Босоногого мальчишку, впряженного в деревянную телегу и втягивающего ее в проулок, сиганувшего к стене кота — обоих сразу схватили фары и отдали тьме, и мотоцикл мчался дальше, дальше, прошуршал по треугольному блеску воды между волнорезами трамвайных путей и с разлета пристал у «Коммерческого отеля».
Хозяйка Мередита предоставила в их распоряжение заднюю гостиную. Огонь в камине, бутерброды на чайном столике. Один пират налил Стелле полстакана джина. Она залпом выпила и закашлялась.
Провозглашались тосты за Мэри Дир и О'Хару. Спектакль изумительный, идеальный, идеальный. Прелесть немыслимая. Семь раз давали занавес, и вызывали бы еще, если бы Роза, обеспокоенная грозившими рабочим сцены сверхурочными, не сигнализировала Фредди Рейналду, что пора вытуривать публику.
А этот детский вопль во втором акте, и потом это шиканье… а взрыв рыданий, когда Чинь-Чинь выпила яд и Питер объявил, что она умрет… а этот вздох, который прошелестел, да, именно прошелестел по залу, когда Питер, один на скале в лагуне под луной, всходящей над Никогданией, слышит печальный русалочий крик…
О'Хара от имени труппы сказал несколько слов в честь Мередита. Проделана замечательная работа, в чрезвычайно трудных условиях. Превосходно решена проблема освещения.
Мередит, сидевший по-турецки на полу в своей спортивной куртке, в ответ поднял стакан.
— Очень мило, — вякнул он. — Такие хвалы, из таких уст.
Стелла спросила Джона Харбора, не видал ли он Джеффри.
— Ушел, — сказал Харбор. — Скорей всего дуется. — И стал ее просвещать, почему он считает, что сегодняшняя игра О'Хары сопоставима с великими шекспировскими ролями таких корифеев, как Ралфи и Ларри.
— Он абсолютно подчинил себе зал! — восклицал он. — Как они его ненавидели. Эти его выпады, позы, эта сатанинская усмешка… и учтивость, от которой мороз по коже… — Но он, кажется, вдруг сообразил, с кем говорит, оборвал себя на полуслове и бросил ее ради Мэри Дир. Сидя у ее ног, жадно заглядывая в детское, увядшее личико, он все начал по новой: «Вы абсолютно подчинили себе зал. Как они вас любили…» О'Хару заарканила Бэбз Осборн. Читала ему отрывки из письма какого-то типа с иностранной фамилией.
— Вот, слушайте, — приставала. — «Я не могу вести себя с тобой как со случайной подружкой. Будь мои чувства менее глубоки, я бы себя не заставил с тобой расстаться». Ну, видите, как он страдает? Ясно, правда же, что он до сих пор меня любит, да?
— Да, — говорил О'Хара. — Куда уж ясней.
Он смотрел на Стеллу. Она стояла у камина, прислонясь к креслу, на котором теперь уже хозяином праздника сидел Мередит. При рыжих волосах у нее были черные брови и пряменький носик.
— И почему он не может вести себя со мной как со случайной подружкой? И то лучше бы, чем ничего, правда? — стенала Бэбз.
Стелла совсем расхрабрилась. «Я сожгла корабли», — подумала она и, усевшись на ручку Мередитова кресла, слушала, как один пират ему рассказывал, что, будучи в городе, показывался тому же дантисту, что и наш милый Джонни. А еще они как-то с ним выпивали в Шафтсбери — с Джонни, не с дантистом — и до чего же, честно, чудесный мальчик. Там, конечно, была еще куча народу. Не то чтоб они вдвоем.
— Разумеется, — сказал Мередит и зевнул.
Кто-то поставил фокстрот, и Десмонд Фэрчайлд закачался с Дотти в углу гостиной. Она купила ему новый котелок с крошечными синими перышками, заткнутыми за околыш. Он льнул к ней, как к матери, сонно покоя голову у нее на плече и теребя поля своей шляпы. Дотти поглядывала через всю комнату туда, где, приобняв Бэбз Осборн, стоял О'Хара.
Бонни поднес Мередиту тарелочку с бутербродами. Тот отмахнулся. Стелла сказала, что тоже не голодна.
— Я не могу есть, когда я с вами, — сказала она Мередиту. — Меня просто вырвет. Это комплимент, правда-правда.
— Приходилось выслушивать и более лестные, — сказал он. Но, кажется, был доволен.
— Ничего не хочу. Ни сырного печенья, ни тарталеток. Только хочу слушать.
— Мне, по-моему, особенно и сказать-то нечего, — сказал он и прикрыл глаза, вверх-вниз мотая ногой в такт патефону. Она смотрела, как красные, как синие огни «Золотого дракона», прошив улицу, вспыхивают на стене.
— Я знала, что так будет, — сказала она. — Вот знала, и все.
Она даже не ему это сказала, она думала, он уснул. Он сказал:
— Это не моя комната. Моя — сзади, оттуда виден угол церкви.
