— Буров? — спросил он. — По фотографии узнал. Я в фотографиях на глаза смотрю. У кого есть огоньки — годятся. Таких выбираю.
Лена с улыбкой посмотрела на Бурова. Пожалуй, этого можно выбрать…
Матросы вытаскивали из воды людей, Буров стал помогать им.
Катер подошел почти к самой корме ледокола. Она все еще торчала над водой. Видимо, там образовался воздушный мешок, который и удерживал еще некоторое время судно…
Взяв на буксир шлюпки, катер повел их к берегу.
Глава третья. ГУБОШЛЕПИК
Люда, хрупкая и решительная, стояла на ветру, закусив свои пухлые губы, и смотрела в море, словно могла перенестись туда, где зловеще что-то сверкало и откуда доносился сотрясающий землю гул.
Прижав к бедру сумку с красным крестом, порвав чулки и расцарапав коленки, она забралась на береговую скалу, где летом гнездилось множество птиц. Камень, говорят, выглядел белым от крыльев.
Во льдах в районе проснувшегося вулкана терпел бедствие ледокол. К нему по разводьям между ледяными полями отправился на катере академик Овесян. А ее, как она ни просилась, не взяли. И она ждала, не в силах совладать с дрожью, готовая отдать жизнь, чтобы кого-нибудь спасти…
Она смотрела на черное, подсвеченное красным небо и прижимала к себе сумку с красным крестом. В ней были бинты и все, что полагалось для оказания первой помощи. Но была в ней еще и общая тетрадка в мягкой обложке…
В ней записала Люда потом обо всем, что произошло на берегу.
«…Зачем я завела эту тетрадку? Чтобы вести дневник? Это было бы глупо. Я считаю совершенно бессмысленным делать „скушные и пошлые записи“ только потому, что прошел еще один день, лил дождь или светило солнце и мама строго сказала мне что-то, а я плакала. Или какой-то мальчишка, у которого раньше оттопыривались уши, а потом он стал носить пышные волосы, чтобы было незаметно, сказал мне, что я губошлепик, а я после этого рассматривала перед зеркалом свои несносные губы и ревела…
Нет! Не для того завела я тетрадку. В ней нужно записывать только самое важное, только самое необыкновенное, что случится в жизни.
И это случилось. Я окончила школу. Я получила аттестат зрелости.
Сколько волнений, сколько зубрежки ради несчастных пятерок, утешительных четверок и… досадных троек, из-за которых приходилось краснеть перед мамой.
Ну вот! Школа позади, а мир, удивительный и зовущий, впереди!
Школа была старого типа, неспециализированная. Мама по старинке считала, что в детстве нельзя почувствовать склонность к чему-нибудь, хотя именно в детстве ее находят. Она настояла на общеобразовательной школе, окончив которую, «созрев», можно выбрать все, что хочешь: станок, лес, поле или вуз…
И вот я «большая»!.. Я «созрела»!.. У меня аттестат зрелости, а чувствую я себя «аттестованной незрелостью» и совсем не знаю, чего хочу.
Вчера все мы, девочки, в белых платьях, а мальчишки — в серых костюмах, и многие небрежно курили, — все мы по старой традиции собрались на Красной площади.
Я быстро-быстро ходила без подруг, наметив себе на камнях черту, где поворачиваться. Я исступленно думала, загадав, что при первом ударе курантов, в полночь, должна все решить.
Раньше все казалось просто. Я хотела стать великой актрисой, дирижером, пианисткой… Выйти на освещенную стену в красивом длинном, до пят, платье, ощутить озноб от тысяч устремленных на меня глаз, от которых сладко и жутко на душе. И потом, чтобы все исчезло, едва зазвучат первые аккорды и перенесут в необыкновенный мир и меня, и всех в зале, заставят рыдать или смеяться, ощутить счастье… Я хотела дарить людям счастье. Но я научилась только бренчать на рояле… Потом я мечтала пойти на самое опасное поприще, стать разведчицей в стане врагов… Но иная сейчас сложилась в мире обстановка… И произношение на иностранных языках у меня просто ужасное. А после событий, случившихся во Франции, всенародного гнева и победы друзей во всех главных странах Европы, мне уже хотелось изучать в Париже, Лондоне и Риме бесценные сокровища тысячелетней культуры, но на беду я понимала произведения только старых мастеров и никак не воспринимала «рыдающих красок» или «смеющихся линий», все еще модных на Западе.
И оставалось искать себе применение на самом обычном поприще! Но уж, во всяком случае, не у мамы под крылышком в ее лаборатории!.. Каждый человек должен быть самостоятельным, пусть даже с аттестатом зрелости в детской сумочке, которую мама подарила, когда я перешла в седьмой класс, и которую я до сих пор люблю больше всех своих вещей…
…Я спорила с папой, когда он прилетел и готовился к новым полетам. Я ему говорила, что стыдно дочери профессора Веселовой-Росовой стать физиком «по наследству», а он сказал, что Ирэн Жолио-Кюри неплохо продолжала дело своей матери, Марии Кюри. Я даже почувствовала неловкость от такого сравнения. Я сказала, что другая дочь Марии Кюри стала киноактрисой. А он сказал, что она была красавицей. Потом папа понял, что я сейчас разревусь, усадил меня перед собой так, чтобы мои коленки упирались в его жесткие колени, взял мои руки в свои, заглянул, как он говорит, в мои миндалинки, и… все стало ясно, все стало так, как думалось на Красной площади. Нет на свете никого лучше папы!.. Он знал все!
Во всяком случае, можно попробовать. В конце концов, в лаборатории тоже производство. И надо выяснить, выйдет из меня физик или нет. А лаборантка тоже самостоятельный человек.
Мама, как можно было догадаться, оказалась ужасно дотошной — заставляла все переделывать сотни раз. Разницы между мной и другими не делала. Но я, конечно, из гордости этого не замечала.
Я боялась обыденности, скуки, незначительности того, что я делаю. И вдруг в Проливах, на Севере что-то случилось, погасло «Подводное солнце». А ведь эту установку запускали академик Овесян с мамой, когда она была еще его помощницей.
И они оба отправились туда со своими сотрудниками. Предстояло выяснить необыкновенное явление.
И меня взяли вместе со всеми…
…А потом… потом я стояла на скале с санитарной сумкой и ждала возвращения катера, ушедшего спасать людей.
Я, может быть, первая заметила его. Он тащил за собой на буксире целую вереницу шлюпок и лавировал в извилистых разводьях. Люди в шлюпках отпихивались веслами от льдин.
Я села на шероховатый камень и скатилась, громко крича, чтобы все бежали встречать катер.
Научные сотрудники, рабочие и инженеры уже толпились у причала. И мама была здесь же…
Катер подошел, расталкивая носом мелкие прибрежные льдины. Академик первым выскочил на причал и стал энергично распоряжаться.
Я раскрыла сумку. Все-таки она пригодилась. Среди спасенных были обожженные. Я их перевязывала. И вдруг увидела на мостках удивительную женщину.
Она стояла, сбросив бушлат, в мокром, обтягивающем ее фигуру платье и отжимала волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124