Пришлось зайти в бар. Здесь знакомый черный бармен потчевал нас когда-то русской водкой. Я не знаю, что он наливал мне сейчас. Я не мог ощутить вкус. Мне нужно было затуманить голову, лишить себя зрения, памяти, сознания.
Но я не пьянел, хотя все и ходило по кругу передо мной. Может быть, я крутился на высоком табурете?
И конечно, начинались галлюцинации. Явился детектив, тот самый, который превратился в тень на стене, и приказал бармену налить мне какой-то дряни, куда сам что-то накапал.
Я ему сказал, чтобы убирался ко всем чертям, пока я не превратил его снова в тень, и… выпил его дрянь.
Мы шли вместе по бетонной взлетной дорожке. Солнце был неярким, и он не носил сейчас темных очков.
Глаза у него действительно были разноцветными!..
Я понял все! Так вот оно что! Вот почему он назначил мне свидание в три ноль восемь!.. Ему было известно, в какое время упадет атомная бомба. Я слишком много знал, встретившись в джунглях с их агентом, которую они звали Мартой, а я Эллен… В тень должен был превратиться я… а превратился случайный прохожий, которого я принял за детектива…
Кажется, я выразил все это своему спутнику.
— Перестаньте дурить, парень, — сказал он мне. — Считайте, что вам повезло тогда… Постарайтесь, чтобы вам повезло и сейчас. Зачем вы так торопитесь домой?
— Вы снова считаете, что я слишком много видел?
— Дышите глубже, постарайтесь прийти в себя. Я помогу вам добраться до самолета. Не считайте, что у вас двоится в глазах. Самолетов действительно два. В Соединенные Штаты летит правый. На левом вы никуда не доберетесь. Поняли?
— О'кэй! — мрачно отозвался я. — По-вашему, в Америку ведут только «правые» пути?
— Мистер Бредли! Мсье Рой, — услышал я великолепный, где-то слышанный мною бас, напоминающий звук органа или огромного поющего колокола.
Я оглянулся.
Боже мой!.. Мой эбеновый Геракл, старый приятель!
Я бросился к нему и, к величайшему возмущению детектива, стал обнимать и целовать его.
Бедный Геракл, конечно, решил, что я пьян:
— Хотите, я отведу вас в отель, мсье Рой? Для вас есть депеша.
— К черту депеши, к черту самого босса, мой Геракл! — бормотал я, нахмурившись. Мне не хотелось смотреть на белый свет.
— Вы все-таки прочтите, масса Рой, — убеждал он.
Я со злостью вырвал у него телеграмму. Она оказалась от сестрицы Джен.
«Рой, скорее возвращайся. Схожу с ума. Отец и мать скончались от истощения. Похороны задерживаю. Том болен. Приезжай, Рой».
Я крепко пожал руку негру.
Я был спокоен, ясен, трезв. Я слишком хорошо видел перед собой детектива и самолет, куда он меня приглашал. Я почти уверен, что сейчас «три ноль восемь часа пополудни»…
И я еще заметил гориллообразную фигуру, на миг высунувшуюся из правого самолета, куда меня тащил мой старый разноглазый знакомый. Я сразу узнал мастера похищений Билла, у которого со мной, как и у его босса, были свои счеты.
Я сел в левый самолет, который направлялся в Америку. Еще одно похищение не удалось, а в Америку вели и пути левых».
Глава шестая. КОНЕЦ ВСЕГО
Держа друг друга под руку, осторожно передвигаясь, чтобы не вызвать приступа боли, они добрались до обзорной площадки перед университетом на склоне Ленинских гор. Буров счистил с балюстрады снег, чтобы Лена могла облокотиться.
Они долго любовались городом. На первом плане олимпийский стадион, символ силы и бодрости, за ним веселой многоглазой стеной стояли новые дома, и среди них цветным пятном выделялась гостиница «Юность». Дальше в дымку уходил город с возвышающимися над ним башнями высотных зданий.
— Я полюбила Москву, — тихо сказала Лена. — Смотрите, Буров: «бодрость» и «юность»… И мы смотрим на них издали.
Буров повел ее вниз по лестнице на аллею, хотел опуститься еще ниже, к «заколдованным» деревьям. Каждая веточка там обледенела, а сверху была еще и запорошена снегом. В солнечных лучах это сверкало и переливалось цветами радуги. Белые сверху, пушистые лапы елей стали тяжелыми, пригнулись к самой земле, образовав уютные шатры.
Некоторое время шли, зачарованные, потом Лена остановила Бурова:
— Нам не подняться обратно.
Им не встречались лыжники. Снег стал липким. Летнее солнце хоть на это оказалось способным. И может быть, потому вокруг так безлюдно. Лес, всегда полный гуляющих, сейчас словно вымер.
Лена видела, как морщился от боли Буров. Ей самой временами казалось, что она теряет сознание.
Эта боль появилась в самые последние дни, когда они еще были в клинике. Первое время оба возмущались, что их поместили туда. Они бегали друг к другу на свидания под пальмы в зимнем саду, устроенном в широком и светлом коридоре.
Они знали, что полученная ими доза облучения огромна и превосходит все допустимые пределы во много раз. Оставалась надежда, что для неизвестного излучения, быть может, действуют другие нормы.
Приезжал Овесян, навещала Мария Сергеевна Веселова-Росова. И Люда приходила с ней… Даже Калерия Константиновна, элегантная и подтянутая, явилась к Лене, сухо передав ей, что маленький Рой здоров, справил свой первый день рождения, уже бегает и что она присматривает за ним. Она была недолго и ушла. Люда показала ей в спину язык.
Люда не отходила от Елены Кирилловны совсем как раньше, но Буров ловил на себе ее встревоженный, пытливый взгляд. Бурову не позволяли вернуться в лабораторию.
Потом начались боли.
Профессор, главный врач клиники, сутулящийся, в накрахмаленном белом халате, в белоснежном воротничке, с седеющей бородкой и с удивительно ясными и в то же время проницательными глазами, подолгу задерживался у своих «особых» больных. Он улыбался и шутил. Это было плохим признаком.
Однажды он стал рассказывать анекдоты. Буров посмотрел ему прямо в глаза. Они не улыбались.
— Профессор, — сказал Буров; они были вдвоем в отдельной палате, — в отношении меня все врачебные законы неприемлемы.
Профессор кивнул и стал протирать очки.
— Мне нужно знать все, чтобы распорядиться собой.
— Я и сам так думал, — сказал профессор, смотря в пол.
— Я помогу вопросами. Результат облучения?
Профессор кивнул.
— Рак крови?
— Нет… не крови.
— У Шаховской тоже?
— Да. У нее… странный случай «молниеносного рака». И уже метастазы.
— Она приговорена?
— Да. Спасти не в наших силах.
— Оба случая совершенно идентичны?
— Совершенно.
— Спасибо, профессор…
— Я нарушил закон врачебной тайны…
— У врачей закон: не говорить умирающему, что у него рак. Все знают кругом, а он нет. В нашем случае закон требует противоположного. Истина должна быть скрыта не от больных, а от всех… От всех на свете… кроме обреченных.
— Я вас плохо понимаю.
— Вы должны рассматривать, что больной не я. Больно человечество, все люди. Их надо беречь, профессор. Они должны думать, что я что-то ищу для них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124