— Мой дедушка там играл на органе, — сказала Стелла. — Когда пела Клара Батт.
Она подняла глаза и встретила взгляд О'Хары из-за ходуном ходившего плеча Бэбз Осборн.
— Опять мисс Осборн плачет, — сказала она и спросила обиженно: — Почему вы перестали со мной разговаривать? Почему больше не поручаете мне делать записи?
— Ну что ты, — сказал Мередит и открыл глаза. — Это не я, это Роза. Переполошилась из-за твоего креста, заткнутого в носок. Решила, что я на тебя оказываю нежелательное влияние, так как ты из методистской семьи.
Насколько было прекрасней его левое веко, дрожавшее над зеленым глазом, всего, что ей приходилось видеть, и в жизни, кажется, ничего не встречалось ей ярче этих алых, обрызгавших галстучный узел точечек. На стене за его спиной висела картина: олень преклонял рога на скалистом мысу, под пухлявыми облаками. Вдруг олень стал зыбиться и вот поплыл наискось из рамы.
— Видишь ли, — доносился до нее голос Мередита, — ты прости, если я тебя огорчил, но только я не для тебя.
— То есть это потому, что вы слишком религиозный, да? — спросила она.
— Приблизительно в таком духе, — сказал он, и она боком повалилась к нему на колени, закрыла глаза, прогоняя вздыбленную комнату, и в щеку ей спокойно, гладко и кругло ткнулся монокль у него на груди.
Она проснулась в чужой комнате, увидела туалетный столик, зеркало, и на него намотано в точности такое, как у Джеффри, кашне. На столике у постели — жестяная пепельница и фотография в рамке: два молодых человека стоят в обнимку на пляжном песке. Один из них Мередит. Она вскочила в ужасе, что так поздно не дома.
Мередит еще был в гостиной, и Бонни. Сидели подле гаснущего камина. Бонни сказал, что проводит ее домой.
— Не надо меня провожать, — сказала она. — Мне тут рядом, сама прекрасно дойду.
Она уже шла к двери. С Мередитом не попрощалась. Была на него обижена, хоть сама не помнила за что.
Никогда еще она не ходила одна так поздно. Трамваев не было, и светили пустым улицам фонари. Она была готова к тому, что входную дверь заперли на засов.
На почтительном расстоянии за нею следовал Бонни. Он звонил дяде Вернону перед полуночью и объяснил, что Роза Липман настояла, чтобы Стелла осталась на устроенное правлением небольшое торжество.
10
За три дня до Рождества Вернон драил ступеньки у входной двери и увидел, как в конце улицы через дорогу переходит Мередит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Хозяйка Мередита предоставила в их распоряжение заднюю гостиную. Огонь в камине, бутерброды на чайном столике. Один пират налил Стелле полстакана джина. Она залпом выпила и закашлялась.
Провозглашались тосты за Мэри Дир и О'Хару. Спектакль изумительный, идеальный, идеальный. Прелесть немыслимая. Семь раз давали занавес, и вызывали бы еще, если бы Роза, обеспокоенная грозившими рабочим сцены сверхурочными, не сигнализировала Фредди Рейналду, что пора вытуривать публику.
А этот детский вопль во втором акте, и потом это шиканье… а взрыв рыданий, когда Чинь-Чинь выпила яд и Питер объявил, что она умрет… а этот вздох, который прошелестел, да, именно прошелестел по залу, когда Питер, один на скале в лагуне под луной, всходящей над Никогданией, слышит печальный русалочий крик…
О'Хара от имени труппы сказал несколько слов в честь Мередита. Проделана замечательная работа, в чрезвычайно трудных условиях. Превосходно решена проблема освещения.
Мередит, сидевший по-турецки на полу в своей спортивной куртке, в ответ поднял стакан.
— Очень мило, — вякнул он. — Такие хвалы, из таких уст.
Стелла спросила Джона Харбора, не видал ли он Джеффри.
— Ушел, — сказал Харбор. — Скорей всего дуется. — И стал ее просвещать, почему он считает, что сегодняшняя игра О'Хары сопоставима с великими шекспировскими ролями таких корифеев, как Ралфи и Ларри.
— Он абсолютно подчинил себе зал! — восклицал он. — Как они его ненавидели. Эти его выпады, позы, эта сатанинская усмешка… и учтивость, от которой мороз по коже… — Но он, кажется, вдруг сообразил, с кем говорит, оборвал себя на полуслове и бросил ее ради Мэри Дир. Сидя у ее ног, жадно заглядывая в детское, увядшее личико, он все начал по новой: «Вы абсолютно подчинили себе зал. Как они вас любили…» О'Хару заарканила Бэбз Осборн. Читала ему отрывки из письма какого-то типа с иностранной фамилией.
— Вот, слушайте, — приставала. — «Я не могу вести себя с тобой как со случайной подружкой. Будь мои чувства менее глубоки, я бы себя не заставил с тобой расстаться». Ну, видите, как он страдает? Ясно, правда же, что он до сих пор меня любит, да?
