подвенечным платьем, ни записью в канцелярской книге. Есть близость, которая выше всего, что могла выработать в своем стремлении к сохранению биологического вида Природа, есть слитность, которая не отмечается и не может быть отмечена никакой условностью, будь то кольца, платья, обряды и свидетельства… Я не знал тебя, Эллен, я не мог оценить или осудить тебя. Я был слишком наивен подле тебя. Но я любил тебя не за то, что ты собой представляла, и даже не вопреки этому, как ты когда-то задорно говорила, я любил тебя, как только можно любить по-настоящему, не подозревая причин возникшего чувства. И я полюбил бы тебя снова, если бы ты вновь попалась мне на пути…
Ты сказала, что не будешь уже стоять на нем! Может быть, я теперь должен сам стать на твоем пути, должен погнаться за тобой в Америку, схватиться там с отцом твоего сына, которого не знаю?..
Я стараюсь понять тебя. Я горжусь тобой, хотя и не одобряю полностью. Я люблю тебя, хоть и упрекаю себя, что полюбил выдуманную, а не такую, какая ты есть.
Но я не разлюбил тебя теперь… Нет!..
Ты уходишь от меня. Если ты будешь в состояний уйти, это будет приговором мне, моему чувству, моей жизни, которую я хотел бы навсегда слить с твоей…
Я не верю, что ты уйдешь, хотя не прошу тебя остаться. Кто знает, может быть, если бы ты осталась по моей просьбе, я потерял бы в тебе что-то очень важное.
Я внушаю себе, что ты не уйдешь, но не верю сам себе. Как бы я поступил на твоем месте? Пристроился бы к линии любимого человека, отказавшись от своего направления в жизни, или…
Человек сам определяет свою судьбу.
Дороги совпадают у тех, у кого судьба общая.
Не было на свете более общей судьбы, чем у нас с тобой, до самой нашей с тобой смерти…
Пусть будет считаться, что, возвращенные к жизни, мы призваны теперь к чему-то большему, чем собственные маленькие радости или счастье…
Я могу проститься с тобой, Эллен, могу холодно увидеть иной твой путь, я сам мог бы проложить себе дорогу через все джунгли мира до пересечения с твоим путем, но… Я не стану этого делать, Эллен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124