— »Siberian», Fred. 45 proof!
Я гнал дуру. Водка была обычная «Пшеничная». Да еще и поддельная. Палево такое голимое, что пиздец!
— Sorry. I have very many problems. After you. And moreover I must get up early tomorrow morning.
— It’s a pity… Bye, then!
— Bye, Алкаш!
Краем глаза я все это время смотрел на экран телевизора, шла какая-то мура с Гомесами и Педрами. Потом начались местные новости. И красивая дикторша с казенным голосом вдруг начала говорить о собаках.
— »… За последние два месяца, по данным Госсанэпиднадзора, в городе появилось много бродячих собак. За это время отмечено более тысячи случаев нападения на людей, из которых 32 человека госпитализировано. В эту статистику не попали, разумеется, лица, которые не обращались по этому поводу в лечебные учреждения…».
На экране прошли кадры, где на фоне грязного фургона с надписью «Спецавтотранс» два конченных отморозка пытались связать два слова об их героической работе. Один из них показывал изуродованный палец. Потом вдруг отморозки с видеоэффектом ушли в диафрагму и возникла городская свалка. Съемки велись издалека, на пределе возможности трансфокатора. На большом расстоянии от оператора стали заметны несколько собак, быстро передвигающихся в одном им известно направлении.
— »…Вчера шоферы, вывозящие мусор на полигон твердых бытовых отходов, в просторечии именуемый «свалкой», отметили одну странность — к вываливаемому из грузовиков содержимому не сбегались местные бомжи, которых здесь всегда было много. Как оказалось, их просто не осталось в живых. Сегодня утром наряд милиции обнаружил полусъеденные тела нескольких несчастных. Были найдены также трупы собак…».
Камера с близкого расстояния стала показывать останки нескольких собачек небольшого размера.
— »…Бездомные люди и собаки всегда жили на свалке, иногда дружно, иногда не очень, но таких случаев не было никогда. Наверное, очень трудно будет узнать, что же произошло между собратьями по несчастью. Свидетелей-людей не осталось. Свидетели-собаки говорить не умеют. Да и не спешат дать интервью…».
И опять прошли издалека снятые кадры убегающих в неизвестность собак. Что-то мне почудилось в их движениях, какая-то странность.
— »…Одно известно точно — этот «бой местного значения» собаки выиграли. Теперь свалка принадлежит им…».
Я потянулся к бутылке, плеснул себе грамм пятьдесят, выдохнул, но в это время дверь открылась и я оказался в радостном водовороте из двух собак и Митрича.
— Ну ни ебаный ли насрать! — заорал Митрич. — Я тут охраняю территорию, а он мою, честно заработанную, водку хлещет!
Митрич матерился как бог. Фразы, придуманные им были настолько совершенны и фантастически невозможны, что мне оставалось только восхищаться ими.
— Я тебя до утра, что ли, ждать буду? Кстати, вон посмотри, на свалке бомжей собаки порезали.
— Да слышал я уже сегодня! Ты еще радио не слышал. Они там наверху совещаются, будут операцию проводить. По уничтожению. Пока за бомжиками нормальные люди не пошли в расход. Плесни-ка мне!
Я плеснул. Карат подошел ко мне, сунул свою морду мне в руки и вздохнул — глубоко и недовольно. Не любил он, когда я курил в комнате. Грей, большой и темный, потоптался вокруг стола и решительно сел возле входной двери.
Он помещения не любил в принципе и заскочил просто за компанию с Каратом.
— Митрич, выпусти Грея, в гробу он видел — здесь сидеть.
Митрич в это время цедил водку, высоко запрокинув голову и просто молча поднял указательный палец вверх, дескать — не мешай. Допив, он крякнул, закусил пластинкой давно загнувшегося сыра и оглянулся на Грея.
— Ясен хрен, сейчас выпущу. Там, кстати, через часок мужики припрутся… с пойлом. Надо бы встретить. Звонили…
— Грей встретит.
Митрич заржал, как умирающий конь:
— Этот встретит! Помню как-то, месяца два назад, уснул я на дежурстве, а Васька твой не знал и пришел с нею, с родимой. Орал-орал с улицы, подумал — я на обходе и перелез через забор, придурок. Так два часа на крыше склада стоял, пока я не проснулся. Да еще успел залезть, хорошо. А так бы порвал его Грей, как грелку.
…Ночка обещалась быть та еще.
…Через час меня чего-то сморило и я вышел на улицу. Митрич пошел на КПП встречать мужиков, а я пролез через колючую проволоку изгороди и, добравшись до своего любимого пенька, сел на него покурить. Здесь была довольно большая полянка и, поэтому, когда глядишь вверх — видно небо. Звездное небо. Далекое-далекое. Не такое, как в моем родном городе. Там воздух чистый и небо кажется близким, как будто рядом. И оно не черное, не такое беспросветно черное, как здесь. У него сиреневый цвет. Цветет сирень — и жара кругом, и осы, и гусеницы бражников ползают по листьям, самые красивые гусеницы из тех, что я видел, и суетится мир вокруг… А она темная стоит, неподвижная, с тяжелыми листьями, холодная и запах от нее холодный и наплевать ей — и на мир, и на сиреневых бражников, и на жару. Тоска. Сиреневая тоска. Когда это было…
Я сидел, курил, пока не услышал шелест листьев. Это, растянув рот в своей бесподобной улыбке, искал меня по запаху Карат. Он вынырнул из зарослей, подбежал ко мне и сел рядом. Я погладил его по голове.
«Тебе здесь нравится?»
«Конечно. Я много лет провел в квартире. Знаешь, как там трудно дышать?»
«Знаю. Я сам не люблю квартиры. Просто мы люди и не умеем жить иначе.»
«Знаю. Вы смешные.»
«Ты все время смеешься. Тебе весело?»
«Редко. Но когда смеешься — легче жить. Ты не уйдешь от меня, как старая хозяйка?»
«Она не виновата. Она просто очень долго жила. Устала.»
«Я помню. Но ты же молодой?»
Я засмеялся.
«Как сказать. У нас с тобой по разному течет время.»
«Я слышу твое сердце. У меня оно гораздо быстрее.»
«Я и говорю — по разному. Я постараюсь не уйти. Но если уйду — не злись на меня. Моей вины в этом не будет.»
«Ладно, не буду. Только ты все равно не уходи… Ты все время думаешь о Грустной Лисе. Почему?»
«А ты о своих суках не думаешь?»
«Иногда думаю. Но не так сильно. Зачем так сильно?»
«Не знаю. Давай, помолчим?»
«Давай.»
Мы сидели под звездным небом и молчали… Как давно это было, как дивно это было и как это ни хуя потом не повторилось!
…Тишину разорвал дикий баянный аккорд, за которым последовал залихватский перебор сумасшедшей частоты. И совершенно, восхитительно пьяный голос Митрича изобразил бесконечную степь да степь кругом в неизвестном мне варианте от корки до корки. Митрич пел вдохновенно, совершенно не вдумываясь в смысл слов, а только бесконечно очаровываясь звучащей внутри него музыкой. Впрочем, голосом его бог не обделил и кое-где, местами, его песня даже была гениальна. Карат вопросительно поднял голову и посмотрел на меня. Я пожал плечами.
Закончив степь, Митрич переметнулся в Кейптаун, где с пробоиной в борту «Жанетта» поправляла такелаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37