— Да, — говорил О'Хара. — Куда уж ясней.
Он смотрел на Стеллу. Она стояла у камина, прислонясь к креслу, на котором теперь уже хозяином праздника сидел Мередит. При рыжих волосах у нее были черные брови и пряменький носик.
— И почему он не может вести себя со мной как со случайной подружкой? И то лучше бы, чем ничего, правда? — стенала Бэбз.
Стелла совсем расхрабрилась. «Я сожгла корабли», — подумала она и, усевшись на ручку Мередитова кресла, слушала, как один пират ему рассказывал, что, будучи в городе, показывался тому же дантисту, что и наш милый Джонни. А еще они как-то с ним выпивали в Шафтсбери — с Джонни, не с дантистом — и до чего же, честно, чудесный мальчик. Там, конечно, была еще куча народу. Не то чтоб они вдвоем.
— Разумеется, — сказал Мередит и зевнул.
Кто-то поставил фокстрот, и Десмонд Фэрчайлд закачался с Дотти в углу гостиной. Она купила ему новый котелок с крошечными синими перышками, заткнутыми за околыш. Он льнул к ней, как к матери, сонно покоя голову у нее на плече и теребя поля своей шляпы. Дотти поглядывала через всю комнату туда, где, приобняв Бэбз Осборн, стоял О'Хара.
Бонни поднес Мередиту тарелочку с бутербродами. Тот отмахнулся. Стелла сказала, что тоже не голодна.
— Я не могу есть, когда я с вами, — сказала она Мередиту. — Меня просто вырвет. Это комплимент, правда-правда.
— Приходилось выслушивать и более лестные, — сказал он. Но, кажется, был доволен.
— Ничего не хочу. Ни сырного печенья, ни тарталеток. Только хочу слушать.
— Мне, по-моему, особенно и сказать-то нечего, — сказал он и прикрыл глаза, вверх-вниз мотая ногой в такт патефону. Она смотрела, как красные, как синие огни «Золотого дракона», прошив улицу, вспыхивают на стене.
— Я знала, что так будет, — сказала она. — Вот знала, и все.
Она даже не ему это сказала, она думала, он уснул. Он сказал:
— Это не моя комната. Моя — сзади, оттуда виден угол церкви.
— Мой дедушка там играл на органе, — сказала Стелла. — Когда пела Клара Батт.
Она подняла глаза и встретила взгляд О'Хары из-за ходуном ходившего плеча Бэбз Осборн.
— Опять мисс Осборн плачет, — сказала она и спросила обиженно: — Почему вы перестали со мной разговаривать? Почему больше не поручаете мне делать записи?
— Ну что ты, — сказал Мередит и открыл глаза. — Это не я, это Роза. Переполошилась из-за твоего креста, заткнутого в носок. Решила, что я на тебя оказываю нежелательное влияние, так как ты из методистской семьи.
Насколько было прекрасней его левое веко, дрожавшее над зеленым глазом, всего, что ей приходилось видеть, и в жизни, кажется, ничего не встречалось ей ярче этих алых, обрызгавших галстучный узел точечек. На стене за его спиной висела картина: олень преклонял рога на скалистом мысу, под пухлявыми облаками. Вдруг олень стал зыбиться и вот поплыл наискось из рамы.
— Видишь ли, — доносился до нее голос Мередита, — ты прости, если я тебя огорчил, но только я не для тебя.
— То есть это потому, что вы слишком религиозный, да? — спросила она.
— Приблизительно в таком духе, — сказал он, и она боком повалилась к нему на колени, закрыла глаза, прогоняя вздыбленную комнату, и в щеку ей спокойно, гладко и кругло ткнулся монокль у него на груди.
Она проснулась в чужой комнате, увидела туалетный столик, зеркало, и на него намотано в точности такое, как у Джеффри, кашне. На столике у постели — жестяная пепельница и фотография в рамке: два молодых человека стоят в обнимку на пляжном песке. Один из них Мередит. Она вскочила в ужасе, что так поздно не дома.
Мередит еще был в гостиной, и Бонни. Сидели подле гаснущего камина. Бонни сказал, что проводит ее домой.
— Не надо меня провожать, — сказала она. — Мне тут рядом, сама прекрасно дойду.
Она уже шла к двери. С Мередитом не попрощалась. Была на него обижена, хоть сама не помнила за что.
Никогда еще она не ходила одна так поздно. Трамваев не было, и светили пустым улицам фонари. Она была готова к тому, что входную дверь заперли на засов.
На почтительном расстоянии за нею следовал Бонни. Он звонил дяде Вернону перед полуночью и объяснил, что Роза Липман настояла, чтобы Стелла осталась на устроенное правлением небольшое торжество.
10
За три дня до Рождества Вернон драил ступеньки у входной двери и увидел, как в конце улицы через дорогу переходит Мередит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38