— Знаешь, где Главный почтамт?
— Конечно.
— Почерк мой разберешь?
— Наверно.
— Беги бегом всю дорогу и ни слова не меняй.
И сразу же объявил обеденный перерыв. Притворялся, что поглощен своими заметками, пока все выходили из комнаты. Он-то думал, что Бонни задержится, но тот первым выскочил за дверь. Десмонд Фэрчайлд уходил последним.
— А не тяпнуть ли нам по рюмочке коньячку, старик? — спросил он, застегивая замшевую перчатку с дыркой на большом пальце.
Мередит ему не ответил.
Под окном дети в полосатых шапочках гуськом прошли мимо касс. Цветочница у гранитной арки перед подземным переходом затыкала тюльпаны в полумертвый букет. Пройдя под аркой, нащупав ногами спуск, дети припустили рысью, и от грохота отвесно канули вниз голуби. Защищаясь от птиц, брызнувших из темноты, цветочница, как матадор, распахнула огромную шаль; голуби отпрянули, разлетелись, кружили вокруг массивных часов, остановившихся на без десяти десять, взмывали в вихревое небо над схваченной стеклянными клетками и железными ребрами дребезжащей крышей. Тут, вынырнув из детской толпы, в зал вошел Бонни, запнулся, на ходу поправляя пояс плаща, глянул на окно репетиционной. Мередит помахал; Бонни его скорее всего не видел.
Они познакомились в поезде, на третий год войны. Бонни на сутки ехал домой, Мередит возвращался из Хойлейка после недельной побывки. Сидели друг против друга, зажатые матросней, он провожал глазами летящие в темень поля, Бонни неотрывно смотрел в подскакивавший у него на коленках голубой лист почтовой бумаги, из-под которой торчал одинокий цветущий побег кислицы. Время от времени расправляя затекшие ноги, неловко задранные на вещмешке, он пинал Мередита ботинком по голени, бормотал извинения, и Мередит отвечал учтивым вздергиванием плеч. Но потом, когда настала ночь и включенный свет озарил цветных осликов, трусящих по песку Блэкпула, и залив Моркам в лучах восхода, он ощутил посягательства на свое уединение и прекратил эти умиротворяющие жесты. Вдобавок одутловатая бледность щек, обгрызенные ногти, сальное пятно на брюках и оторванная пуговица на мундире красноречиво разоблачали, к какому кругу принадлежит этот тип. Форма рядовых на обоих не могла скрыть, кто по рангу выше.
Он попытался уснуть, но слишком галдели резавшиеся в покер матросы. Пришлось изучать отражения в стекле; собственный когтистый, мутящийся нос, шрам, будто ножом полоснули по лбу, оставленный дурацкой фуражкой, которую он снял еще в Кру, и теперь она лежала под ногами среди окурков; задранные плечи картежников, веерами распущенные у подбородков карты. Ого, Мадам Баттерфляй, подумал он, когда скользнул взглядом по солдату напротив и заметил, что тот плачет, зажав в кулаке письмо и шурша своей веткой.
В Вулвергемптоне чуть не все вытряхнулись из вагона, осталась только женщина, сонно баюкавшая теннисную ракетку. Перед самым Нанитоном, когда поезд слепо громыхал мимо насыпи, солдат всхлипнул громко.
— Простите, — сказал он. Нос он утирал рукавом, но голос был интеллигентный.
— Плохие новости? — спросил Мередит и сунул ему платок.
Письмо было от отца Бонни о том, что бомба попала в сад. Вообразив материнские задворки в Хойлейке, веревку, провисшую под бельем между тополей, Мередит готовился к известию о смерти. Очень живо представил себе, как простыни в саже, сдернутые с кольев и распарываемые на бинты, парусят над наперстянкой. Приняв траурный вид, он сказал:
— Очень, очень вам сочувствую. Нет-нет, оставьте платок себе.
— Дубу было триста лет, — сказал Бонни. — Тисовой изгороди и того больше. И добро бы налет. А то бомбардировщик просто решил облегчиться, потому что с трудом добирался до берега. Еще бы миля, каких-нибудь тридцать секунд, и бомбы благополучно попадали бы в Ла-Манш.
— Ужасно, — сказал Мередит.
— Робин лежал в саду с оторванной ногой.
— Что тут скажешь, — бормотнул Мередит. — Просто нет слов.
— Отцу пришлось его пристрелить.
Мередит так и не простил ему — большого дома, велосипедных прогулок по Франции на каникулах, дорогого образования, изувеченного пони и нежных родителей. Сам он не знал отца, явясь порождением некоего господина с сигарой, подцепившего девицу из машбюро компании «Кьюнард» в 1913 году.
Десмонд Фэрчайлд торчал в коридоре, когда Мередит вышел из репетиционной. Он допытывался, когда их запустят на сцену. Пристал, как банный лист, буквально вцепился Мередиту в рукав.
— Уж простите, господин хороший. Здесь я просто не могу вжиться в образ.
— Это я заметил, — буркнул Мередит, оттиснул его и бросился вниз но главной лестнице — искать Бонни.
И нашел в станционном буфете. Горбатясь над стойкой, он жевал сладкий тост. Рядом стоял некто в зияющих башмаках.
— Немудрено, что ты так паршиво выглядишь, — сказал Мередит. — Надо есть по-человечески.
— Я не обладаю твоим аппетитом, — сказал Бонни. — Ни твоим изысканным вкусом.
— Господи, ну и вонь, — охнул Мередит, выхватил у Бонни тарелку и переставил на столик у двери.
Бонни поплелся за ним.
— Ну зачем ты так, — ворчал он. — У людей, между прочим, тоже есть самолюбие.
— Постоял бы с ним еще, к вечеру весь бы чесался.
— И кожей твоей чувствительной я тоже не обладаю.
— Вот это верно, — сказал Мередит и, не в силах впрямую извиниться за свой срыв на репетиции, пригласил его ужинать в «Коммерческий отель».
— Лучше я книжку почитаю, — сказал Бонни.
— Придешь пораньше, раньше уйдешь, — обольщал Мередит и так, будто его только что осенило, вслух поинтересовался, не стоит ли прихватить и Харбера.
— Лучше не надо, — сказал Бонни, отводя глаза. — Успеется.
— Я сегодня был с ним не ахти как любезен.
— Ну, в этом он не одинок, — ласково пожурил Бонни.
Это добродушие не понравилось Мередиту. Его взорвало. Он уничтожающим взглядом окинул бывший военный мундир.
— Спишь в нем? Признайся.
— Только в зимнее время года, — подхватил Бонни. — По-моему, все дело в Хилари.
— Я сегодня дважды звонил. Не добудиться. Соня.
— Ну, может и отлучиться человек.
— В восемь утра?
— Возможно, у Хилари мать заболела. Сам же ты говорил, у нее слабое здоровье.
— Все возможно, — хмыкнул Мередит. — Только спорим на что угодно — не заболела она.
— Мог телефон, между прочим, испортиться. Могли за неуплату отключить.
— Да уплатил я, — рявкнул Мередит. — Я за все плачу! — Закурил следующую сигарету и свирепо пыхнул на Бонни, глядя, как он дожевывает последний тост.
Рваные ботинки прошаркали к двери с допотопным баулом. Увидев, что Бонни роется в кармане плаща, Мередит перегнулся через столик, схватил его за руку.
— И не думай, — шикнул он. — Самому побираться впору.
— Я спички искал, — буркнул Бонни.
И так ребячески надул свои большие губы, что Мередита разобрал смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38